Она с усилием отвела взгляд. Прошла к обитой толстым вельветом кушетке с комковатыми подушками. Встала на колени, обняла подушку и уставилась в окно. Позади размытой дождями дороги виднелся яблоневый сад, судя по всему, большой. Яблони стояли рядами, как музыканты военного оркестра. А еще дальше — волновавшееся на ветру поле ржи.
Мойра открыла и это окно. Смежив веки, подставила лицо мягкому ветру. Глубоко вдохнула в себя щедрые запахи лета.
Свернувшись клубочком на кушетке, она прижалась щекой к старой подушке и разревелась. Она плакала от одиночества, от того, что ей некуда податься, от того, что ее все больше и больше охватывало чувство нереальности происходящего. От того, что где-то шла жизнь, но в этой жизни ей не было места.
* * *
— Сегодня я вижу тебя в последний раз.
Трейси удивился:
— Что ты имеешь в виду?
Май спокойно смотрела на него, ее черные глаза блестели:
— С тобой что-то произошло.
Снаружи рокотал неумолчный говор Чайнатауна.
— Не понимаю, почему ты цепляешься за это место. У тебя достаточно средств, чтобы жить где-нибудь еще...
— Извини, — тихо произнесла она, — но теперь это не твое дело.
Трейси знал, что встревожил ее сразу же, как вошел. Не было ничего, что она не могла бы в нем разгадать, разглядеть. Он подошел, обнял ее. Она была маленькой, изящной, с широкими скулами и огромными глазами. Впервые они встретились в доджо, и тогда она показалась ему больше похожей на зверька, чем на человека — так грациозно и быстро, движениями почти нежными, она отправляла на деревянный пол партнеров.
— Ну перестань. Май, — взмолился он, улыбаясь. — Пойдем куда-нибудь. Я хочу съесть дим-сум. Давай повеселимся. Она подняла к нему лицо:
— В тебя уже вселилось это чувство последней ночи, — она криво улыбнулась. Она знала, что такая улыбка портит красоту ее лица. — Я ведь понимаю, что это такое. Я была там, — она имела в виду Юго-Восточную Азию во время войны. — И у тебя сейчас появилось это чувство.
— Ты сошла с ума.
— Я заметила, как только ты вошел в дверь.
— Пойдем, — повторил он. — Ты же любишь дим-сум.
— Я не голодна, — ответила она. — К тому же не хочу, чтобы в моем последнем воспоминании ты сидел в каком-то пестро разукрашенном ресторане. У меня уже слишком много таких воспоминаний. Сегодня мы никуда не пойдем, — и она змейкой выскользнула у него из рук и начала расстегивать платье.
Следя за нею глазами, Трейси произнес:
— Нет, Май. Не сейчас.
Она повернулась, улыбнулась, широко раскинула руки.
— Ну, видишь?! — победным тоном воскликнула она. — Ты же хотел «повеселиться», — она умела его передразнивать. — Ты хотел поесть, ты хотел выпить, — она подошла к буфету, — ты же знаешь, выпивка здесь всегда найдется.
Трейси отвернулся к окну. В комнату врывались ароматы кипящего масла, специй, перца. Его внимание переключилось на аппетитные запахи кантонской кухни, и ему не хотелось отворачиваться от окна.
— Думаешь, я не знаю, почему ты начал ко мне ходить? — Она бесшумно подошла и стала рядом. — Я начала подозревать уже после первого твоего ночного кошмара, а после второго убедилась окончательно.
Трейси все же пришлось отвернуться от окна — разговор принял неприятное направление.
— Да все очень просто: ты мне понравилась.
— Ты хочешь сказать, что ты во мне кого-то увидел?
— Чепуха! Я...
— Значит, я на нее похожа, — убежденно произнесла она. Трейси никогда еще не видел ее такой. Обычно она была ласковой и тихой. Сейчас же губы ее искривились, обнажив маленькие острые зубы, от нее исходила та энергия и сила, которую он почувствовал в ней тогда, в доджо. Нет, она не могла нанести ему удар, но сгусток эмоций прорвал изнутри ее энергетическую защиту, и целью был он.
— Скажи мне, Трейси, что от нее видишь ты во мне? Могла ли я быть ее сестрой, племянницей, кузиной? — Теперь ее напряжение передалось ему, но он надеялся, что она сумеет сдержаться, иначе ему придется усмирять ее. А он не хотел причинить ей боль. — Многое во мне тебе напоминает Тису?
— Многое, — возможно, правда обезоружит ее? Он не двигался, зная, что если пошевелится, энергия, исходящая от нее, станет еще мощнее.
— Я не могу управлять своими чувствами, — осторожно произнес он. — Но ты должна знать, что это было не единственной причиной, из-за которой я пожелал тебя.
— Но было причиной.
— Да, — без колебаний ответил он.
— Ладно, — он почувствовал, что темная энергия тает. Но взрыв был слишком близок.
— Она, должно быть, очень много для тебя значила, — Май вернулась к буфету, как будто ничего особенного и не произошло. В ее голосе даже не осталось следов боли и ярости. — Ты до сих пор видишь ее во сне.
— Это было однажды.
Она повернулась к нему, в руке она держала бокал.
— И все? — он не ответил. Их взгляды встретились. — Вот почему тебя притянуло ко мне.
— Это было просто, — мягко произнес он. — Ты красивая, умная, у тебя прекрасное тело. Это было естественно.
Совсем как моя привязанность к Джону Холмгрену, подумал он. Он встретил этого человека, когда жизнь его, казалось, кончилась. Джон был его путеводной звездой, его дорогой к восстановлению. В относительном покое падающей от губернатора тени он мог думать, строить планы — правда, когда они познакомились, он был всего лишь членом муниципального совета. Но и тогда Трейси чувствовал, что рядом с Джоном он сможет отдохнуть, воспрянуть духом, дождаться, когда настанет время самому расправить крылья.
Боже, все это было как в другой жизни. Что сказал ему Джинсоку в день выпуска из Майнза? «Они выжмут тебя до последней капли, если ты им позволишь. Не жди от них сочувствия. Они используют людей, как электрические батарейки. И я не хочу, чтобы с тобой такое случилось. Только не с тобой».
Но теперь он понимал, что это с ним все же случилось... Он не понимал этого сначала, а потом стало слишком поздно. Они хорошо его подготовили, приучили идти не сворачивая, и идти быстро. Как же рад он был избавиться от них. Встретить Джона.
— Твои мысли так далеко, — прошептала Май. Она подошла к нему сзади, и он ощутил прикосновение ее груди, напрягшихся сосков. Да, Май права. Со смертью Джона Холмгрена его жизнь совершила новый поворот. Организатором судьбы Джона Холмгрена был Трейси. Это он превратил члена муниципального совета в губернатора, а потом бы... и в Президента. Так он запланировал. Но теперь не осталось ничего, кроме пепла. Он понял, что не хочет сдаваться, бросать все просто так.
— Твои мысли ушли в прошлое, — хрипло повторила Май. Ее гибкие, ищущие руки обвились вокруг него. — Но с прошлым уже ничего нельзя поделать, неужели тебе не ясно?
— Ты ошибаешься, — ответил он, по-прежнему глядя в окно. Снизу, с улицы до него доносились радостные детские голоса. — Прошлое держит ключи ко всему последующему.
Май прижалась щекой к его плечу. Она признавала правоту этих слов.
— Тогда пусть сегодняшняя ночь будет последней ночью, когда ты не будешь вспоминать.
Январь 1963 года
Пномпень, Камбоджа
— Какую веру исповедуешь ты?
— Я буддист, Лок Кру.
— Чем ты руководствуешься?
— Я следую за Буддой, наставником моим, я следую Учению, указующему мне путь, я следую порядку, как моей путеводной звезде.
Над левым плечом Преа Моа Пандитто, на подоконнике, стояла старинная деревянная шкатулка, и Киеу Сока пытался на нее не смотреть.
Во-первых, она была необычайно красива. Она была покрыта темно-бордовым лаком и изящно расписана желтой и изумрудно-зеленой красками.
— Кто есть Будда?
Во-вторых, на шкатулку падали лучи утреннего солнца, и она сверкала и переливалась.
— Он тот, кто волею своею достиг совершенства, просветления и спасения. Святой и мудрый гласитель Истины, — Киеу так отчаянно старался не отвлекаться, что даже голова закружилась.
— Есть ли Будда Бог, который предстал перед человечеством?
— Нет.
На шкатулку и на камень подоконника упала тень.
— Или есть Он посланник божий, который явился на землю, чтобы спасти человека?
— Нет, — взгляд темных глаз метнулся к шкатулке — по подоконнику полз жук. Черный, сверкающий, гладкий, похожий на пулю. Он с трудом начал взбираться по стенке шкатулки, по желтому и зеленому.
— Был ли Он существом человеческим?
Веки Киеу Сока слегка дрогнули — он постарался сосредоточиться.
— Нет, — ответил он. — Он был рожден человеком, но таким человеком, который рождается один раз во много тысячелетии. И лишь в детском восприятии людей может представать он «Богом» или «посланником Бога», — Киеу сам заметил, что голос звучит напряженно — результат того, что внимание его отвлеклось.
— В чем суть слова?
Жук притормозил у медного замка. Киеу Сока недоверчиво прищурился: в причудливом утреннем свете ему показалось, что жук пробует открыть замок. Невероятно!
