А Галка: «Это ты зачем приехала? Мою жизнь разрушать?» «Да что ты, что ты, – говорю. – Мне ничего не надо! Ты же знаешь, как я живу! И я своей жизнью довольна». А она после этого прямо озверела. Вы знаете, я прямо лишний раз и поесть-то боялась. Чувствовала, ей куска жалко.
Провожать меня Галка не поехала. Такси вызвала. Сказала мне: «Если что не так, не обессудь. Но больше не приезжай, разные мы с тобой». А в аэропорту смотрю – Лева стоит. «А я, – говорит, – вас проводить. Хотел адрес ваш взять. Вы не против, я бы вам написал?» И подарок мне протягивает – пряники немецкие и книжку. Приятно было, что и говорить. Галка-то ничего на прощание не подарила. Хотя я, естественно, с подарками к ней приехала. Теперь понимаю, что ни к чему ей мои подарки. А я старалась от души. Хотела ей приятное сделать, вместе молодость повспоминать. Ну вот опять я про нее…
О чем это я? Ах да, Лева. Спросил, не против ли я, если он мне напишет. «Отчего же, – говорю, – напишите». Потом Лева сказал: «Вы на Галю зла не держите. Человек она тяжелый и потому очень одинокий. Все окружение разогнала. А тут ведь и так выбор небольшой. С немцами не общаемся, они нас в свой круг толком не принимают. Только бывшие русские и остаются. Хочешь не хочешь, нравится не нравится, а словом-то с кем-нибудь иногда перемолвиться надо. Как жалко, что вы так далеко. Мне кажется, мы сразу с вами друг друга поняли бы. Ну почему не вы тогда за Людвига замуж вышли, а Галя?» А я ему в ответ: «И хорошо, что Галя, – мне было немного неловко от создавшейся ситуации, – а то стала бы такой, как она. Галка ведь раньше совсем другой была. А сейчас одна желчь». Возникло неловкое молчание. Я уж не знала, как и уйти. Вроде все сказано. «А вы действительно мне напишите, я обязательно отвечу», – добавила под конец.
Вот такая поездка в гости к старинной подруге! Так что хоть и разочарование ужасное, но и вот такое, можно сказать, романтическое знакомство на старости лет! Но Галка-то, Галка…
Есть такие женщины, про которых хочется сказать – славная. Не то чтобы красивая, лет сорока, полноватая, одета совершенно по-немецки: удобные брюки, рубашка, сверху пуловер. Тем не менее сразу понятно, что наша, русская. Она сидела у окна, внимательно следила за взлетом, периодически оглядывалась на меня и улыбалась. Видно было, что ей немного не по себе. Может быть, редко летает, а может, нервничала из-за предстоящей поездки. Она начала говорить практически сразу. Достала из-под ног большую черную сумку, нашла в ней бумажные платочки, высморкалась, тяжело вздохнула и начала свой рассказ:
– Маму в больницу положили. Нужна срочно операция, а я ей деньги перевести на счет не могу. Там такая дыра глухая! Пришлось все бросить и самой полететь. Ну это-то даже хорошо. Все равно бы, конечно, полетела. И перед операцией побуду, и после. Так что все нормально. Лишь бы ничего плохого. Да, на все воля божья. А знаете, как я в Германии оказалась? По объявлению! У нас городок маленький, я ж с Иванова, ой, одни бабы! Когда время пришло, решила для себя ребенка родить, а то по сторонам смотрю, ну перспективы никакой. Так и жила. Я, мама да Колька. Нормально жили, как все. Не хуже, не лучше. А тут объявление в газете попалось. Гражданин Германии, без вредных привычек, столяр, хочет создать семью с русской женщиной. Если с ребенком, то даже лучше. Я взяла да и письмо написала. Ну так, больше для смеха. А он возьми да ответь.
– А язык? Вы что, немецкий язык знаете?
– Да вы что? Откуда? Нет, конечно. Я по-русски писала. Сначала это было через газету. А потом уже напрямую. Ему там кто-то переводил. Много же немцев из России. В общем, сели мы с мамой, подумали и решили: а что, собственно, я теряю? Что у нас здесь такого есть, за что стоит держаться? И потом, я же всегда вернуться могу. Сначала одна поехала. Он мне приглашение выслал. Мандраж был, конечно. В самолете сто раз подумала: «Куда меня, дуру, несет?»
Мужичок оказался такой аккуратный, непротивный. Ну, думаю, уже хлеб! Не Ален Делон, конечно. Но здесь-то меня Ален Делон когда замуж звал? Или хотя бы в любовницы? Что кочевряжиться-то? Дом у него свой, небольшой, правда, но все уютно, чисто очень. Женщина к нему раз в неделю приходила убираться и гладить. Стирал он все сам. И вообще мужик хозяйственный такой, это по дому сразу видно было: все на своих местах. И видно, что непьющий. А для нашей стороны, если непьющий – уже счастье, а если еще и на работу ходит, то это рай!
– А как же вы общались-то?
– Ой, смех да и только. Сначала он женщину пригласил русскую. Она вечерок с нами посидела, попереводила. Да показала мне, что и как в доме. Там же техника сплошная. Я не то что не умела пользоваться, я не знала, что такое в принципе бывает! Даже не предполагала! И не скажу, что уж совсем отсталой-то себя считала. Нет. А тут оробела. Надежда, ну женщина эта, вечером говорит: «Все, девка, ты уж как-нибудь теперь сама давай. Чай, не маленькая. Вон ребенка как-то родила. Я уж домой пойду. Теперь сами разбирайтесь». А и ничего. Жестами, жестами. Я сразу опять за уборку да за готовку. Говорить-то невозможно. А он на подмогу. И как-то так у нас ловко получалось. Потом на участке его цветы пересаживали. За неделю я ему и все постельное белье в порядок привела, и шторы поменяла. В последний вечер опять Надежду пригласили, чтобы выяснить, и как это мы друг другу? Главное, оба ни в чем не уверены. Я для себя поняла, что согласна. В такой красоте-то да при наличии всех этих машин и пылесосов я и здесь уберусь, и к Надежде чистоту наводить ходить буду. А ему я как? Не представляла. Он такой как будто смурной немного. А может, я ему не нравлюсь совсем? Никак не поймешь! Короче, сели мы втроем за стол. Друг на друга смотрим. Надежда первая заговорила:
– Ну чего молчите-то? Людмил, ты как, пойдешь за него?
– Я не против, пойду. – Подумала, что нет смысла из себя кого-то корчить. Если сейчас и опозорюсь, так никто ж об этом не узнает. Уж будь что будет.
– А ты, Зигмунд? Как тебе наша Людмила?
И тут вдруг наш Зигмунд как заговорил! Без остановки. Видно, молчать устал. Я-то, когда его полы драила, все песни пела, чтоб с ума не сойти. А он все молчком и молчком. Вот все у него и выплеснулось. Слушаю и не пойму, не то ругает, не то хвалит. Берет или нет? Ужас, прям как приговора суда ждала. С трудом дотерпела, пока Надежда переводить начала. Она мне вроде кивает, а он ей для перевода даже слова вставить не дает. Во, мужик какой разговорчивый оказался!
– Ну, Людмил, с тебя пол-литра! Говорит, о такой бабе всю жизнь мечтал. Будет тебя любить и уважать и ребеночка твоего никогда не обидит!
– Он же так долго говорил, Надя? Еще-то что?
– А я понимаю, что ли? Видала, как частил. Но основная мысль – берет. А там уже видно будет. Сама-то как, ничего хоть он?
– Да я пока не так уж хорошо его узнала. Но жить с ним точно можно. Приспособлюсь!
Перевезла мальчишку своего. И вот уже четыре года вместе живем. Нормально. Думаю, кое-какие женщины мне еще и позавидовать могут! А то, что я языка поначалу не знала, может, наш союз даже и спасло. Бывало, прибежит Зигмунд в дом, встанет передо мной и что-то там на своем кричит, кричит. А я ж ничего не понимаю. Потом он успокаивался и уходил. А так, если бы понимала, кто знает, что он там говорил? Может, как-то меня очень обидно обзывал. Сейчас я уже курсы закончила, немного говорю. Да и Колька мой по-немецки шпарит, если надо, все мне переводит. И с Зигмундом у них отношения хорошие. У него детей никогда не было, и он, конечно, ко всяким шалостям шумным непривычный. Поэтому мы особо его стараемся не раздражать. Колька, бывает, расшалится, а я его сразу раз и на улицу. «Не нервируй, – говорю, – дядю Зигмунда. Или, может, опять в нашу деревню захотел? Забыл, кто тебе железную дорогу купил?» Это когда я Кольку-то привезла, он ему такой подарок сделал. Может, и не балует, все-таки не родной отец, но справедливый. У меня, как у матери, на него обиды за сына никакой нет.
– А с соседями какие отношения?
– Хорошие. Такие люди приветливые, все улыбаются. Я сначала думала, знаешь, что так, для порядка, а на самом деле мы их раздражаем. А когда Колька в первый класс
