С торжеством в серо-голубых глазах Пегги пододвинулась поближе:
— Вам ведь любопытно, не так ли?
— Любопытно? А чему, собственно, мне удивляться?
— Есть ли что-нибудь у меня под халатиком.
— Да, — признался Харт. — Любопытно.
Она легко коснулась губами его губ.
— Там ни черта нет, — заверила она его. Когда она взяла его за руку, то сказала внезапно охрипшим голосом: — Поэтому почему бы вам это самому не проверить?
— Прямо здесь? — осведомился Харт.
— Нет, в спальне.
Постельное белье на кровати сбилось. Долгое время в тускло освещенной спальне слышались лишь звуки хриплого дыхания. Харт был сам себе противен. “Ну хорошо. Но только на пару мартини”. Вот тебе и пара мартини! Совсем сошел с катушек! Любой мужчина, даже самый умный, все равно что воск в руках хорошенькой женщины. Похоже, природа, или Бог, или Творец, который создал мужчину, сделали так, что тяга к плотскому у мужчины столь сильна, что он просто не в силах ее преодолеть.
Харт долго лежал неподвижно, потом перевернулся на бок и приподнялся на локте.
Ее порочные губы все еще были припухшими. Ее маленькие, но совершенной формы груди с трудом приподнимались и опадали в такт ее дыханию.
Харт в первый раз за два месяца почувствовал спокойствие, настоящее восхитительное спокойствие. Он потянулся через стройное тело к прикроватному столику, взял две сигареты и прикурил их.
Пегги взяла протянутую ей сигарету.
Харт сделал затяжку.
— Почему выбор пал на меня?
Она долго и пристально смотрела ему в лицо.
— А ты поверишь, если я скажу, что причиной тому, что я ходила в суд, только ты, что я высиживала там каждый день в течение двух месяцев, глядя на тебя и думая о тебе?
— Нет, — сказал Харт. — Не поверю.
Годы, проведенные на Стрипе, разрушили все его иллюзии. Он приподнял ее лицо за подбородок двумя пальцами, чтобы видеть глаза.
— С кем ты сводишь счеты, золотко?
— Я тебе не нравлюсь?
Харт легонько погладил ее.
— Я тебя обожаю. Но я не получил ответа на свой вопрос.
— Мне следует ответить?
— Хотелось бы.
Девушка несколько минут лежала молча, потом свесила голые ноги на пол и встала, слегка качнувшись.
— Извини. Одну минуточку. Я хочу сделать глоток воды.
Харт проследил, как она выходила из спальни, мысленно сравнивая ее перекатывающиеся округлые ягодицы с попкой Герты. Он с грустью признал, что женщины, раздетые до нитки, очень похожи одна на другую. Когда она вернулась, походка ее стала еще более нетвердой, а от ее дыхания явно веяло запахом джина.
— Ты уверена, что ходила выпить воды? — спросил он. Она была с ним честна.
— Нет. Джина.
Она снова улеглась в постель и смотрела на него, не улыбаясь.
— Вот так.
— Значит, так.
Харт с трудом удержался, чтобы не ударить ее.
— Ну, теперь давай выкладывай, зачем ты все это затеяла.
— Ты злишься на меня.
— Возможно.
— И на Гарри.
Харт почувствовал, как у него из подмышки выкатилась капля пота и поползла по его боку. Несмотря на то, что в небольшой спальне становилось жарко и душно, капля пота была холодной.
— На какого еще Гарри? — заставил он себя спросить.
— На Гарри Коттона.
— Нет!
— Но ты сам спросил!
— Ты его хорошо знала?
Губы девушки скривились в горькой улыбке.
— Я — его жена. Его официальная жена. Мы поженились в Уэйко, штат Техас, когда он еще трудился на свою компанию и мыл окна на высоте. — Девушка вызывающе посмотрела на него. — А теперь давай ударь меня!
Харт подавил приступ тошноты. Коттон, должно быть, бил девочку, здорово колотил, довел ее до такого эмоционального состояния, что она оказалась способной на такое. Неудивительно, что защита постаралась не довести до того, чтобы она появилась на месте свидетеля обвинения.
— А почему я должен тебя ударить? — спросил он ее.
— Гарри бы ударил, — сказала она горько. — Он считал в порядке вещей заниматься любовью с любой шлюхой отсюда до Уэйко. Он обманывал меня с самой первой недели нашего брака. Теперь я об этом знаю. А между шлюхами он возвращался ко мне. И из-за того, что у него совесть была нечиста, если он на улице замечал, что какой-то мужчина смотрит на меня с восхищением, то едва мог дотерпеть, пока мы придем домой, чтобы избить меня. Иногда он так сильно меня избивал, что я даже не могла пойти на работу. — Ее голос становился все ниже и пронзительнее. — И он получил то, что заслуживает! Слышишь?!
— Слышу, — спокойно ответил Харт.
По крайней мере, хоть одно ясно. Эта ночь была ночью благодарности. В извращенном от горя мозгу Пегги это, наряду с тем, что она рассчиталась со своим приговоренным к смертной казни мужем, было благодарностью ему за его участие вместе с другими одиннадцатью присяжными в этом приговоре. Он попытался на нее рассердиться, но не мог. Это никак не касалось его лично. При любом удобном случае Пегги с тем же успехом “отблагодарила” бы любого из его коллег-присяжных. И не стоит упоминания тот факт, что Коттон довел ее до такого состояния и толкнул на этот поступок.
— Сколько тебе лет, золотко? — спросил он.
— Двадцать один.
Ее личико, плечи и грудь были покрыты крошечными капельками пота. Харт взял уголок помятой простыни, чтобы вытереть ей лицо.
— Не слишком много, чтобы тратить из-за этого слезы, — ласково заметил он. — Почему ты не попыталась прекратить все это и выбросить его из своей жизни?
Пегги замотала головой по подушке:
— Я пыталась.
— Он знал, что ты находишься в зале суда?
— Он не мог меня не видеть. Именно поэтому я и приходила каждый день.
Пегги с трудом подбирала слова. Ее голос с каждым мгновением становился все глуше. Харт удивился, сколько неразбавленного джина она выпила после мартини, чтобы набраться достаточно храбрости для того, что она сделала. Но даже полупьяная и обнаженная, в постели она была в определенном отношении леди.
Поза девушки выражала покорность.
Харт оставался с ней нежным. Он уселся на край постели и затушил свою сигарету.
— И теперь, когда я сыграл свою роль в твоей мести, расскажи мне о вас с Коттоном.
— Что можно рассказать о нас?
— Ты его сильно любила, верно?
Пегги прикрыла ноги простыней.
— Я считала его Господом Богом. — Неразбавленный джин, которого она нахлебалась, делал свое дело, и она захихикала. — Господом Богом. Именно так!
Харт покачал головой.
Пегги была явно довольна самой собой.
— Я его распну… — Она никак не могла выговорить последнее слово, и ей пришлось начать все сначала. — Я его распяла, просто сидя на последней скамейке в зале суда и держа свой рот на замке.
Харт почувствовал, как на затылке закололо от коротко остриженных волос.
— О ком ты говоришь, Пегги?
Джин, горе и облегчение после многих месяцев сдерживаемой ненависти и одиночества, к которому она приговорила себя, подмыли основание высокой стены ее молчания, ее глаза наполнились слезами.
— О Гарри.
— И что о нем?
— Он не делал этого.
— Не делал — чего?
Девушка смотрела на Харта полными слез глазами так, словно он был слабоумным.
— Ну, не убивал он Бонни Темпест! — объяснила она. — Он не делал этого, я знаю!
Губы Харта неожиданно онемели. Он с трудом заставил себя выговорить:
— Откуда ты это знаешь?
— Оттуда! Она не умерла, — сказала Пегги. — Я видела ее собственными глазами в Энсенаде менее четырех месяцев назад.
— Ты пьяна!
Пегги кивнула:
— Точно. — Она вытерла глаза тыльной стороной ладони. — У меня такое ощущение, словно я плыву в невесомости. Но я не была пьяной, когда видела Бонни. Она перекрасила свои рыжие лохмы в черный цвет. А это, — она взялась обеими руками за свои небольшие груди, — Бонни так затянула, что стала совсем плоской, хотя на самом деле это вовсе не так. Она взяла себе новое имя — сеньора Альвередо Монтес — и изображала из себя богатую вдову откуда-то из Венесуэлы.
История была фантастическая. Не может быть! Неужели это правда? Харт прикурил сигарету и отвернулся, чтобы не выдыхать дым в лицо Пегги.
— Ты хочешь сказать, что видела девушку, похожую на Бонни Темпест?
Пегги отрицательно замотала головой по подушке:
— Нет. Это была сама Бонни Темпест. Я ее знаю. Некоторое время “Ассортед артисте” имело с ней дело. Она обычно приходила в контору и обзывала всех вшивыми распространителями театральных билетов, пока всем не опротивела и с ней не разорвали контракт.
Харт забавлялся шуткой. По крайней мере, он надеялся, что это была шутка.
— А что ты делала в Энсенаде?
Вместо ответа на вопрос, Пегги уселась на постели и, гладя простыню на коленях, воинственно объявила:
— Хочу еще выпить!
— Оставайся на месте, — сказал ей Харт. — Я принесу.
Он обнаружил свои трусы на полу под ее красным чесучовым халатиком и надел их, потом прошел в кухоньку и налил четверть стакана джина в старомодный бокал, смешав с таким же количеством воды.
