— Я не нуждаюсь в уроках по правилам безопасности! — отрезал Стражник сухо. — Ну, занимайтесь своим делом.
Джонсон направился к хранилищу и начал придирчиво изучать скафандры. Он отвернул шлем одного из них и засунул туда голову.
— Вот это да! — неожиданно воскликнул он, отпуская град страшных ругательств.
— Ну, что там еще?
Джонсон присвистнул и снял шлем.
— Ну и ну! Это просто невероятно! — произнес он с ошеломленным видом.
— Так что вы там обнаружили? — пролаял Стражник.
Джонсон дрожащим пальцем указал в сторону скафандра.
— Вы только посмотрите! — присвистнул он. — Нет, вы только посмотрите!
Продолжая ворчать, Стражник приблизился и наклонился к скафандру.
Джонсон со всего размаха двинул его в основание затылка. Стражник издал какой-то захлебывающийся стон и рухнул.
Не теряя ни секунды Джонсон тотчас же натянул скафандр, завладел автолазером Стражника и испортил оставшиеся скафандры.
Покончив со всем этим, он какое-то мгновение рассматривал Стражника, без сознания лежавшего на земле. Самое элементарное чувство безопасности подсказывало, что он просто обязан его ликвидировать, но Джонсон никак не мог решиться на это. Он не был в состоянии хладнокровно убить беззащитного человека, даже если это был Стражник. Он пожал плечами, недоумевая по поводу собственной слабости, затем открыл дверь выходной камеры и покинул купол.
В конце концов, когда они найдут Стражника в бессознательном состоянии, они подумают, что это всего лишь обычный акт терроризма. По крайней мере до тех пор, пока Стражник не придет в себя, ведь этот выход вел в никуда, если не считать опустошенной поверхности планеты. Учитывая тот факт, что ни один межпланетный корабль не мог пролететь незамеченным, они не могли подумать, что кто-то мог бы избрать этот путь, чтобы покинуть Марс. Во всяком случае, не могли бы подумать сразу.
Даже если им станет ясно, в чем дело, ничто не даст им повод связать воедино это происшествие и личность Самюэля Скляра, который ни разу в жизни не касался поверхности Марса.
А если кто-либо случайно наткнулся бы на малогабаритный космический корабль, спрятанный в нагромождениях огромных красных скал из окиси железа, ему было бы довольно трудно объяснить его присутствие на Марсе.
Ведь это был простой каботаж, мощности которого хватало всего лишь на перемещение между Фобосом и Деймосом, миниатюрными марсианскими лунами.
Связанный в движении своим мешковатым скафандром, Борис Джонсон с трудом пробирался через скалистые завалы и, весь мокрый и запыхавшийся, оказался наконец у люка, ведущего в тесную кабинку каботажника. Он почти бежал все это время, ругая себя последними словами за то, что у него не хватило духу прикончить Стражника, что дало бы ему больше оснований считать себя в безопасности.
Если они что-нибудь узнают до того, как он взлетит…
Гегемония стремилась поддерживать как можно более полную иллюзию свободы: вместе с действительным ростом благосостояния это во многом способствовало затуханию в зародыше даже самых слабых поползновений к противоречиям. Фобос представлял собой нечто вроде естественного и заботливо сохраняемого парка или заповедника, где человек мог при желании очутиться в одиночестве, с глазу на глаз со звездами, и на этом каменном булыжнике, лишенном атмосферы, какую-то долю секунды верить, что он свободен.
Но, как и везде во владениях Гегемонии, эта свобода была иллюзорной и формальной.
Те, которым разрешался полет на Деймос, имели возможность взять напрокат у частных агентств небольшой каботажный корабль. Но однако мощности двигателей этих ракет хватало только на полет туда и обратно. У пилота могло сложиться впечатление, что только от него одного зависело вдруг взять да и пуститься в глубины космоса. Однако к опасному полету надо было во что бы то ни стало добраться до Деймоса как можно быстрее, чтобы свести до минимума возможность обнаружения.
Двигатели ракеты взревели, и Джонсона прижало к сиденью. Он не строил себе иллюзий на этот счет: так и придется ему терпеть ускорение 6g весь полет — без искусственной гравитации, без специального скафандра. Но самым неприятным чувством была постоянная неуверенность: если его засечет патрульный корабль или станция раннего оповещения, он будет мгновенно превращен в ничто, так никогда и не узнав, что же с ним произошло.
Несмотря на чудовищное ускорение, которое затуманило ему голову, он почувствовал, что впервые с момента неудавшегося заговора получил сейчас небольшую передышку. Но и это чувство было отравлено воспоминанием о неудаче, которая давила на него еще с большей силой, чем эти дьявольские 6g. Ведь детально разработанный план с треском провалился: Кустов остался жив, а Лига лишилась всех выгод, на получение которых рассчитывала в случае удачи. Гегемония поступила очень умно, переложив ответственность за покушение на Братство. Ведь по мнению среднего Опекаемого, все акты Братства были абсолютно необъяснимы, а причины надо было искать в тумане древних наставлений, почерпнутых в забытых книгах, озаглавленных «Библия», «Коран» или «Теория социальной энтропии».
Никто не знал точно, о чем эти книги, но было ясно, что появились они в Эпоху Религий, и фанатики, которые вдохновлялись ими, должны были восприниматься как естественное и неотвратимое зло — точно так же, как признаки душевного заболевания овладевали людьми, считавшимися святыми.
Совет не испытывал затруднений, поддерживая мнение о том, что акции Демократической Лиги и Братства Убийц одно и то же, направлял общественное порицание на собирательный и, в конечном счете, малоопасный образ секты каких-то безответственных типов.
Джонсон попробовал усилием воли прогнать облако, которое заволакивало его мозг и мешало обзору, чтобы взглянуть на часы.
Еще на одну минуту ближе к Деймосу…
«В конце концов, может быть, мне и повезет, — подумал он рассеянно. — Потом посмотрим. Надо подумать об этом на свежую голову. Ведь получается, что Лига ходит по кругу». Число вновь вступавших, которое и так никогда не было достаточно высоким, регулярно понижалось. Засилие Гегемонии все возрастало. Глаза и Лучи продолжали терзать население, и Опекаемые превращались в стадо, безразличие которого росло по мере того как повышался уровень жизни, а санкции, карающие за Запрещенные Деяния, становились все более жестокими.
И вот теперь, казалось, само Братство решило поддержать Гегемонию, если только… Братство не было с самого начала ставленником Гегемонии, специально созданным для проведения подобных операций.
А может быть, все это не имело никакого смысла. Может, даже лучше, если его каботаж будет обнаружен и…
В этот момент двигатели смолкли.
Поднятый со своего кресла, Джонсон полетел вверх, неожиданно лишившись веса, однако пристяжные ремни удержали его. Одновременно со своим телом, сбросившим тяготы ускорения, голова у него тоже прояснилась при виде Деймоса, хаоса его мертвых и бесплодных скал, которые окружали со всех сторон миниатюрный космопорт.
Но не знал, как же все произошло, да и теперь его это мало волновало. Он был жив.
Он прибыл на Деймос в целости и сохранности. Теперь он превратился в «Самюэля Скляра», недавно прибывшего на Фобос после недолгой прогулки на Деймос. Через сутки он сядет на корабль, летящий на Землю единственное место, где Лиге еще удавалось держаться и действовать достаточно эффективно.
К тому же, из трех тысяч сторонников Лиги две тысячи находились на Земле.
Земля была еще слишком дикой планетой, богатой заброшенными и забытыми закоулками, так что Гегемонии было очень трудно распространить на нее тотальную слежку. И Лига выживала, и сам он выжил.
Один бой был проигран, но борьба будет продолжена, и результатом ее будет свержение Гегемонии и установление Демократии.
Да, борьба будет продолжена, и в следующий раз…
Борис Джонсон поклялся себе, что по крайней мере уж следующий-то раз будет обязательно.
Глава III
Порядок является врагом Хаоса. Но враг порядка является также врагом Хаоса.
Грегор Марковиц. «Теория социальной энтропии».
Зал заседаний Совета был составлен подчеркнуто скромно. Стены и потолок были отделаны простым дюропластиком однообразного кремового цвета, а пол был покрыт коричневым плюшем.
В центре зала стоял огромный прямоугольный стол из орехового дерева, предназначенный исключительно для рабочих совещаний. По четыре кресла стояло с каждой из четырех его сторон, и одно — с третьей, то есть во главе стола. В центре стола располагались два массивных блюда из серебра: на одном стояли стаканы и бокалы различной емкости, на другом набор традиционных кувшинов: вино, бурбон и водка.
