– Чу, чу! Ремонтир?
– Вот тебе и «чу-чу», ни черта не выходит! – с досадой огрызнулся партизан.
– Э! Проба ремонтир! – сказал Ривас и занялся автоматом.
Оказалось, что в диске лопнула пружинка. Ривас нашел сломанный патефон – трофей боя на разъезде Будки-Сновидовичи, вытащил из него пружину и пристроил ее к автомату. Оружие стало исправным.
С этого началась новая жизнь человека. Бойцы потянулись к Ривасу. Разведчики достали для него тиски, молотки, напильники, и вот не узнать нашего испанца: целыми днями пилит, сверлит, режет. Из ржавого болта одним напильником сделал превосходный боек для пулемета – не отличишь от заводского.
Теперь Ривас повеселел, заулыбался и даже начал полнеть. С рассветом выходил со своим чемоданчиком с инструментами и начинал чинить оружие. Когда было много «заказчиков», он работал и ночью, при свете костра. Потом соорудил себе подобие лампы, которую по-испански называл «марипоса». Заправлялась «марипоса» не керосином, а конским или коровьим жиром. Много оружия, которое было бы брошено, Ривас починил и «вернул в строй».
– Вот человек, золотые руки! – говорили о нем партизаны.
Он, действительно, все умел исправить.
– Ривас, часы что-то стали!
– Э, плохо! Проба ремонтир.
– Ривас, зажигалка испортилась!
– Проба ремонтир!
Когда потом пришел самолет и мы спросили Риваса, полетит ли он в Москву, он даже испугался и, замахав обеими руками, сказал:
– Ни, ни, я полезна, ремонтир!
Так был найден для отряда ружейный мастер.
Походных кухонь у нас с собой не было. Не было, конечно, и настоящих поваров. Да что там говорить, в первое время и продовольствия никакого не было. Было только то, что крестьяне добровольно нам давали.
Порядок распределения продуктов был очень строгий. Все, что разведчики приносили, все до последней крупинки сдавалось в хозяйственную часть, а там уже шло по подразделениям. Ни один боец не имел права воспользоваться чем-нибудь лично для себя.
В каждом подразделении была своя кухня и одна кухня для санчасти, штаба, радистов и разведчиков.
Поваром на штабную кухню был назначен казах Дарбек Абдраимов. Повар ввел свое «меню» – болтушку. Делалась она так: мясо варилось в воде, затем вынималось, а в бульон засыпалась мука. Получалась густая, клейкая масса, которую мы шутя называли «болтушка по-казахски». Ели болтушку вприкуску с… мясом: хлеба у нас не было.
Когда не было муки – а это случалось часто, – вместо болтушки ели толчонку: в бульоне варили картошку и толкли ее.
Если не было муки и картошки, находили пшеницу или рожь в зернах и варили. Всю ночь бывало стоит зерно на костре и кипит, но все-таки не разваривается.
Когда появилась мука, у нас стали печь вместо хлеба лепешки. Дарбек это делал мастерски. Он клал тесто на одну сковородку, прикрывал другой и закапывал в угли. Получались пышные «лепешки по-казахски».
Большим подспорьем служил «подножный корм». В лесу было много грибов, земляники, малины, черники. В подразделениях наладили сбор ягод и грибов. От черники у партизан чернели зубы, губы и руки. Иногда чернику «томили» в котелках на углях костров. Томленая, она была похожа на джем. А если к томленой чернике добавляли трофейный сахарин, то получалось лакомое блюдо – варенье к чаю. Кстати сказать, чаю у нас тоже не было. Кипяток заваривали листьями и цветами.
Лагерь наш был недолговременным. На дым костров, запах пищи и отбросы слетались вороны, они могли нас выдать. К тому же в колодце вода оказалась недоброкачественной, и доктор Цессарский потребовал смены места лагеря. Перешли километров за двадцать и там раскинули новый лагерь. Потом, по разным причинам, мы часто меняли стоянку и привыкли к переездам на новые «квартиры».
Много хлопот по лагерю выпадало на долю Цессарского. Он устраивал санитарные палатки, лечил раненых, следил за гигиеной, принимал больных в деревнях и успевал всегда и во всем.
В самый короткий срок он завоевал среди партизан авторитет. В него как врача верили все. Он умел подойти к каждому раненому, больному.
Флорежаксу, который не понимал по-русски ни слова, Цессарский мимикой и жестами объяснил состояние его раны, внушил веру в выздоровление и доказал, что тот будет жить и еще повоюет.
Руку Кости Пастаногова Цессарский положил в лубок, сделанный из выструганных по его указанию дощечек. Рука начала срастаться, и Пастаногов мог уже пользоваться наганом-самовзводом.
– Потом займемся врачебной гимнастикой руки, – успокаивал Костю доктор.
Когда говорят об умелом, опытном враче, то обычно представляют себе пожилого человека с бородкой клинышком, смотрящего на пациента поверх очков. Таков портрет совсем не подходит к Цессарскому.
Альберту Вениаминовичу Цессарскому был двадцать один год. Он окончил медицинский институт в Москве за месяц до войны. Будучи студентом, получил хирургическую практику в институте имени Склифосовского. Как только началась война, Цессарский подал заявление в Московский комитет комсомола с просьбой послать его на фронт. В июле его направили в одну из частей Московского гарнизона.
Когда мы формировали отряд, к нам попали товарищи Цессарского. От них Альберт Вениаминович узнал мой телефон и позвонил. В назначенное время он явился ко мне. Я увидел высокого, молодого, красивого брюнета.
– Товарищ Медведев, прошу зачислить меня в вашу партизанскую группу и отозвать из тыловой части.
– А что вы умеете делать?
– Я знаком с полевой хирургией. Знаю немецкий язык.
– Нам нужен хирург, врач по всем болезням и храбрый солдат.
– Себя хвалить трудно. Спросите обо мне Базанова, Шмуйловского, которые зачислены к вам в отряд.
Я попросил Цессарского тут же написать рапорт. С этим рапортом побывал у генерал-полковника, в ведении которого находилась дивизия, где числился Цессарский.
Генерал-полковник написал на рапорте: «Откомандировать в распоряжение полковника Медведева».
Цессарский радостно схватил рапорт с резолюцией генерал-полковника и полетел в свою дивизию.
В немногие дни, оставшиеся до перелета в тыл врага, Цессарский не терял ни минуты. Он доставал препараты, медикаменты и хирургические инструменты, которые ему могли потребоваться. Ходил на хирургическую практику, советовался с опытными хирургами, читал медицинские книги и успевал проходить подготовку наравне с другими бойцами.
Он должен был лететь со мной вместе, но когда мы узнали, что там, у Толстого Леса, разбился старик Калашников и что ему нужна немедленная медицинская помощь, я вызвал Цессарского:
– Сегодня можете вылететь?
Это было уже под вечер.
– В любую минуту, – ответил Цессарский.
– Через два часа вы вылетаете.
– Есть!
Цессарский незадолго до этого женился. Он побежал домой попрощаться с женой, но она куда-то ушла. Так и пришлось ему улететь не попрощавшись.
Цессарский был неутомим: всегда занят, всегда хлопочет, всегда куда-то спешит.
Ежедневно, независимо от погоды, он по очереди выстраивал все взводы. Выстроит людей, прикажет всем снять рубашки и начинает осмотр. У кого грязные руки, уши – пристыдит, отругает, заставит умыться. Если найдет хоть одну вошь, все подразделение отправляет в санитарную обработку. Когда было тепло, мылись в речке или у колодца; когда стало холодно, «баня» устраивалась прямо у костра, мылись нагретой водой.
Партизаны не ворчали: раз сказал Цессарский – баста!
Но зато в отряде у нас не было эпидемий дизентерии и сыпняка, а кругом в деревнях эти болезни свирепствовали.
В газете нашего отряда «Мы победим», которая стала выходить еще на марше, Цессарский был постоянным корреспондентом. Газета писалась от руки на обычной ученической рисовальной тетради. Страницы три этой газеты всегда посвящались «медицинскому вопросу», и здесь Цессарский «воевал» за гигиену.
«Объявим войну эпидемиям, – писал наш доктор, – Оружие в этой войне одно – чистота. Нечистоплотность в наших рядах – это предательство».
Помню, в одном номере газеты был такой шутливый рисунок: во всю страницу было изображено, как из болота пьют воду поросенок и партизан. Под рисунком такие стихи:
Боец, похожий на свинью,
Нас подвергает всех заразе.
В сырой воде всегда полно
Бацилл, бактерий, вони, грязи.
Автор стихов не поставил под ними своей подписи, но, думаю, стихи сочинил сам Цессарский. Он любил писать стихи, но подпись свою в газете ставил обычно под стихами «серьезными».
Цессарский часто выезжал в села.
– Партизаны прислали доктора! – разносилось по хатам, и больные толпой шли «на прием».
При немцах население не получало медицинской помощи, а больных было много. Голод и эпидемии косили людей. К Цессарскому обращались с различными болезнями.
Самое тяжелое впечатление производили дети. Из-за плохого питания они подвергались всевозможным заболеваниям. Родители на руках приносили ребят, завернутых в грязное тряпье.
