— Не оставляй меня, муж мой! — умоляла не только голосом, всем существом своим и еще доверчивее прижималась к Завергану. — Я не то, что долго, дня не смогу без тебя.
— Говорю же, что мы еще спорим.
— Все сделай, чтобы преодолеть кметов своих и остаться. Пусть потом… Пусть потом, приживусь в вашем роду и привыкну к роду, а сейчас не оставляй, ибо пропаду без тебя.
— Правда?
— Да. Ты единственный ныне, на кого могу положиться, с кем живу и собираюсь жить. Не станет тебя — не будет у меня и защиты-опоры.
— А кровные?
— Они отдали меня тебе и тем отрезали от себя, сказали: «Отныне принадлежишь другому роду».
— Тогда я, тем более, буду противиться, и противоречить намерениям кметов. Слышишь, утешение мое, тем более!
Видимо, поверила, потому что еще крепче, чем когда-либо, обняла Завергана и затем сказала Завергану: «Ты не пожалеешь, что поступил так. Небо свидетель: не пожалеешь!»
Обещала и стала твердой в своих намерениях и действиях к Завергану. Вышел на второй день перед кметями и сказал:
— Говорили много. Пришло время определиться, что решим. Пусть каждый встанет и скажет.
Были почти все: говорили не то, что он хочет, и не потому, что привыкли действовать наперекор хану, а потому что не хватало от старости ума. Дело не привычке и не в уме, виновата нищета, которую пустил в кутригурский стол отец его и оставил гостьей на долгие годы. А еще виноват он, молодой хан кутригуров. Ибо ничего другого не придумал после смерти отца, согласился, не подумав, с кметями, присоединился к совету кметей: земля кутригурская не может уже прокормить всех кутригуров, следует искать другую. А если так, изыщем среди нас бывалых и мудрых и пошлем в мир искать другую землю — ту, которая избавила бы от убогости, вознаградила бы доходами и благодатью.
Оно вроде бы и так: обеднела земля, не та, что была когда-то. Ко всему и летнее солнце печет нещадно. Пусть не каждое лето, но, все же, довольно часто выгорают подаренные землей травы, а нет в степи травы, нет и пищи для лошадей, коров, овец, распространяются эпидемии и наступает падеж. Но, увы, и посланцы не порадовали находками. Три года ходили, изображая из себя калик перехожих, а выходили мало. «Лучших земель, как при Дунае, — сказали, — нет, нигде. Это не земля — дар неба. Одна беда: заселена она. Если хотим сесть на нее, должны идти и брать силой или проситься к императору в соседи. Он позволит поселиться, если возьмем на себя обязанность хранить границы его империи от вторжения славян».
Прежде опечалился бы, услышав такие отчеты. Теперь же, после бесед с Каломелью и своих намерений относительно Каломели, воспрянул от радости и воспрянул духом: вот те препятствия, которые заставят каждого, кто имеет здравый ум, воздержаться от похода. Ибо кто же из супротивно мыслящих решится соперничать с такой силой, как ромейская, кому придет в голову поддаваться под ромеев, быть колонами у них или рабами из благодарности за то, что позволят жить на щедрой злаками земле?
Вперед не вырывался, ждал, что скажут кметы. Но не дождался ожидаемого. Слово взяли другие очевидцы и добавили к тому, что слышали от их спутников: ромеи увязли в затяжной битве, они намерены подчинить себе Западную Римскую империю. Если кутригуры действительно намерены идти за Дунай, то должны воспользоваться случаем и идти сейчас. Склавины, кстати, делают это и очень успешно: идут в Иллирикию всеми своими родами, добывают оружием землю и садятся на ней.
Тогда и кметы заговорили.
— А мы чем хуже? Или у нас не достаточно силы, чтобы потеснить ромеев с Придунавья и сесть при Дунае? Идти — и только! Сниматься всеми родами и отправляться в Мезию, или дальше — во Фракию!
— Это возможность, братцы! Воспользуемся ей и пойдем! Второй такой может и не будет.
— А что будет, когда у ромеев найдется сила, чтобы вышвырнуть нас оттуда? — возражали им осмотрительные. — Это могущественная империя, кметы. Не забывайте об этом.
Поднялся спор. Одни стояли на своем, другие — на своем: зачем срываться с насиженных мест роду; пусть остаются на Онгуле, а воины пойдут и добудут для них землю. И тогда, как добудут и утвердятся, можно будет переселяться?
И те, и другие обращались к хану: скажи, достойный, что это так, что правда на нашей стороне. Но хан отмалчивался. Видел же: кметы не определились еще так, чтобы верх взяли одни или другие, а кроме того, подвергал сомнению то, что говорили одни, принимал и то, что говорили другие. Что-то он не замечал, будучи на объездах, чтобы народ так сильно томился, терпя беду, или чувствовал себя стесненным, чтобы отрекаться, гонимые нищетой, от земли отцов своих. Видел другое: стойбищане возвеличивали хана за то, что он примирился с утигурами и тем замирением утвердил их в мысли: время прекращать кочевки. До каких пор слоняться по миру и искать лучшего места на земле? Не пора ли примириться со всеми другими соседями, присмотреться, как живут оседлые, и самим осесть уже, умножать на подаренной богами земле род свой?
«Это вам, кметы, всего мало, — чувствовал себя возмущенным Заверган. — Это вы хотите походов и наживы в походах. Так и скажите. Зачем вспоминать беду и навлекать ее на себя?»
Впрочем, не спешил говорить это вслух.
— Не шумите все — поднял над собой руку. — Пришло время остановиться на твердой мысли. Говорите ее отдельно. Мое решение созреет лишь после того, как узнаю ваше.
Кметы не скоро угомонились. Наконец, видимо, договорились между собой и выставили вперед старшего — Котрагига.
— Я был бы трижды проклят своим родом, — сказал он, — если бы забыл о здравом смысле и согласился с теми, которые готовы сняться со всеми пожитками, с детьми и стариками и идти, не зная куда. Твой хан, дед — пусть будет благословенным имя его, так же и память о нем — говорил в свое время: «Не тот отважный, кто может встать на бой с более сильным себя, а тот, кто уверен, что победит его». Поэтому советую полагаться, сначала, на мудрость, а уж потом на отвагу. Не потакай тем, кто не думает, что делает.
Вторым встал и попросил слова Коврат, верный побратим и наиболее приближенный к хану. Кметь — кавхан.
— Говори, Коврат.
— Скажу. Я тоже был бы трижды проклят своим родом, если бы забыл о его беде и стал учитывать то, что могу быть убитым в бою за землю обетованную. Не забывайте: речь идет не только о хлебе насущном, речь идет о жизни или смерти людей кутригурских. Тот, кому сейчас кажется, что не то говорю, завтра сам увидит, что я говорил правду. Роды изнемогают, кметы! От суховеев, жары, падежа. А если так, надо ли уподобляться зайцу, что стука куста боится; его мудрости? Все, кто здесь, наверняка, слышали: богатая на злаки и все остальные дары земля есть, более того есть удобная возможность прийти и сесть на ней хозяевами. Скажете, у нас не такая сила, как у склавинов? Так и земли же нам надо склавинов!
Вот тебе раз! От многих ожидал такое, только не от Коврата. Неужели сбился с пути и поверил, что хан именно так хочет? Проклятье! За ним много, кто стоит, могут взять верх над целомудренными. Обычай не позволяет хану перечить членам совета, даже высказывать свое расположение или нерасположение к их спикеру. Однако, когда выскажутся все, должен встать и сказать свое слово — такое, чтобы всеми воспринялось и всех утвердило в правоте хана. На что сошлется, доискиваясь этого слова, когда большинство мыслят иначе? Назовем это большинство недостойными быть провидцами в родах? А подходит ли ему, молодому хану, выставлять себя так перед кметями? «Почему же тогда им подходит выставлять меня перед всеми безумцем и считать безумцем? Да, почему?»
— Все высказались? — поднялся и встал на полный и не намного меньше, чем у Коврата, рост.
— Все!
— И сказали, что хотели сказать? Молчание.
— Спрашиваю: все сказали, что хотели сказать?
— Да вроде бы все.
— Так слушайте, что я скажу. Разделяю ваши намерения улучшить судьбу народа кутригурского. Разделяю и ту, всеми ожидаемую мысль, что сейчас есть возможность пойти за Дунай и сесть на лучших, чем имеем, землях. Но не разделяю всего другого, кметы, и прежде всего не разделяю поспешности. Говорите должны сняться своими родами и идти со всеми пожитками немедленно. А я спрашиваю: как же мы снимемся и пойдем с детьми, родовой старейшиной, пожитками, которые есть в каждом роде, на зиму глядя? Успеем и землю взять на меч, копье, и стойбища разбить в отобранных у ромеев землях, и о тепле в палатках позаботиться? Стужи там такие же сильные, как и здесь, на Онгуле, и пищи для себя, лошадей, скота, который есть в каждом роду, тоже надо будет не меньше, чем здесь. А еще хотел бы знать и такое: посягаем на Задунавье и забываем почему-то, что прежде чем выйти в ромейские земли и утвердить себя в них, мы должны пройти по земле антов. Почему никто из вас не задумался, как пройдем, когда анты сели уже у самого Дуная и перекрыли когда-то доступный всем гостеприимный край? С мечом и копьем? А хватит ли у нас силы и на антов, и на ромеев? Не хватит, кметы. Вот и думаю я: если мы нацелились идти в ромейские земли, сначала должны пойти к антам и составить с ними договор на мир и согласие. Без этого поход наш в ромеи не будет успешным и выгодным.
