— Это ты продал меня Заварзину? Чем быстрее будешь соображать, тем быстрее определимся.
В слово «определимся» я постарался вложить все, что было во мне темного и жестокого. И он понял, что я не блефую.
— Допустим, произошло это не без моей помощи… Но ты ведь сам пошел на это. Никто не насиловал.
— А кто тебя просил давать мне рекомендации?
— Когда речь зашла об этом… Ну, ты понимаешь, о чем… Я вспомнил о тебе… что ты без работы, много воевал, метко стреляешь…
— Заткнись, срань! — этого я уже не мог слушать.
Он говорил так, будто речь шла о чем-то будничном, например о расписании поездов. Но это уже не имело никакого значения.
Я достал из кармана кассету и вставил ее в гнездо магнитофона. Перемотал и остановил на том месте, где речь шла о звонках Эдуарду Краузе. Шашлык заерзал, он понимал, куда я клоню, а ему очень не хотелось колоться.
— Узнаешь голос?
— Первый раз слышу.
— Кто мог звонить Краузе? — я нащупал под сиденьем монтировку.
— Затрудняюсь сказать… Во всяком случае, не я. А что?
— А то самое, — я саданул наотмашь Шашлыка по роже. Мне жаль было машину, ибо я понимал, сколько в этом борове черной крови. Но другого выхода не было. Таким, как Шашлык, язык можно развязать только так.
Его голова откинулась назад, затем упала на грудь. Свободной рукой он закрыл лицо.
— Будешь продолжать игру в молчанку или все же осознал, что твои телеса навсегда могут остаться в этом лесу?
И Шашлык раскололся. А по-другому и быть не могло.
— Это звонил телохранитель Рэма Валерка Солдатенок…
— А чья пуля во лбу Краузе?
Молчание.
Я слышал, как шумят сосны, и ощутил то же самое, что в джунглях, в своих ночных охотах.
— Точно не скажу, но возможно, это тоже его работа.
— Почему так спешили?
— Потому что на тебе поставили крест. Пацана посылали, а он не вернулся. В канальчике у Бастионной горки нашли. Ты сам вышел из игры, и теперь у тебя выбор небогатый.
— Ты не сказал самого главного…
— Не понял.
— Ты не сказал, какую роль во всем этом играет Рэм.
— Основную. Он хозяин положения. Ему мешает эта упрямая баба. Ничего не может от нее добиться.
— А что он еще хочет, кроме хаты?
— Того, что между ног…
— Этот Солдатенок — просто пешка или бугор? Откуда он взялся?
— Бригадир. Сидел за убийство, год как освободился.
— Почему же ты, мразь, не его рекомендовал, а меня?
— Потому что хотел тебе помочь. И ты надежнее в таких делах.
Я размахнулся и нанес еще один удар по лицу Шашлыка. Он замычал и рухнул головой на панель. Я завел двигатель и проехал еще несколько сот метров в глубь леса.
Он стонал, и мне хотелось побыстрее от него отделаться. Я потряс его за плечо.
— Не убивай, — взмолился Мишка, — я тебе расскажу такое, о чем знают только три человека.
— Солдатенок, ты и Заварзин?
— Да.
— Вы меня тоже надумали убрать?
— Да. Но это не моя идея…
— А кому поручено достать Велту?
— Солдатенку… Он, кажется, уже поехал туда… Во всяком случае, собирался.
— Куда собирался ехать?
— В Пыталово, искать Краузе.
— А кто меня должен был убрать?
Шашлык закусил губу. Потом издал пронзительный гортанный звук.
Я понял все. Со мной рядом — моя несостоявшаяся смерть. Протяни руку — и ощутишь ее гниющую плоть.
Я включил в салоне свет и увидел бледную луну с кровавыми разводами. Таким показалось мне лицо Шашлыка.
— Пойми, Максим, мне надо было выбирать…Или я тебя, или они меня. Возможно, я не смог бы, не знаю… Не сделал бы я, пригласили бы кого-нибудь из Татарии. Ты уже приговорен, и я не знаю, что может тебя спасти.
Я убрал свет, и темнота вновь обрела свою власть. Протянув руку, я открыл дверь с Мишкиной стороны. Отстегнул наручник и сильно толкнул Шашлыка плечом. Я уже набирал скорость, когда его тело медленно, словно глыба льда, стало вываливаться наружу. Он даже не пытался удержаться, и мне показалось, что ему в этот момент хотелось быть меньше самой малой песчинки.
Я подал машину назад и на приличной скорости направился в сторону юрмальской магистрали…
Глава четвертая
…Через неполных три часа я уже был на псковской границе. Не доезжая примерно километр до пограничного шлагбаума, остановился, чтобы спрятать у придорожного камня свой пистолет. С ним я не решился пересекать границу. Когда выходил из машины, увидел на сиденье пятна крови. Я снял чехол и засунул его под заднее сиденье.
Пограничник, взглянув на мой серпастый паспорт, внимательно изучил мое лицо и сверил с фотографией. Однако было сумеречно, и он вряд ли рассмотрел меня и то, что изображено в паспорте.
Латвийская таможня была во хмелю и потому до осмотра не охочая. Зато российские таможенники потрясли основательно. Один из них даже открыл капот и, вертя усатой башкой, заглядывал во все щели агрегата.
В Пыталово я не стал искать гостиницу и, припарковавшись у одного из немногих здесь пятиэтажных зданий, попытался уснуть. И сделал это без натуги. Приснилось, будто я, одетый в солдатскую шинель, хочу перед составом вагонов перейти на другую сторону перрона. Подобрал будто полы шинели, нагнулся и вдруг увидел, что колеса вращаются, а я еще только на полпути…
Я проснулся раньше, чем кончился сон. А кончиться он мог только одним… Да и в жизни я где-то на полпути, а рядом, впритирку, вращаются жуткие колеса действительности. И я подумал, глядя через боковое стекло на полную луну, вовсю светившую над крышами домов, что жизнь — это тоже своего рода сон. Ведь не знаем же мы во сне, что видим сон, иллюзию, отражение подсознательного и осколки реального. Так и в жизни не догадываемся о своих вторых, а может, первых сновидениях.
Я смотрел на луну, плывущие мимо нее взбитые сливки облаков и ловил себя на мысли, что точно такое же сочетание света и формы облаков я уже когда-то видел. Наверное, это было в детстве, в первый год моего детдомства, когда я один сидел на пороге казенного дома и все ждал возвращения мамы. Я верил взрослым воспитателям, которые врали мне во благо.
Иногда в полнолуние, спросонья, я выходил на улицу и, не отдавая отчета в своих действиях, садился на край колодца и куковал там, пока кто-нибудь меня оттуда не снимал.
А порой ночью я внезапно просыпался и начинал истерически плакать, звать на помощь — на меня наплывали огромные серые жернова, от которых укрыться негде. Позже врачи это состояние назвали детским неврозом, а соседка говорила, что я лунатик…
Я смотрел на луну и думал о Велте Краузе.
Видел ее выточенные скулы, полные, изящно и нежно вылепленные губы, тонкие, в широкий разлет, брови.
Под утро я снова забылся и проснулся раздраженным — долго спал.
Было прозрачно светло, луна скатилась к горизонту и превратилась в большой красный блин.
Чтобы не мозолить глаза обитателям дома, я отъехал в сторонку и остановился под развесистыми вязами. А в пять часов уже был у входа на колхозный рынок. Наверное, только здесь я мог ее встретить.
Я вышел из машины, прошел в неказистые, сто лет некрашеные ворота и оказался на глинистом пятачке, где были расставлены обшарпанные столы-прилавки.
В самом начале две тетки из бидона сомнительной чистоты продавали молоко. Вскоре подошла компания местных мужиков с большими корзинами, полными свежей картошки.
Ничего нового на сиротском этом рынке я не обнаружил. Однако часам к семи он стал наполняться продавцами и даже ожил, приобретя какой-то бутафорский колорит. Две моложавые женщины торговали клубникой и лисичками. На какое-то мгновение их закрыли от меня яркие цветные разводы…
Женщина в цветастом сарафане, светловолосая, с «пирожком» на голове, схваченным перламутровой заколкой.
Когда она повернула голову, я понял, что фортуна мне улыбнулась. Это была Велта Краузе собственной персоной. В руках — корзинка и полиэтиленовый пакет.
Я вернулся к машине и стал ждать. Другого выхода с рынка вроде бы не было.
Оказалось, что к встрече я не готов. Не представлял, с чего и как начинать разговор. Ведь я должен был сообщить о смерти мужа и о том, какую роль сам играл в этом странном уголовном романе.
Когда она появилась в воротах, я ощутил сухость во рту. Она повернула налево и по дорожке, ограниченной пыльным штакетником, пошла в сторону реки. Я направился следом и минуты две-три шел буквально по ее пятам.
Мы дошли до речки Утрой, и Велта, не переходя мостик, свернула на узкую тропинку. Внизу, возле самой реки, виднелся зеленый домик, из трубы которого поднимался дым. Возможно, гадал я, она возвращается туда, где со своим сыном и болонкой сейчас квартирует.
Однако я не пошел тропкой, а направился напрямик, чтобы перехватить ее в безлюдном месте. Не доходя до нее метров пятнадцать-двадцать, я окликнул: «Велта, подождите…» И просчитался: она взглянула в мою сторону, и я отчетливо увидел на ее лице страх. Мгновение женщина выжидала, затем бросилась бежать.
