В желудках моржей, которых добывают в нашей части Гренландии, всегда находят тюленье мясо. На протяжении всего пути на север им ничего другого не попадается. Поэтому моржи надолго задерживаются у острова Саундерса полакомиться великолепными моллюсками, которых здесь вдоволь. Поздней весной и в начале лета в этих местах всегда очень много моржей. Ловить их легко, так как в своих повадках они точны, как часовой механизм. Под водой они находятся семь минут, затем выныривают подышать и лежат на поверхности, пока не сделают пять вдохов; потом опять погружаются. Через семь минут они снова на поверхности; не так уж трудно рассчитать, где они покажутся, и подойти на каяке к тому месту.
Иногда бывает, что моржи заплывают в неглубокие воды, и тогда можно изучить их жизнь более подробно. Наблюдая за ними, я понял, почему в их желудках никогда не находят остатков раковин моллюсков, которыми они питаются. От путешественников и ученых мне приходилось слышать самые нелепые объяснения этого загадочного явления. Многие считают, что моржи раздавливают раковины языком и выплевывают створки. Эта странная теория не выдерживает никакой критики. Я вырезал языки у сотен убитых моржей и убедился, что они не могут отделять тело моллюсков от раковины.
На самом деле раковины отделяются еще до того, как моллюски попадают в глотку моржа. Я узнал об этом, наблюдая за моржами на мелководье у острова Саундерса. Моржи извлекают мягкое тело моллюсков необыкновенно простым, но остроумным способом, описания которого я не встречал ни в одной книге о жизни моржей. Они ныряют на дно и "вспахивают" ил и песок своими длинными бивнями. Об этом можно догадаться по самим бивням, которые всегда сточены внизу с внешней стороны и никогда не стачиваются с внутренней. Затем морж захватывает разрыхленный грунт вместе с моллюсками своими мощными передними ластами, всплывает кверху и начинает растирать ракушки. Передние ласты обладают колоссальной силой, а их "ладони" шершавы, поэтому морж с легкостью раздавливает самые твердые раковины. После этого он, стоя вертикально, разжимает ласты. Песок, камушки и раковины быстро идут ко дну, а мягкое тело моллюска не тонет в соленой воде. Теперь морж может спокойно глотать вкусную добычу.
Мы имели обыкновение располагаться лагерем у острова Саундерса, когда с юга начинался ход моржей. Это прекрасный остров с низким и ровным берегом, над которым подымаются высокие крутые горы. На вершинах гнездятся полярные чайки. Я рискнул взобраться на скалы пострелять их один-единственный раз в жизни. Эти птицы прилетают первыми ранней весной, задолго до того, как лед начинает трескаться. Я взобрался на гору вместе с друзьями, но внезапно налетел снежный буран, и мне пришлось провести и ночь и день на крошечной вершине скалы, такой маленькой, что нельзя было даже шевельнуть ногой. Тогда я поклялся, что если останусь в живых, то никогда больше сюда не пойду, - это было одно из немногих обещаний, которые мне удалось сдержать.
На других птиц охотиться легче. Они селятся ниже и не на вершинах, а на склонах гор. Там были кайры, морские попугаи4 и другие птицы. Мы били их во множестве и употребляли не только в пищу: они тысячами шли на изготовление одежды. Это было давно, когда в Туле еще не было настоящего магазина и эскимосы не могли купить себе ни шерстяной, ни другой одежды, которую можно стирать и легче чинить. Птичья кожа шла на рубахи, и это велось из поколения в поколение. Старые женщины хорошо выжевывали весь жир из кожи и она становилась мягкой - ведь у старух зубы стерты до десен и они не могут прокусить кожу. Как только с юга прилетали гаги, мы сразу забывали о всех других птицах. Гаги самые вкусные птицы полярного района, их жирное мясо имеет своеобразный острый и терпкий вкус. Это вкус гренландской весны, времени, когда вместе с гагами приходят и моржи. Ничего нет удивительного, что остров Саундерса мы считали весенним раем.
А сейчас мы снова были в Туле и, сидя на вершине скалы, смотрели на остров Саундерса, отделенный от нас льдами.
Сколько раз я взбирался на эту скалу, с которой открывался вид на весь залив, надеясь увидеть корабль. Я был глубоко счастлив тем, что так сложилась моя жизнь. Наварана оказалась изумительной женой, наши соседи были почти идеальны. Я был молод, силен, здоров и жил жизнью, доступной немногим. Я жил на севере и севернее всех, и именно это давало мне полное удовлетворение и тешило мое тщеславие. И все-таки!..
Я постоянно ожидал корабль, ставший для меня символом чего-то иного, еще мною не осознанного. Я почти решился провести оставшуюся часть жизни здесь. Почему бы и нет? Место замечательное, и у меня не было желания, которого я бы не мог здесь удовлетворить. И все-таки!..
Может быть, я был так счастлив в этом далеком уголке Земли, на самом крайнем севере Гренландии, только потому, что жил здесь по собственной воле. Я прекрасно знал, что если захочу, то в любую минуту могу бросить все и уехать, - вероятно, именно поэтому мне и не хотелось уезжать. Наверное, все мы устроены так. Если бы меня сослали в Гренландию и заставили жить в Туле, все обстояло бы совершенно иначе; и даже если бы все было так, как теперь, мне бы казалось, что я живу в аду, - все из-за того, что я не могу отсюда выбраться.
Также происходит и с едой. Если бы мы съели весь свой запас европейских продуктов и нам пришлось бы перейти на пищу эскимосов, мы чувствовали бы себя мучениками. Но попробуйте оставить маленький запас чашку муки, спичечную коробку чаю, четверть килограмма сахару - все совершенно меняется. Ты уже счастлив и делишь с эскимосами их пищу, прекрасно зная, что всегда можешь отведать того, что хочешь. Но когда остается лишь неприкосновенный запас, никогда до него не дотронешься. Так иногда бывает с людьми, которые умирают от голода - после их смерти всегда что-нибудь остается, - они не решаются съесть последнее, а потом уже слишком поздно!
Я не имел ни малейшего желания уехать, но страстно желал увидеть корабль. Приход судна с Большой Земли был когда-то (теперь все иначе) событием, которое трудно описать. Это огромная радость, непонятная другим. Но самым лучшим, хотя это кажется нелепым, был тот момент, когда корабль уходил обратно. Почта получена, и кончились суматошные дни, когда в поселке все вверх ногами. Да, мы всегда испытывали чувство облегчения, когда судно скрывалось за мысом Атолл, - теперь для нас наступали мир и покой на целый год. Гренландия принадлежала только нам, и чужие люди не беспокоили нас вопросами, добрыми советами и выпрашиванием того, что у нас есть.
Однако это чувство исчезало, когда возвращалось лето и появлялись первые полыньи; год прошел, и опять думаешь только о корабле.
Айсберги на горизонте появлялись и пропадали. У них были причудливые очертания и все они напоминали корабль. Я прекрасно знал, что это не корабль, что его и не может быть. И тем не менее!..
Каждый раз, когда я собирался вернуться в чум, показывался еще один причудливый айсберг, издали напоминавший корабль с поднятыми парусами. Бинокль мгновенно у глаз. Нет, не корабль! Ведь я так и знал. Но может я ошибся? И все же это корабль? Нет, не корабль!
Именно в такой день Наварана пришла ко мне на скалу. Я начисто забыл о гостях и о том унижении, которое ей пришлось пережить. Я оставался еще настолько датчанином, что, пригласив гостей и угощая их, не видел разницы между купленным мясом и мясом, которое я сам добыл; но моя милая Наварана воспринимала все совсем иначе. Для нее это был тяжелый удар, и она была явно убеждена, что я удалился сюда, чтобы пережить в одиночестве огорчение и позор - именно так поступали незадачливые охотники.
В Гренландии нет никуда негодных или просто плохих зверобоев. Все мужчины отличные охотники. Многие из них искуснейшие мастера своего дела "большая рука", как их называют в Туле. Считается, что тем, кому не удалось прийти с большой добычей, просто не повезло. Охотничье счастье им изменило. Их семьи и друзья сетуют по поводу невезения, но никогда не обвиняют охотника в неумелости. Правда, среди полярных эскимосов имелись исключения - двое или трое "толстокожих", которым было безразлично, что над ними потешаются. О них сложилось общее мнение, что они ленивы и поэтому неспособны к охоте. Однако жили они ничуть не хуже, чем их друзья и соседи, хотя кормились чужой добычей. Ведь каждый человек, имеющий собак, член рода. И неужели его родные должны страдать оттого, что он плохой добытчик и не в состоянии обеспечить семью? У жен и детей таких людей всегда хватало еды, хотя, конечно, им никогда не доставались лучшие куски. Если плохой охотник хотел угостить гостей сердцем, языком или печенью, ему всегда приходилось угощать чужой добычей, и это унижало его жену.
Наварана прекрасно знала, что я могущественный человек, но как охотник я не оправдал ее надежд. Она одна среди своих сородичей понимала, что писать на клочке бумаги или читать книги - это тоже вполне мужское занятие. Другие этого понять не могли, они признавали только то, что было обычаем их рода с давних времен.
