Куленбек встал:
— В чем дело, дитя мое?
— Нужно отправить лейтенанта Ярецки.
— Набрался небось?
Сестра Матильда улыбкой подтвердила эту догадку.
— Пойду взглянуть на него.
Распластавшись на столе, Ярецки спал на боку, обхватив голову здоровой рукой.
Куленбек посмотрел на часы:
— Флуршюц сменяет меня. Он вот-вот приедет на автомобиле. Пусть заберет его.
— А можно его так оставить на столе, господин майор?
— Другого выхода нет. На войне как на войне.
Прищуренными, слегка воспаленными глазами доктор Флуршюц быстро оглядел сад. Затем вошел в зал. Майор фон Пазенов и прочие знатные гости уже ушли.
Длинный стол убрали, и весь зал был отдан во власть продолжавшего свое движение танца, покрытого испариной и пропитанного густым запахом табачного дыма.
Куленбека Флуршюц увидел не сразу; с важным видом, устремив ввысь бороду, тот крутился в вальсе с аптекаршей Паульсен. Подождав, когда танец кончится, Флурпноц доложился Куленбеку.
— Ну, Флуршюц, наконец-то. Видите, до каких ребяческих забав вы довели почтенное начальство своей медлительностью… Но если танцует майор, то и старший лейтенант следует его примеру. Так что хотите — не хотите, а танцевать вам придется.
— Не повинуюсь, господин начальник, — я не танцую.
— И это называется молодежь!.. Я, наверно, моложе вас всех… Ладно, я поеду… Пришлю за вами потом автомобиль. Заберите с собой лейтенанта Ярецки. Нажрался, как свинья… Одна из сестер поедет со мной, другая — с вами.
В саду он разыскал сестру Карлу:
— Поедете со мной. Захватим также четырех раненых в ногу… Готовьте их, да только живо!
Затем он погрузил свою кладь: трое раненых заняли задние сиденья, один — переднее, вместе с сестрой Карлой, а сам Куленбек сел рядом с шофером. Прокалывая черный воздух, торчали семь костылей (восьмой валялся под ногами). Под черным шатром висели звезды. Пахло бензином и пылью. Но порою, особенно на поворотах, чувствовалась близость леса.
Лейтенант Ярецки поднялся. Ему почудилось, что он заснул в купе вагона. А теперь поезд остановился на большой станции, и ему захотелось пройти в буфет. На перроне было много света и много людей. «Воскресные поездки», — сказал себе Ярецки. Он озяб. Холод забрался куда-то в живот. Не худо бы чего-нибудь тепленького пропустить. Вдруг пропала левая рука. Наверно, осталась в багажной сетке. Он протиснулся сквозь столики и сквозь людей. Остановился у лотерейного стола.
— Порцию грога! — приказал он.
— Хорошо, что вы приехали, — сказала сестра Матильда доктору Флуршюцу. — Сегодня Ярецки доставит немало хлопот.
— Ничего, как-нибудь справимся. Повеселились, сестрица?
— Да, знаете, было очень мило.
— А не кажется ли вам, сестрица, что во всем этом есть что-то призрачное?
Сестра Матильда попыталась понять его слова и ничего не ответила.
— Ну, а раньше вы могли себе представить что-либо подобное?
— Это немножко похоже на гулянья в престольные праздники.
— Несколько истерические гулянья.
— Может быть, доктор Флуршюц.
— Пустые формы, которые все еще живут. Выглядит как престольный праздник, но люди больше не знают, что к чему…
— Все наладится, господин доктор.
Здоровая и статная, стояла она перед ним.
Флуршюц покачал головой.
— Никогда еще, — сказал он, — ничего не налаживалось… И уж меньше всего может что-то наладиться во время Страшного суда… А ведь все здесь на него смахивает, не правда ли?
— Ну что за мысли у вас, доктор!.. Давайте лучше наших пациентов собирать.
Ярецки и доктор Пельцер, вольноопределяющийся, сидели в саду под эстрадой. Сквозь темное стекло бокала Ярецки пытался разглядывать разноцветные фонарики. Флуршюц подсел к ним:
— Не пора ли в постельку, Ярецкн?
— С бабой я готов лезть в постельку, а без бабы — ни за что… Все началось с того, что мужики шли спать без баб, а бабы без мужиков… Это было худо.
— Он прав, — сказал доктор-вольноопределяющийся.
— Возможно, — ответил Флуршюц. — И эта мысль, Ярецки, пришла вам в голову только что?
— Именно… Но я это уже давно подозревал.
— Значит, теперь вы наверняка освободите человечество.
— Пусть он хотя бы Германию освободит, — сказал Пельцер.
— Германия! — сказал Флуршюц, оглядывая опустевший сад.
— Германия! — повторил Пельцер… — Я ушел тогда на фронт добровольцем… А теперь я рад, что сижу здесь.
— Германия! — сказал Ярецки и расплакался. — Слишком поздно… — Он вытер глаза. — Вы славный малый, Флуршюц, я люблю вас.
— Это очень любезно с вашей стороны. Я вас тоже люблю… Пошли домой?
— У нас больше нет дома, Флуршюц… Попробую жениться.
— И для такого дела сейчас уже тоже слишком поздний час, — сказал вольноопределяющийся.
— Да, Ярецки, уже поздно, — сказал Флуршюц.
— Для такого дела поздно не бывает — взревел Ярецки, — по ты у меня се отрезал, сволочь!
— Хватит, Ярецки, вставайте-ка! Придите в себя!
— Ты режешь мою, я режу твою… Поэтому война будет продолжаться вечно… Ты когда-нибудь бросал ручную гранату?.. — Он закивал головой, и лицо его приняло серьезное выражение. — Мне, мне приходилось… Прелестные яйца — эти гранаты… Протухшие яйца.
Флуршюц взял лейтенанта под руку:
— Да, Ярецки, может быть, вы даже и правы… Вероятно, это в самом деле единственно возможное средство общения… Но пойдемте же, друг мой.
У входа в зал, сгруппировавшись вокруг сестры Матильды, уже стояли солдаты.
— Подтянуться, лейтенант Ярецки! — приказал Флуршюц.
— Слушаюсь, — ответил Ярецки и, встав по стойке «смирно» перед сестрой Матильдой, доложил: — Один старший лейтенант медицинской службы, один лейтенант и четырнадцать рядовых прибыли к месту назначения…. Честь имею доложить, что он мне ее отрезал… — И после небольшой нарочитой паузы он высвободил из кардана пустой рукав и помахал им перед длинным носом сестры Матильды. — Чисто и пусто!
Сестра Матильда скомандовала:
— Кто хочет ехать, садитесь с доктором в автомобиль. С остальными пойду я.
— Как, лейтенант Ярецки, в такой поздний час вы собираетесь идти на улицу?
Сестра Матильда сидела у входа в лазарет, а лейтенант Ярецки стоял в дверях. Изнутри на него падал свет, и было видно, как он зажигает сигарету.
— Из-за проклятой жары я сегодня из дома еще не выходил… — Ярецки защелкнул зажигалку. — Удобная штука — бензиновые зажигалки, хорошо придумали… Кстати, сестра, вы уже знаете, что на следующей неделе я отправляюсь в поход?
— Да, слышала. В Бад-Кройцнах на отдых… Воображаю, как вы довольны, что наконец-то выберетесь отсюда…
— Ну, конечно… Но и вы ведь, верно, будете рады отделаться от меня.
— Да, не скажешь, что вы были легким пациентом.
Воцарилось молчание.
— Прогуляемся, сестрица! Сейчас уже не жарко.
Сестра Матильда заколебалась:
— У меня времени немного… Разве только ненадолго, возле самого дома.
Ярецки постарался ее успокоить:
— Я абсолютно трезв, сестра.
Они вышли на улицу. Справа от них остался лазарет с двумя полосами освещенных окон. Отчетливо виднелись контуры лежащего внизу города. Они были даже немного чернее черноты ночи. Кое-где горели огни. Тут и там на холмах одинокий огонек свидетельствовал о том, что в какой-то хижине теплится жизнь. Часы на городской башне пробили девять.
— А вам не хочется уехать отсюда, сестра Матильда?
— Нет, я вполне довольна… Делаю свое дело.
— Между нами говоря, сестричка, это очень мило с вашей стороны, что вы пошли гулять с таким забулдыгой, да к тому же еще из резервистов.
— А почему это мне не погулять с вами, лейтенант Ярецки?
— В самом деле — почему?.. — И помолчав немного:- Так, значит, вы собираетесь остаться здесь на всю жизнь?
— Нет, зачем же?.. Пока война не кончится.
— А потом — домой?.. В Силезию?
— Откуда вы знаете?
— Ах, тут многое узнаёшь… И вы полагаете, что сможете так запросто… как если бы ничего не случилось, уехать восвояси?
— Я как-то об этом не думала… Но всегда ведь все меняется.
— Знаете, сестра, я абсолютно трезв… и говорю сейчас то, что действительно думаю: просто так никто теперь домой не вернется.
— Все мы хотим вернуться домой, господин лейтенант. За что же мы тогда воевали, если не за свои дома, за родину?
Ярецки остановился:
— За что воевали? За что воевали?.. Лучше не спрашивать, сестра… Между прочим, вы правы: и так ведь всегда все меняется.
Помолчав немного, сестра Матильда спросила:
— Что вы имеете в виду, господин лейтенант?
Ярецки засмеялся:
— Ну, например, могли вы когда-нибудь вообразить себе, что будете гулять с одноруким инженером-пьянчугой? Вы же графиня.
