Социальный состав чиновничества был весьма неоднороден. По данным Н.А. Рубакина, который ссылается на итоги переписи 1897 года, в Российской империи (за исключением Финляндии) насчитывалось 435 818 чиновников. В то же время по официальным данным на государственной службе в 1900 году состояло 159 476 человек[42]. Последняя цифра, скорее всего, отражает количество табельных чиновников и не учитывает земскую администрацию («третий элемент»), администрацию железных дорог и т. д. Петровская табель о рангах, как было сказано выше, сохраняла свое значение, превращая чиновников по выслуге в личных, а затем и в потомственных дворян. Но большая часть мелких чиновников навсегда оставалась разночинцами, не говоря уже о выходцах из мещанского сословия. Именно эти люди формировали низовые структуры административного аппарата, именно от них зависело качество выполнения принимаемых наверху решений. Эти люди несли на себе печать своей среды, а именно: низкий уровень культуры, отсутствие нравственных табу (очень часто маскировавшееся внешней религиозностью), корыстолюбие и меркантильность в личных отношениях. Чиновный мир прекрасно описан в русской литературе конца XIX — начала XX века, и это описание в комментариях не нуждается. Стоит только добавить, что чиновничество являлось носителем власти, и в условиях, когда власть одного чиновника была ограничена лишь властью вышестоящего чиновника, оно постепенно начинало играть самостоятельную роль в системе управления. Можно говорить о глубоком кризисе самодержавной монархии, утратившей контроль над своей административной системой, которая, в свою очередь, очень быстро теряла дворянский характер и наполнялась разночинцами.
Подтверждением тому являются опубликованные воспоминания крупного чиновника Министерства промышленности и транспорта Александра Васильевича Ивановского. В них он особо обращает внимание на противоречивый характер взаимоотношений правящих классов и аппарата управления царской России: «Под правящими классами я подразумеваю поместное дворянство и с большой натяжкой буржуазию. Но как раз именно эти классы почти совершенно не были представлены на высших должностях в большинстве министерств. Высшие классы служили в некоторых известных наперечет гвардейских полках и отчасти в губернаторах, рассадником которых являлся Преображенский полк и в меньшей степени некоторые полки гвардейской кавалерии. Из министерств они служили, пожалуй, в министерстве иностранных дел и в некоторой дозе в военном и морском. Министерство путей сообщения находилось всецело в руках инженеров путей сообщения, очень замкнутой касты, пополнявшейся главным образом детьми мелкого дворянства, с небольшой прослойкой старой поземельной аристократии. Горный департамент всецело находился в руках также замкнутой касты, менее сплоченной, чем инженеры путей сообщения, и пополнявшейся главным образом из разночинцев и отчасти детей горных инженеров. В морском министерстве преобладали старые морские фамилии из мелкого дворянства. В военном министерстве господствовали офицеры Генерального штаба, также довольно замкнутая каста самого пестрого происхождения. Относительно министерства внутренних дел мой хороший приятель Витте (однофамилец, но не родственник министра), занимавший видный пост в этом министерстве, уверял меня, что у них имеется особо секретный циркуляр, которым не рекомендуется принимать на службу в центральные учреждения министерства лиц с[о] значительными личными средствами или сыновей богатых родителей, как элемент слишком самостоятельный и недостаточно покорный. В министерство народного просвещения и государственный контроль шел самый густой разночинец»[43].
Однако сама категория «разночинцы» требует определенных пояснений. В.Р. Лейкина-Свирская еще в 1970-х годах, исследуя социальный состав русской интеллигенции, уделила много внимания месту этой социальной группы в структуре населения. Возникнув, как маргинальная группа лиц, не приписанных в силу разных причин к определенному сословию (а в эту группу входили и бродяги, и актеры, и придворные служители, и студенты, и фабричные!), впоследствии разночинцы занимают строго определенную нишу. С течением времени понятие «разночинец» постепенно наполнилось новым смыслом, обозначая людей, получивших чин или звание по праву образования. Причем формировалась эта группа в основном не за счет выходцев из податных, низших сословий, а за счет обер-офи- церских детей, детей мелких чиновников, личных дворян и священнослужителей, для которых получение образования было необходимо как базис для последующей карьеры. Разночинцами пополнялось как чиновничество, так и активно формирующаяся в эти годы интеллигенция[44].
Многозначность термина «интеллигенция» вынуждает к более четким формулировкам смысла данного понятия. Русский писатель П.Д. Боборыкин, пустивший в обращение это слово, понимал под интеллигенцией «самый образованный, культурный, передовой слой общества…»[45]. В такой трактовке это понятие теряет конкретность и вполне может быть использовано для характеристики интеллектуалов в любой точке мира в любую эпоху. Однако, употребляя этот термин применительно к России конца XIX века, мы подразумеваем совершенно определенные социальные слои. Речь идет, прежде всего, именно о разночинцах, той социальной группе, в жизненном укладе и менталитете которой наиболее ярко и полно проявился кризис сословного общества. Но разночинная интеллигенция не стала бы тем, чем она стала, без того громадного влияния, которое оказала на нее дворянская культура, и, в первую очередь, русская литература XIX века. Идеи нестяжательства, духовной гармонии человека и общества, антисамодержавный настрой литературы — все это подготовило почву для легкого восприятия демократических и социалистических теорий. Главной идеей, объединяющей т. н. «демократическую» интеллигенцию, стала идея Прогресса, понимаемого как процесс беспрерывного развития научного знания, социальных, экономических и политических институтов. Самодержавная Россия рассматривалась при этом как вид восточной деспотии, стоящей вне магистральной линии Прогресса.
В сословном обществе интеллигенция неминуемо должна была стать над сословными перегородками, и это делало получение образования особо притягательным для нонконформистов, т. е. для тех, кто тяготился сословными перегородками и искал себе более достойного места в этом мире. Однако в условиях самодержавной России само по себе получение образования не гарантировало стабильной служебной или иной карьеры. В конце XIX века в России появляется довольно многочисленная прослойка люмпен-интеллигенции. Это были люди, получившие среднее или высшее образование, но не имевшие стабильного заработка, бытовой устроенности, четкого социального статуса. Отдельную группу составляло студенчество, наиболее остро реагирующее на все проявления административного произвола и издержки дикого русского капитализма.
Надо заметить, что и дворянская интеллигенция не осталась в стороне от процесса политической радикализации, но в этой среде дачный процесс проявился в появлении на исторической среде своеобразного дворянского либерализма, сформировавшегося преимущественно в земствах (органах местного самоуправления).
Уже на рубеже XIX и XX веков разгорелась дискуссия о том, является ли понятие «интеллигенция» классовым. Это было связано с широким распространением в то время в России марксистских взглядов на природу социума. В контексте сохраняющейся в России сословности это свелось к выяснению вопроса: является ли интеллигенция отдельной социальной группой, а если является, то какое место она занимает по отношению к основным антагонистическим классам — буржуазии и пролетариату? Представители дворянской интеллигенции (в частности Н.А. Бердяев) отстаивали надклассовую сущность этого понятия, заявляя о том, что интеллигент — это человек с наибольшей внутренней свободой, живущий в первую очередь интересами разума, интеллектуальный и духовный голод есть его преобладающая страсть.
Демократическую интеллигенцию это определение не устраивало. Известный большевистский публицист В.В. Боровский поместил в мае 1904 года в журнале «Правда» под псевдонимом Ю. Адамович статью «Представляет ли интеллигенция общественный класс?», в которой доказывал, что интеллигенция не представляет собой общественный класс, а является группой, в которой присутствуют представители всех классов, выражающие их интересы посредством определенных идеологических постулатов[46].
По мнению другого известного публициста, А.С. Из- гоева, сутью интеллигенции является ее стремление к полной свободе (понимаемой не столько в духовном, сколько в политическом смысле). Ей в этом противостоит бюрократия, которая в условиях самодержавной России превратилась в самодовлеющую силу, главная цель которой — сохранить свое привилегированное положение любой ценой. Чем более неразвиты общественные институты, тем полнее господство бюрократии. Интеллигенция самим ходом Истории обречена на противоборство с этим господством. Одной из защитных мер бюрократии Изгоев называет попытки ее интегрировать интеллигенцию, что ведет к появлению «типа, среднего между интеллигентом и бюрократом»[47].
