были уложенным невероятно дорогим импортным лаком, народ же считал, что его местная корова языком прилизала. Также проживали его жена ‒ Натали Евгеньевна, их сын Филипп, о котором мы уже знаем. Подходя к дому, Николай Петрович так всматривался в него, как будто проводил расчёты оценки стоимости постройки такого здания, сравнивал его со своим.
— Ну-с, давайте начнём. Попрощайтесь, Николай Петрович, со своим счастьем! ― усмехаясь, сказал Карамельников, когда подошёл к входной двери особняка.
Жабадушев принципиально не стал подниматься на крыльцо, так как считал этот дом недостойным для него самого, хотя, конечно же, это было далеко не так. Всё это ‒ лишь его вредность…
Раздаётся звонок в дверь. Карамельников улыбается. Дверь открывается.
— Ой! Здравствуйте, дорогой Пьер Борисыч! ― радостно произнёс Василий, ― Я зайду?
Пьер вышел в золотистом домашнем костюмчике, похожем на пижаму. В его руках было зеркальце, в которое он постоянно глядел не себя красивого: не измялось ли личико, не отекли ли глазки. Увидев Карамельникова, мужчина тут же схватился за свой остренький носик:
— Фи-и! ― протянул он, ―Василий, от вас страшно пахнет рыбой. Какой ужас! Извините! ― важно сказал Пьер Выпендрюк, захлопнув дверь у самого носа Василия.
Такая наизабавнейшая пауза была в этот момент! После чего раздаётся:
— Пха-ха-хаа! Умора! Ну, ты и лопух! ― заржал, как лошадь Жабадушев, чуть ли не валяясь на земле от смеха.
Карамельников сквасил лицо.
— Да это всё из-за вас! Вы вмазали мне своим карасём, запачкали пиджак, вот я и не понравился Пьеру!
Но Жабадушев только безбожно, злорадствуя, хохотал. В душе он был невероятно счастлив, что всё обернулось именно так. Василий безысходно присел на ступеньку, подпёр свой подбородок рукой и лишь жалко глядел на землю.
— Ладно… Пойду-ка я домой. Наржался вдоволь, как никогда! ― протирая слёзы от смеха, сказал Николай и пошагал обратно в сторону своего жилья.
— Стоять! ― крикнул ему вслед Василий, ― Вы должны благодарить судьбу, что она дала вам такой шанс. Идёмте же к Даше, как и собирались!
— Слушай, ― развернулся Жабадушев, ― Тебя в детстве по голове не били? Я тебе миллион раз уже сказал: «Твоя дочь нам даром не нужна!» К тому же… Ещё чего не хватало! Мне в такую даль идти, находился за сегодня.
— Николай Петрович! Говорю вам: «Пошлите!» Моя дочь другая, вы точно не пожалеете!
Жабадушев постоял немного, и после всё-таки побрёл вслед за Карамельниковым. Возможно, пойти его заставили мысли о том, что сейчас, скорее всего, случится очередная неудача Василия, и Николаю хотелось взглянуть на это ещё раз.
Уже слегка стемнело, в воздухе появились тучи мелких козявок, мошек, комаров, из-за чего без того редкий позитивный настрой Жабадушева стал куда-то рассеиваться.
— Если из-за тебя окажется, что я зря пропрусь в такую даль с этими гадкими мухами, то… ― начал Николай, пока его не прервал Василий.
— Сейчас увидите, Николай. Как распахну я дверь, а там прекраснейшая девица! Так ещё смотрите сами не влюбитесь, ― гордо произносил Карамельников.
Недовольный Жабадушев шёл да размахивал своими руками, прогоняя назойливых насекомых. Настроение его вновь было напряжённым, и ему снова хотелось удавить Василия Антоновича на месте. Идут они уже минут пять, если не больше…
— А вот и дом! ― радостно крикнул Карамельников и побежал к нему.
— Наконец-то! ― злобно проворчал Николай, отстав от торопливого градоначальника.
Карамельников подходит к двери своего дома, с предвкушением вставляя ключ в замочную скважину. Дверь со страшным скрипом распахивается, и перед мужчиной во всей красе показывается удивительная картина: Даша пожрала все обои, которые сейчас свисают, одиноким драным клочком, сверху, съела пол кожаного дивана, погрызла ножку берёзового кресла и нащипала плеши на своей же норковой шубе, купленной отцом на зиму. У Василия отвисла челюсть. Он медленно вошёл в коридор и услышал тяжёлые шаги приближающегося дитя. Этот неимоверный грохот отбил все надежды, что перед ним сейчас появится настоящая «Дюймовочка». Запыханный Жабадушев раздражённо подошёл к Василию и, увидев происходящее, воскликнул:
— Тьфу! ― плюнул он, ― Идиот…
Николай Петрович развернулся и нервно пошагал обратно к себе домой, браня наивного Василия. Но всё-таки единственный лучик счастья на его душе всё же имелся, ведь как-никак его неприятель вновь оказался в пролёте.
Ничуть не похудевшая Даша Карамельникова с жутким взглядом вышла из своей комнаты и уже хотела было набрать воздух в свои объемные лёгкие, чтобы выразить всю злость за проделки отца, как вдруг сам Василий Антонович, расстроенный тем, что его великие планы не сбылись, начал:
— Это что такое?!
— Чё? ― грозно переспросила дочь.
— Да как «чё»?! Ты что тут натворила? Где тощая девчушка, почему ты стала ещё больше?
— Да жрать я хотела, папаша! ― гаркнула Даша, выпучив голодные глаза.
— Жрать?! Ты зачем все обои съела, бессовестная? Это не еда! ― указывая рукой на свисающие обрывки, строго спросил он.
— Как не еда, папашечка?! На упаковке написано «в составе целлюлоза», ты сам говорил, что это углевод, а углеводы съедобные! Орёшь тут на меня наглым образом! ― не внятно, но громко рассуждала Карамельникова, взяв с пола плёнку, в которой находился рулон обоев, которую они до сих пор не удосужились выбросить, хотя ремонт был года четыре назад.
— Боже мой… А диван! Диван-то что? ― спросил Василий.
— Диван — кожаный! Хочешь сказать, кожу не едят? ― кричала она.
Василий Антонович промолчал и подошёл к креслу.
— Ладно, доченька… Это-то, всё можно понять, но ножку кресла ты для чего грызла?!
— Я пить хотела! Ты сам приносил мне из леса сока берёзового. А кресло из чего? Из берёзы! Что тут не понятного?! ― запыхалась Даша.
— И что… Попила? ― будто насмехаясь над великолепной логикой дочери, саркастически поинтересовался он.
— Нет! Какая-то сволочь уже выпила. Я грызла, грызла… А там всё одно — сухо! ― в гневе ответила Карамельникова.
Просто представь, мой дорогой читатель, эту до слёз смешную картину, как больших размеров девушка валяется по полу да грызёт кресло…
Василий схватился за голову.
— Ты какого лешего шубу попортила?! Здесь-то что съедобного?
— Глупый ты какой-то, папашечка! А моль? Моль почём жрёт? Значит съедобно! ― сурово объясняла она.
— Ты у нас что? Моль, бестолковая?!― не выдержав, очень громко спросил Василий.
Даша переменилась в лице, с трудом наморщила свой заплывший жиром лоб. Это уже было не лицо, а вернее сказать, морда дикого кабана. Ей очень не понравилось, что отец, итак оставив её дома голодать, стал повышать на неё голос. Карамельников начал медленно отступать к выходу, увидев что-то неладное.
— Хи-хи… Да ты чего, дуроч… кхм, ой! ― заговорился он от волнения, ―Дочурочка моя! ― ласково
