Как сами индейцы расценивают свою нынешнюю участь? Позади у них долгие годы унижений, обмана, притеснений. Меня совершенно обескураживает их способ противостояния судьбе. Ведь дело не в отдельных проблемах — экономических, этических и т. п., речь идет об угрозе для самого существования народа.
Я не провидец и не предсказатель, но делаю выводы из собственных впечатлений, а также из фактов, известных мне от друзей. Дамы и господа, разве у нас с вами нет оснований опасаться, что по прошествии ста, пятисот, тысячи лет — словом, рано или поздно — индейская народность исчезнет? И произойдет это из-за сознательного нежелания индейцев хотя бы отчасти перенять окружающую их современную культуру…
Каждый раз, когда я вспоминаю руины индейских поселков, эту умирающую культуру, у меня сердце кровью обливается. И в голову невольно приходит мысль: не настанет ли день, когда и китайская нация повторит судьбу индейцев? Один мой друг считает, что такого быть не может: у Китая древняя история и многочисленное население. Мне же представляется, что такой оптимизм ни на чем не основан: разве пятитысячелетняя история — это панацея? В масштабах Вселенной пять тысяч лет — лишь мгновение. Человечество предполагает существовать еще мириады лет, на этом фоне пять тысяч лет — очень малый промежуток времени. Сама по себе большая численность также не может обеспечить взлет или падение народа: когда европейцы впервые ступили на землю Америки, индейцев было очень много, гораздо больше, чем белых. Вот я и тревожусь: не проглядели ли мы, китайцы, чего-нибудь важного?
Главный вопрос, не дающий мне покоя: как случилось, что Китай до сих пор не стал великой державой? Ведь у нас было для этого все необходимое. Значит, существуют негативные факторы, более весомые, чем вся совокупность факторов позитивных. Хотя у меня не было серьезного учителя истории и я, что называется, образовывал себя сам, причем в условиях кустарного производства (смех в зале), тем не менее учился я очень прилежно.
Сейчас я хотел бы ознакомить вас с результатами этого кустарного производства, предложив вашему вниманию некоторые выводы и наблюдения. Прошу присутствующих вносить поправки и высказывать замечания в случае несогласия.
Мне только что вспомнилась одна история. Некая крупная американская компания отправила своего сотрудника в Европу для ознакомления с организацией производства, методами работы и т. п. Он пробыл там несколько месяцев и по возвращении представил подробный отчет на двухстах с лишним страницах о том, что европейские фирмы отстают во всех отношениях, прежде всего по части технологий и администрирования, и ни в чем не достигают американского уровня. Доклад был передан в правление, и вскоре совет директоров уволил беднягу. Председатель совета директоров объяснил дело так: «Целью вашей поездки было выявление преимуществ, а не отсталости европейских предприятий. О своих сильных сторонах мы отлично осведомлены, о них незачем распространяться. Вам требовалось узнать, в чем европейцы нас опережают, и, тем самым, увидеть наши недостатки. Только так достигается развитие. В самовосхвалении нет никакого проку, более того, оно вредно: появляется самодовольство, люди начинают работать спустя рукава, и все кончается банкротством»… Вот и я сегодня буду говорить не о достоинствах китайцев, а о проблемах, которые, на мой взгляд, мешают прогрессу.
Днем я обедал с друзьями, речь зашла о проблемах образования, и тут мои собеседники сразу погрустнели: у всех у них детям вскоре предстоит поступать в университеты, что связано с огромными расходами. При этом я, кстати, совершил маленькое открытие: китайцы, даже те, что живут очень стесненно, всегда отправляют детей учиться — вопреки всем лишениям и трудностям. Что само по себе серьезное достижение: в некоторых странах образование не считается первейшей необходимостью…
Итак, назову первую проблему. Хотя история Китая и насчитывает пять тысяч лет, все эти пять тысяч лет феодализм, уничтожавший человеческое достоинство, лишь набирал силу. Некогда, в эпохи Чуньцю и Чжаньго[20], слуги и господа общались как равные, правители и министры сидели на одной циновке. Но во II веке до нашей эры, в эпоху Западная Хань, советник Шу Суньтун[21] разработал придворный этикет. В то время страной правил император Лю Чэ[22], а у власти стояли конфуцианцы. Согласно новым правилам, императора должен был окружать ореол величия, торжественности и даже страха. Теперь он принимал министров лишь в присутствии охраны; если кто-либо из придворных во время аудиенции нарушал этикет, например поднимал голову не тогда, когда полагалось, его подвергали суровому наказанию. Все это привело к отдалению правителей от простого народа — между ними раз и навсегда установилась огромная дистанция. Какое-то время у министров еще оставался некоторый контакт с императором, но с наступлением эпохи Сун от всего этого ничего не осталось. Дни, когда император и его советники могли сидеть рядом и непринужденно беседовать, ушли навсегда. Вроде бы реформа Шу Суньтуна носила вполне частный характер, однако символическое ее значение оказалось огромно: расстояние между господином и слугой, чиновником и простым человеком становилось все больше и больше.
В XIV веке с наступлением эпохи Мин идее ценности человеческой личности был нанесен последний и сокрушительный удар — никто не ожидал, что император проявит такую жестокость к подданным. Минская династия установила новую систему отношений, в основе которой лежал принцип «государь — отец народа», что означало: твой правитель должен быть тебе так же дорог, как родной отец. Одним из самых страшных следствий этой косной идеологии стало явление, называемое тинчжан[23]. Будь ты первым министром или мелкой сошкой, если вышестоящий считал, что ты нарушил то или иное установление, он был вправе избить тебя до смерти в любом официальном месте: при дворе, в суде — где угодно. Такая система наказаний, узаконенная «отцом народа», фактически уничтожила самоуважение китайцев, исковеркала их чувство человеческого достоинства, для проявления которого оставался один лишь способ: молча сносить удары гулявших по спине палок. (Смех.) Самые гордые из придворных упирались головой в землю, чтобы без стонов сносить боль: зачастую они стирали бороду в кровь, но не издавали ни звука. Другой возможности выразить протест не существовало.
Мы часто говорим, что китайцы обладают невероятным влиянием: все народы, вторгавшиеся на территорию Срединного царства, в конце концов «окитаивались» — тому есть множество примеров. Возьмем самый ранний из них: в эпоху Северной Вэй[24] император Сяо-вэнь Ди, именовавшийся Тоба Хуном, произвел ряд реформ и стал править на китайский манер. Еще один яркий пример — маньчжуры, повторившие опыт Тоба Хуна. А ведь оба эти события произошли в период крупнейших иностранных вторжений! Но и тогда последнее слово оставалось за китайцами. Впрочем, не стоит забывать, что, заимствуя китайскую культуру, пришельцы в первую очередь усваивали самые косные ее черты, поэтому результат был неутешительным. После того как процесс ассимиляции завершался, пришлые народы не становились сильнее, напротив — приходили в упадок. Так, император Тоба Хун запретил сяньбийцам говорить на родном языке, а исконные их фамилии велел заменить китайскими. Кроме того, он позаимствовал китайскую удельную систему, дворцовый этикет и социальный строй, при котором сословное положение стало передаваться по наследству. Всего этого раньше не было в сяньбийском мире. Сяньбийцы издревле были вольными кочевниками, людьми с открытым характером, не знавшими такого отчуждения, какое царило в феодальном обществе, а теперь некая чужеродная сила последовательно разрушала давнюю гармонию.
Вопрос из зала. Позвольте узнать, а как осуществлялось наказание тинчжан?
Бо Ян. Тинчжан — это попросту порка. (Смех.) Провинившегося чиновника клали лицом вниз — четверо евнухов, держа его за руки и за ноги, на голову надевали холщовый мешок, два других евнуха придерживали его за бедра. Если император велел нанести сто ударов, били сто раз. Обычно количество ударов при таком наказании не превышало ста, в противном случае человек мог умереть. Палачи старались угадать волю начальства: если император лишь невзлюбил наказуемого, но не желал ему смерти, он и от ста, и — даже от двухсот ударов не отправлялся на тот свет. Если же император выносил смертный приговор, хватало и тридцати-сорока ударов, чтобы забить виновного насмерть. Обычно, если порке подвергали чиновника или простолюдина, в дело шли взятки, тогда, несмотря на громкие крики и ужасные с виду муки, провинившегося не только не запарывали до смерти, но даже если кровь лилась рекой, до «мяса» не доходило: было больно, но угрозы для жизни не было. Люди, которым поручали порку, проходили специальное обучение: пучок рисовой соломы оборачивали бумагой: следовало бить так, чтобы солома крошилась при каждом ударе, но бумага не рвалась. Это особо изощренная пытка — кожа остается целой, но ткани под ней превращаются в кисель. Ничто не могло так сильно подорвать чувство человеческого достоинства, как система тинчжан. В Европе в XIV–XV веках уже началась эпоха Возрождения, в Китае же по-прежнему в ходу было наказание палками, и это не может не наводить на грустные мысли.
