– Мадам, я запрещаю!..
– Молчите, Рауль!
Негромкий, но властный стук в дверь, ведущую во двор, зазвенел в ушах Левассера. Так как из Булони ожидался еще один курьер, он не мог медлить. Сопровождаемый хриплым смехом сержанта, юноша поспешил к двери и отпер ее. Снаружи спешившийся всадник с кривой саблей, колотившей его по ступням, с трудом разминал затекшие ноги. Его зеленый с алым китель и белый жилет были покрыты пылью, как, впрочем, и он сам от кивера до сапог с красными носками, исключая веселые глаза и улыбающийся рот. Подняв руку в перчатке в воинском приветствии и заодно стряхивая пыль с кивера, он вежливо осведомился:
– Месье Рауль Левассер?
– Да, да! А вы?..
– Капитан Ги Мерсье из 2-го полка конных разведчиков. Мне было приказано доложить о себе…
Он умолк, с интересом прислушиваясь к очередному взрыву смеха из холла. Рауль Левассер повернулся, с отчаянием бормоча что-то себе под нос. Сержант Бене, хлопая себя по бедру, спускался по лестнице, ведущей к камерам. Плащ Иды де Сент-Эльм все еще лежал на полу. Но сама Ида исчезла.
В данный момент она стояла в дальнем конце подвального коридора, устремив властный взгляд на еще одного полицейского в красном мундире, сидящего за столом и мысленно проклинавшего обстоятельства, которые прерывали карточную игру.
– Вы меня слышите? – настаивала Ида. – По приказу министра полиции я должна сразу же повидать заключенного.
– Все в порядке, моя цыпочка, не выпрыгивайте из чулок!
– Почему же вы не открываете дверь? Вы сомневаетесь в полномочиях, предоставленных мне месье Фуше?
– Сомневаюсь? – фыркнул ее собеседник, кладя карты на стол и рассматривая ее при свете лампы, заправленной рыбьим жиром. – Почему я должен сомневаться? Видит бог, значительную часть сидящих в этих камерах отправили сюда вы.
Сплюнув через плечо, полицейский поднялся. Но вместо того чтобы взяться за висевшую на поясе связку ключей, он подобрал со стола пистолет и, проверив патрон, протянул левую руку к тому, что выглядело обычной стеной.
Знаменитая Зеркальная комната, в которой за многими приговоренными наблюдали в их последние часы, была не изобретена, а всего лишь переделана Фуше. Потолок и четыре стены, где, казалось, не было ни одной двери, а в действительности имелось четыре, были изготовлены из искусно соединенных зеркал. Некогда главная комната борделя, она была тщательно переоборудована так, чтобы ни одно движение ее обитателя, ни один его взгляд или изменение выражения лица не могли оставаться невидимыми через восемь пар глазков, скрытых в деревянных позолоченных головах сатиров на зеркальных стенах.
Словно хранящая атмосферу царивших здесь ранее низменных страстей, постоянно наблюдаемая комната казалась жуткой и зловещей. Когда тюремщик в красном мундире, нажав пружину, отодвинул узкую панель, Ида на момент почувствовала неуверенность, но, тем не менее, скользнула внутрь, после чего панель закрылась за ней.
В комнате не было мебели, кроме кровати, лишенной имевшегося некогда балдахина, деревянного стола и кресла. Алан Хепберн, он же Ален Латур, виконт де Бержерак, сидел за столом, освещенный пламенем свечей в медном канделябре на зеркальном потолке.
Внешность его свидетельствовала о хорошем обращении. Алан Хепберн всегда стремился выглядеть великим денди. Он был чисто выбрит, густые каштановые волосы были тщательно причесаны по моде, введенной принцем Уэльским[26]. Высокий воротничок и белый галстук из накрахмаленного муслина блистали безукоризненной чистотой.
Алан Хепберн был рослым, крепким мужчиной лет тридцати семи, его высокий лоб бороздили едва заметные морщины. В зеленых глазах под изогнутыми бровями светились юмор и дерзость.
Будучи арестованным по пути в оперу, Алан все еще носил черный атласный вечерний костюм с золотыми пряжками па коленях брюк. Сидя за столом и придерживая пальцем страницу книги, он обернулся к посетительнице, что отразили многочисленные зеркала.
Шли секунды, но Ида не произнесла пи слова.
Она больше не испытывала ненависти к нему, сконцентрировав ее на другой персоне. К Алану она чувствовала…
Заключенный поднялся на ноги.
Осторожно, словно стараясь, чтобы у него не дрогнули руки, он положил книгу на стол. Воспитанный няней-француженкой, Алан Хепберн научился говорить по-французски раньше, чем по-английски; произношение ничем не выдавало его национальность.
– Привет, Ида, – беспечно промолвил он.
– Ален, – прошептала посетительница, внезапно заговорив быстро и громко: – Ален, Ален, Ален!
Бросившись к нему по грязному красному ковру, она обняла его за шею и прижалась к нему со страстной нежностью, искренней, по крайней мере частично.
– Ну-пу! – ободрил заключенный, похлопав ее по спине. – Все не так уж плохо.
– Неужели ты и в самом деле так думаешь? :
– Ну, скажем, все это чертовски неудобно.
– Мой дорогой, я бросилась сюда, как только услыхала, что ты арестован. Я узнала об этом всего два часа назад, на балу в доме месье де Талейрана[27]. К счастью, он хорошо ко мне относится и откликнулся на мои мольбы. Если бы не он, мне бы никогда не позволили повидать тебя. Ален, Ален! Мое сердце разрывается при мысли, что…
Алан Хепберн посмотрел на нее, насмешливо прищурив зеленые глаза.
– Знаешь, Ида, – сказал он, – в этом нет необходимости.
– В чем?
– Изъясняться стилем высокой трагедии. Думаешь, дорогая, я не знаю, что это ты выдала меня?
Позолоченные физиономии сатиров, размноженные зеркалами, молча взирали на последующую немую сцепу.
Легкость, с которой Алан читал ее мысли, одновременно бесила и привлекала Иду. Она никогда не могла управлять им, быть в нем уверенной, противостоять его изящной и утонченной насмешливости. Гнев вновь сделал ее мысли и чувства примитивными. Но во взгляде Алана не было ни капли злобы. Чем более философски он воспринимал происходящее, тем более ей хотелось визжать что есть силы, опровергая его слова.
– Я? Выдала тебя? Ален, ты не можешь думать, что я…
– Говорю тебе, это не имеет значения. – Его голос внезапно стал резким. – Ты была агентом старого лиса Фуше, я представлял его британское величество. Какого дьявола я должен винить тебя за то, что ты выполнила свою работу? Я играл и проиграл – вот и все.
– Но я не предавала тебя! Нет!
– Как тебе будет угодно, Цирцея[28]. Все же, если бы я не оставил незапертой сумку для бумаг в ту последнюю ночь, когда ты удостоила меня своей компанией в постели…
– Клянусь тебе, как перед Святой Девой!..
– Что ты никогда не заглядывала в эту сумку?
– Никогда!
Он приподнял ее подбородок, и насмешливые морщинки в уголках глаз стали более заметными.
– В следующий момент, дорогая моя, ты будешь клясться еще более страшными клятвами. Брось это, Ида.
Ида де Септ-Эльм вырвалась из рук Алана, который не сделал попытки удержать ее.
– А если я докажу тебе, что скорее бы согласилась умереть и быть проклятой навеки, чем предала бы тебя?
Теперь Ида видела, что Алан колеблется. Она не знала, что он ломает голову над проблемой, занимающей все его мысли. Взяв со стола книгу, Алан повернулся, увидев от-
ражения самого себя и своей собеседницы, преследующей его взглядом.
На тонких чертах его лица застыли усталость и задумчивость.
– Ида, – почти умоляюще заговорил он, – давай прекратим притворяться. Долгие годы моя жизнь состояла из сплошного притворства. А теперь я нахожусь в сетях самого худшего притворства, какое только можно представить.
– Что?
– Как тебе объяснить… – Он быстро взглянул на нее. – От меня хотят, чтобы я кое-что сделал, а я не хочу этого делать и не могу! Мне дали срок до завтрашнего утра, чтобы принять решение. Я знаю, что от этого зависит моя жизнь. Почему они не могут расстрелять меня и покончить со всем разом?
– Неужели ты боишься? Великий виконт де Бержерак, со всеми его призами за фехтование и скачки, боится?
– Да, – уныло произнес он, – я чертовски боюсь. Хотел бы я иметь возможность утверждать обратное.
– Тогда ты должен понять, дорогой, что о тебе может позаботиться только одна женщина. Ты глупец, Ален! Знаешь, кто на самом деле выдал тебя полиции?
– Естественно, знаю! Ты!
– О нет, – возразила Ида, охваченная вдохновением. – Это твоя жена!
Алан Хепберн умел сдерживать свои эмоции, но на сей раз он не смог удержаться от ответа. Толстый том с золотым тиснением выскользнул из его рук и шлепнулся на пол.
– Это невоз… – начал он и, прервавшись, добавил: – Как ты узнала, что у меня была жена?
Ида даже не подозревала ничего подобного, покуда ей не сообщил об этом Левассер. Успех ее злобного выпада порадовал и одновременно удивил ее. Имел ли Алан какие-нибудь основания подозревать эту «очень красивую блондинку»? Если так, то ей ловко удалось укрепить эти подозрения!
