Он бодро встал, похлопал по руке и величественно удалился.
Тут же вошла знакомая мне, однако, одетая, даже завернутая в белый халат медсестра, толкая перед собой уставленный едой и напитками столик.
Деловито устраивая меня, она всем своим видом, а также касаниями, приглаживаниями поглаживаниями отдавалась мне. Я чувствовал себя хорошо, ничего у меня не болело. Таня (так звали мою обольстительницу) во всю шелестела о чем-то, вернее, обо мне: я то, я сё. Наливая себе водки, я предложил ей, она не отказалась. И я оставил её у себя.
Часа через два она ушла. А я лежал без сна, мне было о чем подумать.
Наконец, все успокоилось. Я осмотрелся: комната небольшая, ковер (это обязательно) на полу, кровать, столик, бра над головой, стол побольше у окна, задернутые шторы. Я попробовал встать - удалось. Я сносно себя чувствовал. Действительно ничего не болело.
За окном была ночь. Огромная, на четверть стесанная луна заглянула в комнату. Лунные лучи холодно и ярко оседали на стенах, заборе, небольшом одноэтажном домике, который я мог видеть из своего окна. За забором шумели деревья, мрачно, средневеково упираясь в синее, ближе к луне с голубизной небо, сквозь которое, рассекая темные провалы облаков, пролетала падающая башня трубы. Ничего, только мелькнула, быстро удлиняясь за углом, тень собаки.
Я задернул шторы и вернулся в постель. Таня вновь заглянула, но мне ничего не было нужно. Я погасил свет. Спать не хотелось. Мне было нехорошо. Даже не физически, но что-то давило, портило настроение. Лабиринт? Сон? Кулагин? Возможно, Кулагин с его рассуждениями о вождях и подданных, о праве одних создавать свои правила игры и праве других следовать этим правилам. Если бы не мое подлое детство, заставившее думать и сравнивать, я бы не обратил внимания.
Моя мать всю жизнь проработала дворником. Я был старшим, а когда меня взяли в армию, завершением раз в полтора года свершавшихся деторождений, явился мой брат Славик. Двенадцатый ребенок, последнее звено длинной цепочки моих братьев и сестер. Отцов, конечно, мы не знали; все время приходили разные; но все на одно лицо, которое мы не помнили: шумные и тихие, добрые и злые... Матери не было до нас дела; есть было всегда нечего и сидя в школе, пытаясь сообразить, что мы сегодня будем есть, я злобился на одноклассников, на учитилей, требовавших каких-то ответов на какие-то вопросы - я хотел есть! Мне твердили о равенстве, братстве, солидарности, а я вечно ходил в каком-то рванье, и богатые родители моих школьных товарищей благородно, через учителей, передавали нам ношенные шмотки.
Я не знаю, кто был моим отцом, но мозги он мне передал неплохие; я даже воровать не стал, сообразив после пары попыток высокую себестоимость конечного результата.
Спорт, книги - я научился размышлять. Я понял, читая об историческом энтузиазме масс, понял, как легко заставить принять и уверовать в чужую идею. Смешнее всего дело обстояло с армией: кому-то наверху всегда хочется побольше власти, побольше денег, славы, наконец, и вот тысячи, сотни тысяч равнодушных или уверовавших в наспех слепленные лозунги подданных идут в бой во имя величия Родины.
Раньше американцы были враги, теперь - друзья. Раньше жили во имя идеи, теперь во имя шмоток, жратвы, машин, дач и зеленых, зеленых, зеленых, - озверелые бойцы за светлое будущее своих родных камер.
Злобясь, я путаюсь в мыслях, - я вспоминаю голодное свое детство на фоне светлых слов.
Мой правитель - это я! И моя родина - это я, а теперь и Марина!
Кулагин строит свой лабиринт, заставляя других верить в святую неприклонность своих правил: он убивает, он награждает - вот истина.
Какая может быть идея в вольчьей стае? Какая у волков идеология?
Мне, в общем-то, плевать на тех, кто подставляет шею под ярмо. Мне и на Кулагина с его вождизмом наплевать. Никто не имеет право навязывать мне свои, чуждые мне правила, микроскопическую идеологию лабиринта, так смешно и страшно похожего на столь же мерзко-глупые лабиринты Карабаха, Приднестровья, Чечни. тех мест, где мне уже удалось добровольно, как и здесь, проливать свою глупую кровь.
Все же я заснул и мне снились хорошие сны.
* * *
Утром мне принесли новую одежду взамен той, пришедшей в негодность накануне. Мед Таня все ещё вертелась рядом, норовя помочь одеться - я всегда произвожу благоприятное впечатление на женщин.
А потом, после легкого завтрака, по коридору, дугой охватывающего внутренний периметр кулагинской резиденции, меня привел один из телохранителей в его кабинет.
Словно не было этих последних суток: все так же удобно погрузившись в кресло курил Андрей Сергеевич, все так же свивался кольцами голубоватый дымок, ярко вспыхивая в солнечных лучах, но треугольником - дверь, кресло хозяина, центр помещения, - располагались охранники, и Сашок, последовательно обезьянничая, повторял ухмылку шефа. На столе лежал давешний конверт с валютой.
- Ну что, непобедимый герой наш, принимаете наше предложение? Надеюсь, у вас столько же здравого смысла, сколько и силы.
- Причем тут здравый смысл? Как раз здравый смысл подсказывает, что с бандитами лучше не иметь никаких дел.
- Смело, смело, - добродушно покачал головой Кулагин. - Ты так и не можешь подняться, - как это говориться? - над средой. Ты считаешь, что бандиты - это те, кто не подчиняется государству, не так ли?
- Ну, это просто. Все. кто не подчиняется закону - это бандиты.
- Ты слеп, мой друг. Неужели придется в тебе разочаровываться?
- Как угодно.
- А если никто не подчиняется закону? Посмотри вокруг: законы всегда существуют для низших, сильному нет нужды загонять себя в рамки, иначе это уже не сильный, а раб.
- Ты подумай, - продолжал он, - так всегда бывает - это закон. А то, что происходит у нас в стране - лишь переходный этап, - время, пока определяются сильные. Потом, конечно, мы заставим проигравших подчиниться законам своей воли, но пока... Не стоит причислять нас к бандитам - мы ведь и есть правительство.
- Демагоги вы. Сами же отлично все понимаете, а кривляетесь тут.
- Не забывайся, - Кулагин погрозил мне сигаретой, а Сашок сделал угрожающее, очень собачье движение. - Я предлагаю тебе двести тысяч для начала. Нет, двести пятьдесят. Должен тебя заверить - это неплохо.
- Если я не соглашусь, меня выпустят?
- Я же говорил, что мне нет нужды жульничать. Наша сделка остается в силе. Можешь забрать деньги. - Он так же, как первый раз подтолкнул толстым пальцем конверт. - Возьми и пересчитай.
Я взял конверт и заглянул внутрь, хотя этого можно было и не делать слишком мелким был бы обман.
- Пересчитай, пересчитай. А потом, все же, ответь: принимаешь мое предложение или нет?
Я рассмеялся.
- Зачем? Пока нам денег хватит, а потом... Потом заработаем. А кроме того, одно дело служить России, быть частью России, другое дело быть частью бандитской шайки.
Я намеренно оскорблял Кулагина. Мне вдруг стали противны его роскошно-восточные ковры с коллекцией игрушек, его охранные шавки, сам он олицетворение самовлюбленных тиранов.
Кулагин выдохнул струйку дыма. Улыбка сползла с его лица. Держа на отлете сигарету и приняв подобающий мафиози вид, страшно гротескный и страшно реальный своими последствиями, Кулагин процедил:
- Не зарывайся.
Сашок злобно подался вперед, а двое других наемника уже нацелились стволами автоматов.
- Ну я пойду, - медленно, не дергаясь, сказал я. Разорвав конверт, я рассовал пачким долларов по карманам, встал со своего кресла и двинулся к выходу.
Люди, находившиеся в кабинете, словно стянутые единой невидимой струной, с усилием, казалось, выпускали меня. Атмосфера была столь напряженной, что все, - я чувствовал со злобной уверенностью, - желают хоть как-то разрядить общее настроение.
Ожидая выстрела, я медленно шел к двери.
И когда я открыл дверь, вобрав в себя и возникшего вдруг полковника Карамазова, и майора Старова из следственного отдела, пятерых незнакомых мне молодых людей - все одинаково повернули лица, с непонятным ожиданием уставясь мне в лицо; я вдруг понял, что мне удасться уйти, это моя привычка вечно дергать тигра за усы сопуствует удачи.
Лениво-насмешливый голос Кулагина остановил меня на пороге:
- Уж не думаешь ли ты всерьез, что кто-то мог клюнуть на этот дешовый трюк с двойной дверью в подъезде?
Я так и застыл у порога, потом медленно повернулся.
- Я не понял?
- Я сказал, что никогда не жульничаю и это правда. Вы, Николай Сергеевич, выиграли три вещи: деньги, свободу и мою бывшую содержанку. Первые две вы, будем считать, получили. С третьей будут некоторые сложности, но, если хотите, вам завернут то, что осталось после тигра.
Он шутил, он так шутил!!!
Тут рассудок и оставил меня.
Я вспоминаю отдельные фрагменты этого утра - как серию не связанных, освещенных молниями, моментальных снимков...
Свет как-то померк, с двух сторон на меня надвигались горбатые обезьяны. Кто-то крикнул:
