— Все в порядке, — очень спокойно сказал Ивар, глядя на офицера, который, повиснув между двумя солдатами, с ужасом ощупывал пальцами разбитое лицо. — Ты не бойся за меня, Дагни…
6
Странно, но он шел на это с каким-то любопытством, Правда ли то, что рассказывали о застенках гестапо? Его ввели в небольшую комнату с побеленными стенами, напоминавшую приемный покой. Сходство усиливал человек в белом халате, видимо, врач, сидевший за маленьким столиком, покрашенным белой масляной краской.
— Раздевайтесь, — сказал врач. — Совсем, — добавил он, мельком взглянув на Ивара.
Ивар повел лопатками, когда холодный кружок стетоскопа коснулся спины. Вспомнился доктор Клингель, добрый старый хрыч, через руки которого прошел чуть не десяток поколений спортсменов. Холодные скользкие пальцы врача с грубой бесцеремонностью ощупывали его тело.
Да, это не Клингель, что и говорить! Врач кончил осмотр и что-то отметил в клеенчатой тетради. Высокий капитан СС бросил взгляд через плечо врача, мельком окинул фигуру Ивара и с оттенком не то уважения, не то зависти проворчал:
— Иначе и быть не могло…
Врач спрятал стетоскоп в карман халата и, закурив, отошел в угол. Капитан СС хлопнул в ладоши. Ивар усмехнулся. В этом церемониале было что-то глубоко провинциальное, злодейство из детективного романа. Вошли три парня в солдатских брюках и сапогах, в нижних рубашках без мундиров. За ними еще один — штатский, похожий на боксера из кинофильма: низкий лоб, большая челюсть, волосатые кисти.
…— Ну как? — спросил капитан СС, когда Ивару помогли стать на ноги.
— Некрасивая у вас служба.
— Какая есть. Не желаете повторить?
— Скажите, — медленно, потому что он плохо слышал свой собственный голос и боялся оговориться, — произнес Ивар, — неужели есть мужчины, на которых это действует?
— Вы сейчас убедитесь в этом, — без всякого выражения сказал капитан СС.
И все же его щадили. Он это понял через несколько дней, когда после очередной экзекуции его вели в камеру. В коридоре он встретил заключенного, у которого было сорвано все лицо. Ни носа, ни губ, ни бровей — сплошной черный струп. Для этих людей не было предела. Но что же в таком случае скрывается за этой снисходительностью к нему, Ивару? Объяснение пришло в лице высокого, очень стройного капитана в новой, с иголочки, форме СС. Ивар лежал на подстилке лицом к стене, но краешком глаза он мгновенно охватил сильную фигуру, гладко выбритое лицо, голубые тени под глазами, тонкую, словно мазок угля, полоску усов над красивым, немного женственным ртом экс-чемпиона мира Гарольда Тангена.
Странно, в первый момент он не почувствовал никакой ненависти. Только маленькая камера стала еще меньше и душней, словно вошедший вытеснил весь воздух.
Танген остановился, несколько секунд молча глядел на Ивара, сморщился и чуть не до крови закусил губы.
— Боже, что они с тобой сделали?! — Искреннее сострадание звучало в его голосе.
— Они? — тихо повторил Ивар.
Танген склонился над лежачком:
— Ты говоришь о моей форме? Вы глубоко заблуждаетесь, если думаете, что вы одни правильно служите Норвегии. Надеть эту ненавистную форму, казаться покорным и смирившимся, а на деле неуклонно вести свою линию, обуздывать захватчиков, не дать им подавить наш национальный дух — полагаю, это более верный способ сохранить Норвегию, чем устроить побег нескольких пленных. Уверяю тебя, дорогой мой, ваш метод только озлобляет бошей.
Так вот оно что! Танген хочет его вызвать на спор. Невысокого же мнения о нем Гарольд, нечего сказать!
Гарольд Танген заговорил горячо:
— Тебя много мучили. Я понимаю твое недоверие. Но ведь меня-то ты знаешь?
Ивар с усилием приподнялся на локте и сказал серьезно и вежливо:
— Не имею чести быть с вами знакомым, господин Квислинг.
Танген отпрянул. Его тонкие губы дрогнули. Ивар впервые по-настоящему увидел Тангена: тщеславие, слабодушие, жестокость… И тут он понял, что сделал ошибку, едва не выдав себя Тангену. Имел ли он право испытывать себя на пределе человеческих сил? Ведь он рисковал не только собой. Кто знает, какие средства имеются в их распоряжении? Все это мелькнуло в его сознании очень быстро и сразу вылилось в решение.
— Прости, Гарольд, — проговорил он печально, — я столько перенес…
Короткий огонек торжества мелькнул в глазах Тангена, но тотчас погас, сменившись выражением оскорбленной добродетели.
— Я пришел к тебе с добром, Ивар.
— Это правда, Гарольд? — Ивар приподнялся, жадно вглядываясь в Тангена. Синие глаза Тангена опрозрачнели до глубины, чище горного ключа. — Я верю тебе, Гарольд. Можешь ты оказать мне большую услугу?
Ивар внимательно следил за Тангеном. В нем все — душевное участие. Ни любопытства, ни нетерпения.
— Говори, Ивар. Я сделаю все, что в моих силах.
— Мне нужно одно…
Танген сделал предостерегающий знак.
— Не забывай о моем положении. Я готов на все для тебя, но не для других. Ты видишь, я с тобой откровенен.
«Даже больше, чем ты думаешь, милый друг, — подумал Ивар. — Нельзя так грубо переигрывать».
— Скажи, Гарольд, в чем настоящая причина моего ареста?
Удивление Тангена на этот раз было неподдельным.
— Помогать бегству пленных русских — это еще не причина?
— Фу, — с облегчением произнес Ивар. — Значит, действительно это. Гораздо лучше быть обвиненным в грехах воображаемых, чем настоящих.
Танген был сбит с толку. Он не мог скрыть раздражения.
— Ты хочешь сказать…
— Что я понятия не имею ни о каких русских! Я думал, тут дело совсем в ином… — Ивар рассказал Тангену о неофициальном первенстве мира.
— Понимаешь, нам тогда помешали, но… — Ивар понизил голос до шепота, — мы хотели довести дело до конца. Я думал, что Микаель кому-нибудь проболтался, и меня взяли. Ох, и посылал же я ему чертей на голову! А ведь знаешь, я вырвал у него пятисотку…
Когда Ивар произнес имя Микаеля, Танген насторожился, но затем на лице сквозь маску участия все отчетливее проступало выражение высокомерной скуки. Он даже стал небрежно и нетерпеливо поддакивать Ивару, словно хотел сказать: «К чему лишняя болтовня? Ты же всегда был таким недалеким малым…».
После визита Тангена его вызвали всего лишь один раз. Все произошло как обычно, но обострившееся чутье Ивара подсказало ему, что гестаповцы несколько «охладели» к нему. Очевидно, его разговор с Тангеном сыграл в этом не последнюю роль. Ивар решил, что в его судьбе должна наступить перемена. И действительно, через несколько дней он трясся в товарном «арестантском» вагоне. Большинство его товарищей по несчастью совершенно искренне не догадывались о причине своего ареста.
То, что его, Ивара, отнесли к категории преступников столь невысокого ранга, служило хорошим признаком.
Он устроился поудобнее на соломенной подстилке и стал глядеть на крошечное зарешеченное окошко, за которым нежно голубело небо. Никогда еще пустое небо не казалось ему таким красивым. Оно меняло свою окраску: то нежно-голубое, чуть мерцающее, то синь синью, когда не видимые глазом горы или деревья закрывали солнце, то прозрачное и бесконечно золотистое, когда окошко поворачивалось к солнцу.
А если прищурить глаза, то небо обращалось в море, белые облака — в стаи гагар, и по этому морю Ивар отплывал в далекое плавание…
И он думал: «Какое счастье видеть все небо, весь огромный и чистый свод!». С тех пор мысль об освобождении стала для него мыслью о небе, которое вновь принадлежит ему.
…Когда же весной 1945 года Ивар выходил из лагеря, небо было пасмурным, в тяжелых серых тучах. Да он и не смотрел на небо. У ворот его поджидала Дагни. Он еще издали увидел ее тонкую фигуру в короткой оленьей шубке, но не поверил, что это она, пока не коснулся губами ее опавшего, побледневшего лица.
Она была первой теплой, живой, чистой и благоуханной плотью, которую он осязал, выйдя из грязного, жесткого, полного острых углов лагерного мира, и он принял ее как чудо.
Позже, уже в купе поезда, Ивар спросил:
— Как же ты узнала, где я?
— У меня оказались неизвестные друзья. Я уж и не знала, что подумать, когда однажды ко мне явился какой-то незнакомый человек и сказал, что ты жив. Он был такой страшный, что я вначале испугалась. У него вместо правого глаза глубокая черная дыра. Он сказал: «Ваш муж молодец» — и назвал лагерь, где ты находился. А я ответила: «Я всегда знала, что Ивар молодец…».
— Ну, какие пустяки, — сказал Ивар.
Так это был одноглазый! Значит, ему удалось спастись! Вот это парень! Откуда только они все знали? Вот было бы интересно когда-нибудь с ним встретиться! Хотя и учитель Кьерульф не последняя спица в колеснице.
— Кьерульф погиб, — словно угадав его мысли, сказала Дагни. — Наши все были удивлены: оказалось, что учитель чуть ли не глава северной группы сопротивления. Когда за ним пришли, он стал отстреливаться, а потом подорвал себя гранатой…
