Сегодня мне предстояла масса дел. Помимо визита в церковь святого Бартолемея Великого, мне также предстоял визит к мистеру Чарльзу Рэмону, так как время первого отчета, который и без того уже откладывался на протяжении долгого времени, пришло. Достав из шкафа свой костюм соответствующего для похорон цвета, который, впрочем, мало чем отличался от моего повседневного, я оделся и спустился вниз.
Погода на улице стояла не самая приятная, но что вы хотите? Как говорят мне иногда некоторые дамы, Лондон — город дождей, туманов и убийц. С чем, в принципе, было сложно поспорить. Церковь святого Бартолемея Великого находилась не очень далеко от моего дома, так что туда вполне можно было добраться и пешком. Она была выполнена в стиле готической архитектуры, столь распространенной в католическом мире, а кладка камней всем своим видом демонстрировала старину и присутствие некой тайны, и кто знает, что повидали эти стены за время их существования. Сама территория «святой земли» была обнесена кованым металлическим забором, устрашающим своими острыми пиками приходящих сюда грешников. Над дверями, ведущими внутрь святая святых, красовались, если можно так выразиться, злобные химеры, по виду своему напоминающие воплощение самых немыслимых страхов, которые только могут прийти в человеческие головы.
Войдя внутрь, я сразу был поражен отсутствием большого или хотя бы некоторого количества народу на похоронах. Вдоль стен стояли пустые скамейки, уходившие вглубь церкви, где находился гроб с телом миссис Джеферсон. На скамейке подле сидел статный господин и престарелая дама. Я решил, что более мудро будет не мешать людям скорбеть пред началом церемонии, и поэтому занял место несколько поодаль от них.
Через некоторое время вошел священник, мистер Шон. Он был весьма популярной личностью, так как являлся единственным священником на этот весьма большой район. Он был очень набожный, если не сказать фанатичный. Хозяйка дома, в котором я снимаю квартиру, миссис Мотс, с которой читатель уже знаком, частенько рассказывала мне о городских сплетнях и прочих событиях, а также о малозаметных мелочах. Так вот, она часто рассказывала об отце Шоне, как о человеке излишней суровости и безапелляционности по отношению к чужим грехам. Но могу ли я обвинять человека в убийствах только потому, что он истинно предан своему делу и своим убеждениям? На протяжении всей церемонии у меня никак не выходил из головы черный подрясник. Душу мою терзали сомнения о причастности или непричастности отца Шона к этим убийствам. Конечно, самый верный способ узнать это — провести проверку.
Как только окончилась церемония, мистер Джеферсон и сопровождавшая его престарелая дама направились к выходу. Не желая упустить шанс поговорить, я стремительно ринулся вперед, и уже менее чем через минуту стоял перед ними.
— Примите мои соболезнования, — начал я.
— Благодарю, — ответил мистер Джеферсон и, опустив взгляд, хотел было уйти, но я, предугадав его намерения, опередил его словами:
— Миссис Джеферсон была такой славной женщиной.
— Славной? — переспросил он удивленно. — Мистер, кто Вы? Судя по всему, Вы не были знакомы с моей женой.
— Да, к сожалению, не был. Я расследую все эти убийства, Ваша жена ведь также пострадала от рук Апостола…
— Знаете, меня это мало интересует, и помочь я Вам едва ли чем смогу.
— Но, может быть, Вы смогли бы рассказать мне немного о миссис Джеферсон, ее привычках, образе жизни, о ее врагах, наконец.
— Врагах? Вы шутите? Мне и дня не хватит, чтобы перечислить Вам всех недоброжелателей моей покойной супруги. Даже прислуга в моем доме вздохнула с облегчением при вести о смерти миссис Джеферсон. А теперь простите, мистер, но мне бы очень хотелось покинуть, наконец, это место. Всего Вам доброго, — с этими словами он предложил стоящей рядом все это время престарелой даме руку, после чего они тихо и не спеша вышли из церкви.
Теперь кроме меня здесь никого не было, и я решил подойти к гробу миссис Джеферсон, чтобы еще раз взглянуть вблизи на ее раны. Каждый мой шаг отдавался звонким эхом, уносящимся куда-то вверх, в церковные своды. Тело было облачено в богато расшитое платье и укрыто сверху белой вуалью, черные волосы миссис Джеферсон обрамляли лицо, принявшее уже вид мертвенной бледности и покоя. Отдернув слегка вуаль, я увидел рану на лбу. Нет, она не была глубокой, она была как бы вырезана на коже. Нащупав рану на шее, которая была уже вымыта и зашита, я отметил для себя ее длину. Ровно от уха до уха, как и в первом случае.
— Что Вы здесь делаете? — послышался вдруг голос, доносящийся из-за спины. Резко обернувшись, я увидел священника.
— Ничего, отец, просто пришел попрощаться с ныне покойной миссис Джеферсон.
— Так Вы ее хорошо знали?
— Нет, не очень хорошо, только первые впечатления. А Вы?
— Я? — удивленно переспросил священник, — я многих знаю, хотя бы по долгу своей службы. Конечно, миссис Джеферсон никогда не приходила на исповедь, она считала ниже своего достоинства обличать себя или свои поступки перед простым смертным. Но она частенько бывала на воскресных мессах. И знаете, она садилась всегда только здесь, — сказал он, глубоко вздохнув и указав рукой на самую середину первой скамьи.
— Отец Шон, — продолжал я, — а Вы в курсе посланий на телах жертв, оставляемых убийцей?
— Нет, сын мой, я ведь не доктор, а газеты меня мало интересуют, они сеют сплетни и зло, а тело доходит до меня уже в несколько ином виде: чистым и убранным, готовым отправиться в свой последний путь.
— Ну да, конечно, — произнес я задумчиво, — но возможно, Вы бы могли помочь мне кое в чем?
— Если это в моих силах, то непременно. В чем суть вашей просьбы?
— Взгляните, — сказал я, протянув бумажку с написанным на ней посланиями с тел жертв, — как Вы думаете, отец, что бы это могло означать?
— Ах, это, — произнес священник, взяв ее в руки и быстро пробежавшись глазами по тексту, — очень просто, сын мой, это цитаты, взятые убийцей из книги притчей Соломоновых.
— А что представляет собой эта книга?
— Да я смотрю, вы Библию даже не перелистывали ни разу. Соломон был великим царем. Он не просил Бога ни о славе, ни о золоте, а только лишь мудрости и знания. Услышав его, Бог даровал ему то, о чем так просил царь. Впоследствии Соломон написал три тысячи притчей, которые и записаны в Священном Писании.
— Спасибо, святой отец, Вы очень помогли мне, — сказал я, собираясь уж было идти, но священник остановил меня.
— Постойте, — сказал он внезапно, — вот, возьмите, — произнес он, протягивая мне маленькую книжечку в черном переплете.
— Что это?
— Думаю, что эта та единственная вещь, которая могла бы помочь пролить свет истины и разрешить все ваши вопросы.
— Благодарю, — сказал я и стремительно направился к выходу. Поместив данную мне маленькую книжицу во внутренний карман любимого плаща, служившего мне верой и правдой.
Итак, теперь мне предстояло направиться к Чарльзу Рэмону для предоставления ему отчета о проделанной мною работе, как и было условлено. Через ближайший переулок я вышел на главную улицу и направился вперед вдоль лавок, торгующих всевозможными мелочами, маленького галантерейного магазина, швейной мастерской и тому подобных общественных заведений, скрашивающих быт простого народа. Народу на улице было, как всегда, много, и даже ненастная погода не могла нарушить бурное течение жизни городских жителей.
— Мистер Болт — послышался сзади юный звонкий голос.
— А, — сказал я, обернувшись. — Мадлен!
Мадлен была знакомой мне юной барышней, она работала в прачечной недалеко от этого места.
— Ах, мистер Болт, Вы совсем забыли про меня, не заходите, и когда же, наконец, мне удастся завоевать ваше внимание!
— Ну что ты, Мадлен, я только и думаю о тебе, все мое внимание принадлежит тебе, — сказав это, я ущипнул милашку Мадлен за приятную округлость ее тела. Мадлен взвизгнула и, рассмеявшись, убежала.
Приподняв тем самым себе настроение, я решительно зашагал по улице. Проходя по очередному переулку, я увидел женщину. Она стояла возле двери, над которой красовалась надпись «Мадам Ди Пуасье». Это была женщина средних лет, с темными каштановыми волосами, закрученными в упругие локоны и затейливо подобранными широкой атласной лентой. Женщина была одета в шикарное, но при этом строгое платье нежно-голубого цвета. Проходя мимо, я заметил, сколь пристален был ее взгляд. Остановившись подле нее, я спросил:
— Мы знакомы?
— Нет, но я знала, что Вы пройдете по этой улице и зададите мне этот вопрос, — сказала она, немного ухмыльнувшись.
— Простите, я Вас не понимаю, — ответил я, пытаясь заглянуть в глубину ее темно-зеленых глаз.
