— Кто это?
Артур близоруко прищурился, глядя на вошедшую, и тут же расплылся в слащавой пьяной улыбке:
— А, ма-де-му-а-зель! Что ж вы пожаловали в нашу мужскую компанию? — Он с трудом вывалился из-за стола и приник слюнявым ртом к узкой оголенной руке. — Ребята, нас посетила п-прекраснейшая из всех земных и небесных фей! П-пусть она осветит своим присутствием пьяную оргию в этом чудесном вертепе!
Женщина холодно улыбалась, глядя на него и мимо него.
— Ты?.. — Раскрасневшийся Абалкин грозно нахмурил брови и пытался встать, но покачнулся, задел бокал, и хрусталь брызнул во все стороны солнечным звуком. — Что тебе нужно?..
С блуждающей улыбкой женщина медленно подошла к столу, оглядела красные лица всех собравшихся, улыбнулась еще высокомернее и спокойно опустилась на стул, который тут же предложил ей соткавшийся из воздуха официант. Пронзительный взгляд прозрачных серых глаз на долю секунды остановился на мне и тут же скользнул мимо. Мне показалось, что среди запахов пищи, винных испарений и сигаретного дыма в густом чадном воздухе кабака пахнуло лесом, прелью, свежим запахом — не то ландыша, не то черемухи.
Я ее узнал. Это была Инга.
Она стала еще красивее, чем была. Стройная аристократическая фигура, королевская осанка, завораживающий пронзительный взгляд — все это невольно притягивало взор. Ее серебристое платье ниспадало шуршащими складками, и я вспомнил странную картинку, нарисованную давным-давно Ринатом: парящий в небе демон с таким же пристальным взглядом, блуждающей потусторонней улыбкой, в воздушном, с глубокими складками одеянии. За десять лет она изменилась полностью и в то же время почти совсем не изменилась. «Красивая, — только и успел подумать я, едва освободившись от наваждения. — Зачем она здесь?»
Как бы почувствовав мой вопрос, Ринат наклонился ко мне и шепнул:
— Ты знаешь, Абалкин ведь был женат на ней. Недавно разошлись… Наверное, пришла выкинуть перед муженьком очередной фортель…
Я смотрел на нее во все глаза. Черт подери, когда возвращаешься оттуда, где женщины курят пачками «Беломор», ходят в телогрейках, стуча негнущимися кирзачами, и ругаются матом виртуознее любого алкоголика, появление особы в вечернем платье с открытыми плечами способно вызвать ступор не только у меня.
Она заметила на себе мой взгляд. Повернула голову… В ушах сверкнули маленькие каплевидные камни… Улыбнулась… Опустила глаза… Подняла глаза… Протянула мне тонкую прохладную руку со звенящими браслетами, которую я сжал своей красной заскорузлой лапищей, и обронила, смотря прямо в глаза расширенными зрачками прозрачных глаз:
— Здравствуй, Сергей.
Я ошеломленно молчал…
Чтобы понять, кем была для нас Инга, надо совершить небольшой экскурс в историю Шестой штурмовой бригады…
Через год после основания в ней уже состояло двенадцать человек. Далее расширяться не имело смысла. Во-первых, тайна, поделенная на двенадцать, уже перестает быть тайной и ее притягательность пропадает — что за удовольствие состоять в легальном обществе типа ДОСААФ, посещать собрания и подчиняться принципам демократического централизма? Кроме того, нашему расширению положил конец последний звонок в школе. Постепенно все мы разбрелись кто куда, кого забрили в армию, кто отправился в институт…
Итак, нас было двенадцать. Тот самый заброшенный чердак стал штабом Шестой бригады, главной Ставкой «четвертого рейха». Мы украсили его картинами, постелили вытертый ковер, найденный на свалке, поставили канцелярский стол, украшенный алым бархатом из Ленинской комнаты. Коты и кошки отныне не допускались в родные пенаты и были вынуждены слоняться по крыше и угрожающе мяукать на нас сверху. Над столом висел герб бригады — ласково улыбающийся череп в обрамлении берцовых и прочих костей (вместо традиционных колосьев), под ним расправил крылья черный орел, держащий в лапах свастику. Герб разработал наш художник, Ринат Максютов. Тогда он рисовал исключительно картины в паталогоанатомическом духе, они украшали нашу Ставку — поперечные балки и стропила крыши приятно разнообразили своим округлым видом желтоватые черепа, ласково улыбавшиеся зубастыми челюстями, изящные хрупкие скелеты протягивали с картин тонкие дрожащие руки, жалобно моля о дружбе. Все эти ужасы сдабривались умеренным количеством двуглавых орлов и знаменами с золотой бахромой, сшитыми из черного сатина по рупь сорок за метр. Но все это был только внешний, довольно примитивный антураж…
Основной материальной ценностью нашей организации был объявлен заржавленный «шмайссер» образца 1939 года, вытащенный из смоленского болота. Его притащил Артур Божко откуда-то из Смоленской губернии, из своей родовой деревни. Он стащил его у полоумного деревенского деда, вез в столицу на электричке, бережно завернув в старые полотенца. Дед десяток лет назад поднял автомат с илистого дна заросшего ряской лесного озера и долго пытался приспособить для охоты, но в один прекрасный день, спрятав его на сеновале, потом просто не смог отыскать — Артур тайно увез реликвию в столицу.
К «шмайссеру» прилагались два десятка патронов разного калибра, собранных по полуобвалившимся землянкам в лесах, где проходила линия обороны, погнутая каска немецкого солдата с круглым пулевым отверстием, проржавевшая походная фляжка для воды, винт от немецкого «мессера», почти сгнивший в земле, и ветхий мундир итальянской армии времен Второй мировой — его купили по сходной цене на «блошином» рынке, польстившись на вполне почтенный возраст и моральную близость к немецкой форме. Все эти исторические реликвии составляли «золотой фонд» бригады. Мы приводили на чердак своих приятелей и млели, когда они благоговейно разглядывали наши экспонаты, волнуясь от близости к настоящей, а не показной истории.
Все, что мало-мальски имело отношение к «третьему рейху», трепетно собиралось и хранилось, как некая драгоценность. В особой папке лежали вырезки из газет со статьями о фильме «Семнадцать мгновений весны», фотографии Тихонова, Табакова, Броневого в форме немецких офицеров. Друг к другу мы обращались только по званию. Например, после исторического изгнания Касьяна с чердака я звался не иначе как «группенфюрер СС Мюллер» или, по-дружески, просто «герр Мюллер». Игорь Копелян стал гауляйтером Москвы, близнецы Юрка и Шурка — рейхсфюрерами, Славка Гофман — оберштурмбаннфюрером, и только тихоня и молчальник, скромняга Загорский был всего лишь простым оберлейтенантом — он с прохладцей относился к любым званиям.
Естественно, такие важные господа, как гауляйтер Москвы или рейхсфюрер, не могли передвигаться пехом, и постепенно бригада обзавелась железными конями, моторизировалась, приобрела солидность и вес благодаря тому, что носилась по району шумной, ревущей, пахнущей бензином стаей. Этот запах, запах бензина, запах силы, свободы и ветра манил нас сильнее любых, даже самых дорогих французских духов, чьим ароматом привлекали нас длинноногие сверстницы, — что нам было до них, наши железные друзья благоухали куда лучше! От их бензинового запаха нервы пели, как туго натянутые струны, дрожали коленки от желания сорваться с места и пулей полететь по узким улицам, распугивая обывателей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
