Зачем было ехать в чужую страну и тут травиться? Может, у них с мужем что не сложилось? Всё равно не понять — я ничего о ней не знал. Меня вообще мало тронула эта история, разве что на секунду я представил — почему-то очень ярко представил, — как страшно умирать в зимней Москве, если этот город тебе абсолютно чужой.
После смерти отца я стал искать работу.
Иногда мне везло. Итальянцы с Сицилии платили много и ежедневно, пока ремонтировали старинный особняк для магазина «Rifle». Они кормили жареными курами и всё время пели песни.
Коротконогий, широкоплечий Сильвестро, любил стоять в перепачканном рабочем комбинезоне на углу Кузнецкого Моста и смотреть на проходящих людей. Он иногда бросал на мостовую пустую пачку «Ротманса», к которой кидались пацаны, и, сунув руки в карманы, чуть ссутулившись, напевал Yo Italiano vero! Он выглядел круто.
К сожалению, итальянцы скоро закончили облицовывать французским мрамором фасад здания и уехали. Тогда я устроился на стройку в монастырь на полставки. Платили гораздо меньше, но прелесть этой работы заключалась в том, что приходить можно было не каждый вечер. Там я проработал совсем недолго. Но в этом уже виноват был я сам.
Дело в том, что мне нравилась физическая работа, — таскать итальянцам мешки с цементом было для меня удовольствием. После долгого сидения в институте размяться было в радость. В один из первых дней прораб отвёл меня к куче мусора в помещении нового корпуса: «Перебросаешь в окошко и уйдёшь. Работай, парень». Вместо положенных четырёх часов я управился за два и был доволен.
Через несколько дней ко мне подошёл пожилой рабочий и спросил, не я ли выкидывал мусор.
— Будешь, молодой человек, теперь с нами работать, со старшими товарищами, раскудрит твою мать.
Человек пять сидели у машины с кирпичом. Они глядели на меня грустными глазами. После моего трудового «подвига» прораб напихал им полные карманы известно чего и сказал, что они разгильдяи и должны равняться на меня. Они были добрые, немолодые люди и учили меня без особой злобы. Мы курили минут двадцать, потом вставали и десять минут передавали кирпичи по цепочке, встав почти вплотную друг к другу. Я уставал от такого труда гораздо сильнее. И я уволился. Пошёл в торговлю.
Торговать жвачками у меня не получилось. Обещанные двадцать тысяч в день я не увидел ни разу, а учебных дней пропустил довольно много. Трудно сказать, с чем связана была моя неудача — то ли с тем, что я доверял своему работодателю, то ли с тем, что в Москве слишком много детей и немых. Парень, который поставил меня на точку в фойе станции метро «Кузнецкий Мост», каждое утро подвозил новый товар и вручал мне коробки, повторяя одну и ту же фразу: «Здесь ровно столько-то, можно не пересчитывать». Я расписывался в журнале, расставлял коробки на большом столе и начинал торговать. А вечером, дома, высыпав всё на пол, мы с Алёной пересчитывали оставшееся и подводили итог, и моя дочка тоже сидела среди этого богатства. Она просто купалась в жвачках.
Дети и немые каждый день крали у меня. Пока я отнимал у одних, крали другие. Немые собирали вкладыши и наклейки с футболистами, дети собирали всё подряд. В конце второй недели, в час пик, когда толпа валом валила, какой-то обкуренный идиот украл со стола дешёвенький «Love is…» и, не разворачивая, засунул себе в рот. Я обогнул стол, взял его левой рукой за отвороты куртки и полез пальцем за щёку. Я очень устал и хотел только вернуть жвачку.
Я почти уже достал украденное, парень стоял тихо и улыбался, потом он стал щупать меня за задницу. Тогда я толкнул его, и он, пролетев сквозь толпу, упал на уборщицу и выбил у неё из руки ведро с водой. Я поднял его и сказал: «Отдай жвачку». У него были совсем бессмысленные глаза, и я толкнул его уже изо всей силы в обратную сторону. Он опрокинул мой стол и лежал в куче разноцветных фантиков, пока его не забрал мент. А я ползал у людей между ног в ноябрьской жидкой грязи и собирал свой товар. Это был самый неудачный день.
Вскоре после этого подруга моей матери нашла для меня мистера Суна.
СУН ГАНДУ
Сун Ганду приехал в Россию совсем недавно. Он был представителем крупной государственной экспортно-импортной компании и должен был наладить в Москве контакты и организовать при возможности совместное предприятие. К тому времени, как я устроился к нему работать помощником, он успел только снять для себя квартиру.
Мы договорились встретиться с ним в метро, я немного волновался. Английский в школе я, конечно, изучал, но наниматься переводчиком казалось мне наглостью. Материна подруга, которая и нашла для меня Суна, посоветовала сначала ввязаться в сражение, а потом уже действовать по обстоятельствам. В худшем, говорит, случае он тебя просто не возьмёт. Мне меньше всего хотелось с кем-то сражаться и вообще действовать, но к китайцу я, конечно, поехал. Договорился с ним о встрече по телефону сначала, а потом поехал.
У первого вагона на станции «Орехово» сидел на скамеечке только один китаец, других не было. Значит, он и есть Сун Ганду. Лицо у него, как мне показалось, ни в коем случае не предвещало того, что меня возьмут на работу. Брови сдвинуты, выражение лица решительное, но немного детское. Как будто ребёнок дуется на взрослых. Это ещё, наверное, оттого такое впечатление создавалось, что голова большая, черты лица довольно тонкие, да и росточком-то — как все китайцы.
— Здравствуйте, я — Сергей.
— Сун Ганду. Мы можем обсудить всё у меня дома. Пойдём.
На улице достали сигареты. Он предложил мне свою зажигалку, я закурил и выбросил зажигалку в снег. Тут же дёрнулся следом и откопал её, потом вытирал.
— Извините, я привык пользоваться спичками.
— Ничего страшного, я понимаю.
Начало получилось самое идиотское.
Дома мы уселись в кресла и «обсудили» условия работы. Он говорил, а я постоянно кивал в знак того, что мне всё ясно. Мне обещали десять тысяч в месяц и неполный рабочий день. Я должен был помогать ему в организации бизнеса, в переговорах и общении с будущими партнёрами.
Приступить к работе следовало с завтрашнего дня, сразу после окончания моих занятий в университете. Я с удивлением отметил, что понимаю его английский, и вышел от китайца с тем чувством, которое бывает, когда зубной врач скажет, что всё закончилось.
А на следующий день, когда я зашёл в его квартиру, там оказалось уже целых три китайца — мистер Сун и ещё двое. Они сидели за столом в кухне, улыбались мне, и перед ними стояла бутылка водки. На этикетке была нарисована кривляющаяся обезьяна, и, по словам Суна, эта водка была одна из лучших.
— Это — мистер Ван И, это — мистер Пань Пэн — мои друзья. Они тоже приехали работать в Россию, представляя свои компании.
Мистер Ван засмеялся, похлопал себя ладонью по груди и сказал:
— Ван И — лускэй Иван. Я — Иван.
Я сел на указанное место и передо мной поставили пустую тарелку. Я наблюдал за Суном и делал как он — наложил себе риса (совершенно не солёного и чуть слипшегося), жареной картошки (ни за что бы не догадался, что это картошка), кусок курицы, салат, потом сверху на рис подлил соуса и взял палочки. Пань Пэн улыбался и показывал мне, как ими нужно управляться.
Иван налил всем по пятьдесят грамм, тоже, конечно, улыбаясь. У него, пожалуй, улыбаться получалось лучше всех, его глаза совсем скрывались в складках кожи, оставался только искренний оскал на широком, лоснящемся лице. Пань Пэн был самым невыразительным и молчаливым, почти незаметным, а у Суна улыбка казалась немного грустной из-за слишком заумного и сосредоточенного выражения на физиономии. Не знаю уж, как выходило лыбиться у меня, но я старался.
Китайцы сказали Ган и бэй!, я по-русски сказал Будьте здоровы! и выпил свою стопочку. Взяли бы лучше «Пшеничной» в гастрономе, чем рисовую гостям предлагать. А то эта обезьянья идёт как чёрт с крестом по выражению прабабки.
Я сделал ошибку. Даже несколько испугал сидящих со мной за столом, выпив залпом. Если так пить, объяснил мне Сун, то может испортиться здоровье. Он уже не улыбался, из них вообще никто уже не улыбался, это только у меня осталась виноватая улыбка. От меня убрали бутылку, немного поглядели ещё с сожалением, а потом взялись за еду.
Я смотрел на них, и постепенно становилось понятно, как нужно пить. Нужно отхлёбывать рисовую водку по миллиметру, заедать пищей, сделанной, по-видимому, из перца фаршированного перцем и щедро поперченного. Нужно, чтобы по лбу тёк жгучий пот и заливал слезящиеся глаза, нужно, чтобы твой рот онемел, чтобы уже невозможно было понять, где твой язык, где губы, где зубы. Нужно при этом очень громко разговаривать (потому что китайский язык не приспособлен для тихой беседы), хохотать, держа палочками на весу кусочек курицы или жареную картошку, с которой капает на скатерть соус.
