можно будет его закончить, чтобы не слишком сильно обидеть.
«Поэтому на западе для таких разговоров используют психологов», — думает Светлана, но молчит. В голову лезут хрестоматийные сюжеты о любви-возвращении к своим же старым граблям: «Великий Гэтсби», «Королек — птичка певчая». Четвертая стража. Второе пришествие.
— И что? Нахлынули воспоминания? — интересуется она слишком поспешно.
Он делает короткую паузу, во время которой сканирует взглядом ее лицо.
— Нет, конечно! Я же объясняю — сидел там, как идиот, и слушал… Из уважения к прошлому, — говорит преувеличенно громко, чтобы точно дошло.
Несмотря на то что Глеб мало задумывается над вопросами интертекстуальности, вряд ли слышал о «саде расходящихся тропок», «анфиладе лингвистических тупиков» или постмодернистском лабиринте, все же он достаточно умен, чтобы рассказывать этот случай просто так, без какого-нибудь тайного умысла. Глеб обладает выдающимися способностями пристраивать к контексту отдельные факты и детали. Красноречие у него природное. Светлана встает. Бывший муж поднимается следом. Они снова выходят на воздух. Облокотившись о перила, молчат. Заметно похолодало, но принести верхнюю одежду никому не приходит в голову. Светлана думает о том, что на кону их хороших дружеских отношений стоит сейчас слишком многое, чтобы даже такой мачо, как Глеб, начал без всякого повода демонстрировать семиотическую систему знаков заинтересованности, в том числе и сексуальной. Впрочем, секс — это как раз полбеды. Если на то пошло, они вполне могли бы заняться благотворительным сексом на этом самом матрасе.
Теребить часы, «ненароком» касаться, блуждать взглядом по фигуре, поправлять волосы, приобнимать, держать ладонь в кармане брюк, выставляя наружу большой палец, подсознательно фокусируя внимание на самом главном, расправлять плечи, учащенно дышать — все это не особо опасно, «это всего лишь инстинкты», как выразилась сестра Глеба. Но есть признаки похуже: долгий молчаливый взгляд, брошенный украдкой, «красивое платье» ни к селу ни к городу, дурацкая бравада на перилах, горячность, обидчивость, желание выяснить отношения. Вот это действительно лишняя и никому сейчас не нужная семиотическая нагрузка, как сказала бы ее первая любовь — доцент с кафедры философии. Отделившись от перил, Глеб прошелся по лоджии из конца в конец, уперев руки в боки. Глядя на него, Светлана вдруг поняла, что своей пружинистой нервной походкой он весь вечер напоминает ей внедорожник «Ниву Шевроле», которому дерзко задрали рессоры и поставили на колеса побольше. Он весь вечер выпендривается. Никаких сомнений: старается казаться больше себя обыкновенного. Инстинкты. Брачные игры самца.
Неисправим. Даже если это постбрачные игры выбракованного экземпляра.
Напряженную тишину нарушает слегка придушенный, но хорошо различимый звонок ее телефона. Она несется в комнату, хватает сумку. С ее айфоном-трехлеткой такое случается все чаще: если дать ему полежать при полной разрядке, то он, словно старичок, отдохнет-подумает, прокашляется да и покряхтит-пофурычит еще чуть-чуть.
— Бери, только если Дамир. Если не он, сбрасывай и звони ему сама. Последний звонок все-таки, — четко командует моментально переключившийся и собравшийся Глеб.
На экране высвечивается «мама». Глеб выделывает руками лихие фигуры и корчит рожи, которые говорят что-то вроде: «отбой, или мы все лососнем воооооот такого тунца». Поколебавшись пару мгновений, она нажимает красную иконку. Телефон показывает меню, список контактов, после чего издевательски сообщает на всю комнату «плямс» и отрубается.
В сердцах она выражается очень недвусмысленно.
— Ты даже не успела бы ей объяснить, в чем дело, — сочувственно улыбается Глеб. Светлана вынуждена согласиться: что правда, то правда. Ее мама — не самая быстрая операционная система в этом городе.
— Слушай! — Он вдруг вскакивает как ужаленный. — А почему бы нам не использовать матрас? Судя по всему, у нас впереди уйма времени.
Светлана бросает на матрас бесполезный телефон, и тот пару раз туго подпрыгивает.
— Ты точно в своем уме? — Она невольно взмахивает руками и повышает голос.
Он хитро смотрит с ласковым укором:
— Света, не стану отрицать, мне льстят твои беспрестанные грязные намеки, но я имел в виду вспороть матрас и распрямить одну из пружин. Конечно, пружинная сталь имеет неприятное свойство возвращать форму, но у нас ведь с тобой имеется газовая горелка, холодная вода и скобы на балконе. И скобы эти шершавые — я только что проверял!
Светлана вдруг чувствует, что ее снова мутит. То ли это от того, что она замерзла на балконе, то ли от того, что ее бывший муж бредит и издевается одновременно. Какие еще нагретые пружины, какие шершавые скобы? Зачем? Однако Глеб уже просит достать из сумочки второй комплект ключей, находит на матрасе строчки по окантовке и начинает расшатывать нитки заостренным концом ключа, стараясь поддеть и вытащить.
— Помоги мне, подержи, — в азарте борьбы с особенно тугой строчкой просит он.
В четыре руки дело действительно идет быстрее.
— Мы сейчас сделаем спицу из матрасной пружины. Заострим ее, и с таким инструментом я легко вытащу обломок из замка, — заверяет Глеб и продолжает практически без паузы: — Знаешь, какой самый страшный роман в русской литературе?
Он отодвигает ее пальцы и выдергивает нитку, с которой Светлана никак не может справиться.
— Нет, не знаю. Но мы с тобой сейчас похожи на безумных Бендера с Кисой Воробьяниновым, решивших, что в нашем матрасе зашиты бриллианты мадам Петуховой.
Глеб тихо смеется, берет ее за руку и говорит, глядя на распоротый шов:
— Самый страшный — это «Тихий Дон».
— Ну в общем-то да, не самая веселая история, — откликается Светлана, медленно убирая руку.
— Точно. Всю жизнь любить женщину, жить по соседству, жениться на другой.
Светлана вскакивает и пулей несется в ванную.
Глеб закрывает глаза рукой, оседает рядом с зияющим кокосово-латексным нутром, проложенным пружинами. «Блядь», — шепчет он и вдруг слышит характерные звуки, доносящиеся из туалета. Светлану тошнит.
— Это тебя от Шолохова или от меня? — Он протягивает ей воду, как только она выходит.
— От клаустрофобии, наверное.
— Нормально?
— Я прилягу.
— Пожалуйста. Я уже извлек то, что нужно.
Пружина матраса действительно похожа на спицу, завитую локонами. Глеб скрывается на кухне.
— Бутылка! — докладывает мужчина на всю квартиру. — Нам несказанно повезло. Мы богаче любого Робинзона. Здесь осталась Ольгина пустая бутылка из-под вина.
Наконец Светлана тоже появляется в кухне. Дурнота проходит. Неловкость от его признания отодвигается на второй план. Под руководством Глеба она наливает в бутылку холодную воду, и они вместе раскатывают нагретую пружину по кафелю. Глеб держит пружину за концы, используя вместо полотенца и рукавиц собственную рубашку. Проходит чуть больше часа, прежде чем они, разгоряченные, взмокшие, с небольшими ожогами на непривычных к кузнечному делу пальцах, вытаскивают застрявший в замке обломок ключа заточенной о те самые шершавые скобы самодельной спицей.
