Словно в ответ на эти мысли, в поле его зрения попал уже знакомый дымчатый кот, который, сидя на подоконнике, следил за ним равнодушным взглядом.
– И вам доброго дня, Мистер Иту. Согласен, жарковато сегодня, – проговорил Скотт, проходя мимо.
В магазине он сразу заметил «Гордонс» – свой любимый джин, – однако взял лишь колу и плитку шоколада «Херши». Цены здесь кусались – ничего удивительного, ведь магазинчик располагался в удобном месте, прямо у ворот.
Заплатив, Скотт отказался от пакета и, держа содовую на виду в знак безупречного поведения, пошел обратно вдоль трамвайных путей.
Шоколад и кола помогли ему пережить остаток дня. В тишине прохладного кабинета он набросал рассказ о полузащитнике, который, выйдя наконец со скамейки запасных, провалил важный матч и стал изгоем всего студенческого городка. История была самая обычная – ничего выдающегося, но Скотту было приятно заняться делом (к шести вечера, когда звонок объявил о конце рабочего дня, на его столе лежали четыре полноценные страницы). Однако еще приятнее была мысль, что сегодня он заработал две сотни долларов.
Перед уходом Скотт попрощался с Эдди, Дотти, Аланом и Оппи и, влившись в поток рабочих и статистов, побрел по центральной аллее к воротам. Студия стремительно пустела, будто город при эвакуации. Чем дальше он шел, тем меньше людей встречал. Наконец, повернув на пятую аллею и пройдя под водонапорной башней, он остался совсем один. Над дверью одиннадцатого павильона горела красная лампочка, возвещавшая о том, что здесь творят сказку и посторонним вход сюда воспрещен, а на грифельной доске, рядом, значилось имя режиссера картины – некоего Бевинса. Что именно здесь снимали, Скотт так и не понял, но наверняка это была какая-то второсортная мелодрама. Съемки и сейчас производили на него впечатление сказки и вызывали ни с чем не сравнимое чувство, которое возникало разве что еще только на Бродвее. Здесь не просто соединялись красота и деньги. Его оплакиваемый покойный покровитель, Тальберг, знал нечто, о чем ныне здравствующий Л. Б. Майер даже не имел понятия. Вне всякого сомнения, в фильмах – в лучших из них, – как и в лучших произведениях литературы, превыше всего он ценил полноту жизни. Скотт дважды путешествовал на Запад, но тогда он не мог еще уловить эту истину. Теперь же, стоя перед закрытым павильоном, он решил для себя, что о времени, проведенном здесь, будет думать как о перспективе, а не как о ссылке.
Машина ждала его на стоянке, однако за день салон так нагрелся, что в нем было жарко, как в печке. Скотт повернул ключ зажигания. Ничего не произошло. Бензина в баке было достаточно, значит, проблема состояла в чем-то другом. Скотт рывком потянул дроссель и заранее выжал сцепление. Ничего. Он попробовал снова, на этот раз дернув резче, словно пытаясь застать двигатель врасплох, – безрезультатно.
Да он эту треклятую машину только вчера купил!
Скотт вспомнил продавца на бульваре Уилшир, его улыбку и оценивающий взгляд. Естественно, он надул простофилю в шерстяном костюме!
Скотт вытер ладонями изрядно взмокшее лицо, вылез из салона и, в сердцах захлопнув дверцу машины, побрел к главным воротам.
«Сады Аллаха»
Едва Скотт вошел в отель, как сразу вспомнил, что был здесь на одной из шумных вечеринок – а точнее, на последней, – когда приезжал в Лос-Анджелес раньше. Отель, оформленный в восточном стиле, по духу оставался исключительно американским. На квадратной территории, кроме главного здания, имелось еще несколько небольших вилл, расположенных вокруг бассейна, формой напоминавшего Черное море, с берегов которого – из далекой Ялты – и прибыла в Америку бывшая хозяйка[31] «Садов Аллаха». Было время, когда она сурьмила глаза и снималась с самим Валентино[32], а теперь, всеми забытая, жила квартиранткой в собственном доме. В соответствии с названием отель и правда напоминал оазис: финиковые пальмы, тонкие эвкалиптовые деревья, пышные бугенвиллии не только скрывали его от посторонних взглядов, но и служили раем для колибри и бабочек. Вокруг бассейна теснились домики в миссионерском стиле – белые бунгало с терракотовой черепицей.
Скотт вспомнил тот далекий вечер перед отъездом и стройную обнаженную Таллулу Бэнкхед[33] на самом краю вышки, застывшую, словно литая фигурка на капоте машины. Допив мартини, Таллула царственно отдала бокал и эффектно прыгнула вниз – совсем как Зельда. Скотт аплодировал вместе со всеми, но сердце его сжималось при мысли о жене… Сейчас он уже и не помнил, были ли на той вечеринке Бенчли и Дотти. Возможно, и были. Те годы казались призрачными, все виделось как в тумане. Да и вообще, все ли его воспоминания реальны?..
Бенчли в пиджаке и галстуке болтался у бассейна с Хамфри Богартом[34]. Тот пришел на вечеринку с какой-то белокурой женщиной, одетой во все белое, но, как выяснилось, это была не жена, а незнакомая Скотту актриса Мэйо Мето[35]. В плавках Богарт походил на мускулистую куклу с непропорционально большой головой. Он тут же подлетел к Скотту и с жутковатой ухмылкой энергично пожал его руку:
– Да это же сам Скотт Фицджеральд! Помните меня?
– Как же не помнить! Вы снимались в «Окаменелом лесу», – сказал Скотт, уловив тонкий запах можжевеловой настойки, исходивший от Богарта, хотя еще не наступило время обеда.
На столике между шезлонгами стояли два высоких бокала виски с содовой, ведерко со льдом и хрустальная пепельница, полная окурков.
– Нет, я говорю о нашей стычке в гардеробе «Коконат-Гроув»[36], – пояснил Богарт.
– Что, простите? – не понял Скотт.
Он отлично помнил это заведение: потолок, усыпанный искусственными звездами, пальмы и музыкантов Гаса Арнхейма на сцене. Когда-то давно они с Зельдой останавливались в «Амбассадоре» и танцевали в «Коконат-Гроув» каждую ночь. Это было еще во времена сухого закона. Через пару недель их попросили съехать, и Зельда придумала сдвинуть всю мебель в центр номера и положить сверху неоплаченный счет[37].
– Вот, – Богарт повернул голову и показал на белый шрам в уголке рта размером с рисовое зернышко, – это же вы мне оставили.
– Рассказывают, что ты тогда решил, будто кто-то шарил у тебя по карманам, – присоединился Бенчли.
– Сожалею. Полагаю, я в тот момент был не в себе.
– Все в порядке. Я и сам был хорош. И даже дал сдачи. Та история сыграла мне на руку. Ведь только благодаря ей обо мне заговорили.
– Ты и сейчас знаменит только ею! – брякнула его спутница, по-видимому, уже порядком пьяная. – Клянусь, он при каждом знакомстве сообщает, что ему рассек губу сам Фрэнсис Скотт Фицджеральд!
– Если честно, я ведь до того дня ни одной вашей вещи не прочитал, – признался Богарт.
– Тогда уж скажи ему все как есть, – снова встряла блондинка. – Он считает вас лучшим писателем всех времен.
– Я такого не говорил, – одернул ее Богарт и, с улыбкой повернувшись к Скотту, произнес: – Когда Бенч обмолвился, что вы придете, я решил, что просто обязан сказать вам, что мне нравятся ваши книги, вот и все.
– Благодарю, – кивнул Скотт. – А мне запомнилась ваша игра в «Окаменелом лесу».
– Тронут. Но честное слово, я считаю, что «Великий Гэтсби» – шедевр. По-моему, он просто гениален!
Хоть Богарт и переставил кое-какие слова местами и потерял ритм, Скотт все равно был скорее польщен, чем смущен, и не стал его поправлять. Ему предложили выпить, но Бенчли напомнил, что пора выдвигаться, и Богарт пообещал, что непременно как-нибудь угостит Скотта, если они столкнутся в баре.
– Парень мечется сейчас между двумя женщинами, – пояснил Бенчли, пока они ехали на холмы.
По правой стороне дороги тянулся головокружительный обрыв, и Скотт предпочел бы, чтобы громоздкий «Паккард» – свидетельство успешной актерской карьеры хозяина – ехал медленнее. На горизонте, за раскаленной равниной Лос-Анджелеса, виднелась темно-синяя полоса моря и, если приглядеться, остров Санта-Каталины.
– А Мэйо так и вообще – постоянно в поисках новых ощущений. Даже не представляю, что будет, если эта парочка решит пожениться. У нее есть пистолет, и мы иногда слышим выстрелы. Но соседи они хорошие, достойнейшие люди.
– А где его жена?
– На Бродвее. Она ни на что не променяет Нью-Йорк. Она же старше Боги. Они встретились, когда он только начинал. Мне кажется, она ничего не имеет против того расставания. Хотя вообще-то они прекрасная пара. Впрочем, все равно ничего хорошего из этого не выйдет.
– Хамфри не ищет легких путей.
– Как и все мы, – сказал Бенчли.
Может, он имел в виду что-то другое, но, в сущности, был прав. Мужчинам по нраву женщины с огоньком, и наоборот.
– Кстати, – сказал Бенчли. – Про Оппи.
– Да?
– Не одалживай ему денег. Спускает все на скачках.
– Спасибо, буду знать.
– И не делись задумками. Украдет. Потому и продержался здесь так долго.
– Понял.
Эрнест остановился у друзей – вот и все, что можно было вытянуть из Бенчли. Видимо, он обещал хранить тайну. Скотта уже не удивляло желание Эрнеста создавать вокруг себя ореол загадочности. К вящему удовольствию журнальных подписчиков, он годами путешествовал по всему миру, играл на публику, позировал в немыслимых одеяниях, а Скотт тем временем сидел дома и пытался наладить жизнь – занятие, к которому у него, как выяснилось, не было больших способностей. Когда-то они делили пьедестал, и всех всё устраивало, но в последних письмах Эрнеста сквозило пренебрежение, если не открытый вызов, и вместо того, чтобы ответить тем же, Скотт нажаловался Максу, надеясь, что тот восстановит между ними мир. Надежды не оправдались.
