Владыка Понта, какое-то мгновение поколебавшись, неожиданно вручил свиток не своему логографу[51], а стратегу Алкиму. Тот, с присущей ему невозмутимостью, нимало этому не удивился – развернув пергамент, принялся читать звучным басом:
– Великому царю Митридату, другу римлян, царствующему над всем Понтом, Каппадокией[52], Вифинией[53], Пафлагонией, Галатией…
Алким перечислял упомянутые в послании провинции Понта, племена, живущие в прибрежной полосе Понта Евксинского, и государства, в той или иной мере зависимые от Понтийского царства, не спеша, с поразительным спокойствием и выдержкой, хотя его серые, зоркие глаза успели подметить, как всколыхнулась и забурлила человеческая масса за спинами телохранителей-галлов, образовавших коридор, по которому шел легат Рима.
Стратег бросил быстрый взгляд на царя, но Митридат Евергет с застывшим лицом глядел прямо перед собой. Как почему-то показалось Алкиму, царь с пристальным вниманием рассматривал роспись на противоположной стене андрона, где были изображены подвиги Геракла.
Волнение среди понтийской знати достигло апогея, когда Алким закончил читать – римский Сенат требует Фригию?! Рим заявляет, что имеет на нее законные права?! Всю Великую Фригию, с ее тучными пастбищами, золоторунными овцами, на чью шерсть не могут сложить цены на эмпориях[54]; с ее выносливыми и неприхотливыми рабами, которых те же римляне покупают у понтийцев по меньшей мере за четыреста-пятьсот полновесных денариев[55]? Отдать, ничего не получив взамен?!
В андроне послышалась ругань, угрозы. Начальник телохранителей царя Арторикс, зорко следивший за толпой, быстро бросил руку на рукоять меча. Повинуясь этому знаку, галлы дружно сделали поворот кругом, став лицом к возмутителям спокойствия, и сомкнули небольшие круглые щиты.
Митридат Евергет властно поднял вверх правицу раскрытой ладонью к собравшимся. В андроне воцарилась тишина. Властелин Понта обратился к Скавру:
– Горько слышать нам, легат великого Рима, слова обидные и неприязненные, которые Сенат положил на этот пергамент, – царь взял свиток из рук Алкима. – Нужно ли говорить сейчас, что Понт – не провинция Рима, а свободное государство, союзник римлян. Вспомни, посол, сколько раз вы призывали наши войска на выручку, чтобы в очередной раз квириты могли отпраздновать триумф победы. И мы были верны союзническому долгу, ты это знаешь. Вот стоит стратег Алким, с которым ты, Марк Эмилий Скавр, дрался бок о бок против пергамцев. Вон гиппарх Асклепиодор, прикрывший своим телом в бою консула Мания Аквилия. Покажи свою руку, Асклепиодор!
Хмурый, седобородый гиппарх[56] молча высвободил левую руку из складок одежды и с трудом поднял ее на уровень плеча – она не сгибалась в локте. Глубокие шрамы исполосовали ее, словно соха пахаря иссушенную зноем темную глину.
– Эти раны красноречивее меня! – повысил голос Митридат. – Я уверен, – царь потряс свитком, – то, что здесь написано, всего лишь мнение некоторых сенаторов, недружелюбно настроенных против Понта. Это не может быть окончательным решением Сената! Или Рим таким способом хочет найти повод к войне с нами?
– Я не вправе толковать послание Сената, – Скавр покривил губы в пренебрежительной ухмылке. – Я всего лишь легат, и мои полномочия не простираются дальше того, что мне предписано. В послании достаточно ясно изложена основная мысль – Великая Фригия должна принадлежать Риму. Этого требует безопасность наших границ.
– Безопасность… ваших границ? – Митридат с трудом сдержал гнев. – Границ, находящихся на расстоянии нескольких тысяч стадий[57] от Фригии? Чтобы преодолеть это расстояние, нужно истоптать не одну пару калиг[58].
– Дальних расстояний для римских легионов не существует, – отчеканил Скавр, с упрямством одержимого разжигая грозно ворчащую толпу. – Великий Рим устанавливает свои границы там, где находит нужным.
Это был прямой вызов. В андроне вновь стало тихо. Только за дверью позвякивали доспехи и оружие римских легионеров, да слегка поскрипывали ремни облачения Арторикса – он неслышным шагом подошел к трону и стал позади посла, готовый к любым неожиданностям. Все не сводили глаз с царя.
Митридат Евергет, сдвинув брови, откинулся на спинку трона, увенчанного золотой фигуркой Диониса. Он почувствовал, как снова больно трепыхнулось сердце, и лоб покрылся испариной. «Душно… – неожиданно и совсем не к месту пришла мысль. – Перед грозой…» Бросил взгляд в окно. Там виднелся темно-серый кусочек неба, который время от времени кромсали всполохи дальних молний.
Рядом шевельнулась царица Лаодика. Царь невольно посмотрел на супругу и, встретив ее предостерегающий взгляд, отвернул голову несколько резче и быстрее, чем следовало бы. Перед его мысленным взором вдруг предстал стратег Дорилай, и царь почувствовал облегчение, вспомнив прощальный разговор с ним.
Царь Понта Митридат V Евергет принял решение. Поднявшись, он сказал кратко:
– Мы подумаем…
Разочарованному легату, ожидавшему неминуемой вспышки царского гнева, которая должна была лишить Митридата сдержанности и благоразумия, ничего другого не осталось, как откланяться – прием закончился. Направляясь к выходу, Скавр случайно поймал взгляд одного из царских сыновей – крепко сбитого подростка с упрямым квадратным подбородком. И едва не споткнулся – столько ненависти плескалось в янтарных глазах юнца.
«Опасен… Весьма опасен… – думал легат, вышагивая в окружении охраны к своим покоям. – Волчонок. Если это наследник престола, то я буду просто глупцом, не позаботившись, чтобы его молочные зубки не выросли в опасные для Рима клыки…»
Пока в андроне дворца шел прием легата, Авл Порций гостил у ростовщика Макробия. Тот был хром, горбат, его длинные руки с узловатыми пальцами свисали почти до колен. Лицо Макробия напоминало череп набальзамированной обезьяны. Только круглые совиные глаза, постоянно меняющие цвет – от черного до блекло-коричневого, в зависимости от настроения, – тревожно и остро поблескивали в орбитах, жили своей жизнью, кипучей и энергичной, совершенно не похожей на ту, которая едва теплилась в немощном болезненном теле.
– …Прекрасное вино, Макробий, – Авл Порций задумчиво отхлебнул глоток из фиала египетской работы; поставил его на стол, повертел вокруг оси, с интересом рассматривая тонкую вязь рисунка из электровых перегородок, залитых разноцветной эмалью.
– Родосское, – обронил Макробий; при этом у него получилось примерно так – «рлодошсклое».
