Написала Александру Сергеевичу в Михайловское и Елизавета Ксаверьевна Воронцова. В письме же своём сообщила, что у неё родилась дочь и что он – отец. На медальоне, вложенном в конверт, имелось миниатюрное в красках изображение девочки с едва приметными африканскими чертами. Переполнившие поэта чувства излились в небольшое стихотворение, которое при всех задатках шедевра так и осталось в черновике. К строкам, написанным по первому порыву, Пушкин не дерзнул более прикоснуться, ибо с горечью ощущал, что ребенок этот его и не его, что никаких прав на свою дочь он не имеет. Стихотворение и было тем благословеньем, произнести которое Александр Сергеевич не смел.
МЛАДЕНЦУ
Дитя, не смею над тобойПроизносить благословенья.Ты взором, мирною душой,Небесный ангел утешенья.
Да будут ясны дни твои,Как милый взор твой ныне ясен.Меж лучших жребиев землиДа будет жребий твой прекрасен.
Осторожная Елизавета Ксаверьевна попросила Пушкина послание её по прочтении сжечь. Такие тайны вообще не принято доверять бумаге. И как ни были драгоценны для изгнанника эти долгожданные, написанные любимой рукою строки, поэт не ослушался. Ну а пепел сожженного письма сложил в тот самый медальон с портретом дочери и носил на груди в память о возлюбленной.
СОЖЖЁННОЕ ПИСЬМО
Прощай, письмо любви! прощай: она велела.Как долго медлил я! как долго не хотелаРука предать огню все радости мои!..Но полно, час настал. Гори, письмо любви.Готов я; ничему душа моя не внемлет.Уж пламя жадное листы твои приемлет…Минуту!.. вспыхнули! пылают – легкий дымВиясь, теряется с молением моим.Уж перстня верного утратя впечатленье,Растопленный сургуч кипит… О провиденье!Свершилось! Тёмные свернулися листы;На лёгком пепле их заветные чертыБелеют… Грудь моя стеснилась. Пепел милый,Отрада бедная в судьбе моей унылой,Останься век со мной на горестной груди…
Едва ли не самыми отрадными в жизни сосланного поэта были часы, проведённые с навестившим его товарищем. Иван Иванович Пущин был дружен с Пушкиным ещё по Лицею, где они и проживали в соседних комнатах: Иван – в № 13, Александр – в № 14. Узнав о желании Пущина проведать поэта, многие его отговаривали, считая это опасным, поскольку Александр Сергеевич находился под двойным надзором – военным и духовным. Однако Иван Иванович не послушался лукавых советчиков и, прогостив несколько дней у сестры в Пскове, в начале января 1825-го отправился в Михайловское.
Вот его описание встречи: «Не было силы остановить лошадей у крыльца, протащили мимо и засели в снегу нерасчищенного двора… Я оглядываюсь: вижу на крыльце Пушкина, босяком, в одной рубашке, с поднятыми вверх руками. Не нужно говорить, что тогда во мне происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу в комнату. На дворе страшный холод, но в иные минуты человек не простужается. Смотрим друг на друга, целуемся, молчим. Он забыл, что надобно прикрыть наготу, я не думал о заиндевевшей шубе и шапке… Прибежавшая старуха застала нас в объятиях друг друга в том самом виде, как мы попали в дом: один – почти голый, другой – весь забросанный снегом. Наконец пробила слеза… мы очнулись. Совестно стало перед этой женщиной, впрочем, она всё поняла. Не знаю, за кого приняла меня, только, ничего не спрашивая, бросилась обнимать. Я тотчас догадался, что это добрая его няня, столько раз им воспетая, – чуть не задушил её в объятиях…»
Мгновениями такого восторга едва ли не искуплены суровые годы гонений и одиночества, которые у Пушкина были уже по большей части в прошлом, а Пущину только предстояли в недалёком будущем. Именно тогда, когда настанет черёд пострадать и его другу, Александр Сергеевич припомнит этот морозный, столь радостный для обоих день.
И.И. ПУЩИНУ
Мой первый друг, мой друг бесценный!И я судьбу благословил,Когда мой двор уединенный,Печальным снегом занесенный,Твой колокольчик огласил.
Молю святое провиденье:Да голос мой душе твоейДарует то же утешенье,Да озарит он заточеньеЛучом лицейских ясных дней!
Где бы Пушкин ни жил, он всегда влюблялся и непременно находил друзей. Это было его сердечной необходимостью. Но Михайловское было настолько маленьким и глухим селом, что Александр Сергеевич, верно, и вовсе бы заскучал, если бы в нескольких верстах в своём имении Тригорское не проживала Прасковья Александровна Осипова. Была эта добрая и умная женщина вдовою по двум мужьям и воспитывала семерых – сына Алексея Вульфа, бывшего студентом Дерптского университета, пятерых дочерей и падчерицу. В дом Прасковьи Александровны и зачастил поэт. Принимали его там с радостью, как своего. Молодая болтовня, смех, жжёнка, шарады. С Алексеем Вульфом, юношей весьма незаурядным и большим ловеласом, Пушкин сошёлся довольно скоро, и они, присовокупив поэта Николая Языкова, проживавшего тут же неподалеку, составили остроумную, веселую, а подчас и шумную компанию.
Влюблялся же Александр Сергеевич поочерёдно во всех трёх старших дочерей Прасковьи Александровны: и в Анну, и в Евпраксию, и в Алину. Когда же приехала к Осиповой погостить её племянница Анна Петровна Керн, бывшая замужем за старым генералом, Пушкин, и прежде мельком встречавший её на балу у Олениных, теперь увлёкся этой молодой и красивой женщиной всерьёз. На следующий день, когда Анна Петровна должна была уехать к мужу в Ригу, очарованный поэт подарил ей только что написанное стихотворение.
К***
Я помню чудное мгновенье:Передо мной явилась ты,Как мимолетное виденье,Как гений чистой красоты.
В томленьях грусти безнадежной,В тревогах шумной суеты,Звучал мне долго голос нежныйИ снились милые черты.
Шли годы. Бурь порыв мятежныйРассеял прежние мечты,И я забыл твой голос нежный,Твои небесные черты.
В глуши, во мраке заточеньяТянулись тихо дни моиБез божества, без вдохновенья,Без слёз, без жизни, без любви.
Душе настало пробужденье:И вот опять явилась ты,Как мимолетное виденье,Как гений чистой красоты.
И сердце бьётся в упоенье,И для него воскресли вновьИ божество, и вдохновенье,И жизнь, и слёзы, и любовь.
В пору Михайловской ссылки Александру Сергеевичу приходит на ум издать свои стихи отдельной книгой. Для этого потребовалось вернуть когда-то проигранную в карты Всеволжскому тетрадку, где было собрано всё написанное до 1820 года. «Стихотворения» вышли 30 декабря 1825-го в Петербурге. Их издание осуществил друг поэта Плетнёв.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
