А Сёма продолжает немножечко шить. И однажды в бложике своём делает вкрадчивую запись о том, что его Манюня тоже пишет стихи. И даёт ссылочку на журнал супруги, куда шумной толпой устремляются порядочные люди, дабы засвидетельствовать своё почтение новой литературной звезде. А вскоре мы обнаруживаем в Сети объявление, что, будучи проездом в Москве, известная поэтесса Манюня Харьковская выступит в помещении «Журнального зала». А дальше её ждут Париж, Неаполь и Житомир. Спешите видеть и слышать! Одесса ликует, рукопожатные рукоплещут, русская словесность спасена!
Кто сравнится с четой Харьковских? Есть ли где ещё такая партия? Оказывается, есть. Тоже супружеская пара, и тоже одесситы, хотя давно обитают в Москве. Поэт-авангардист Ефим Штрунцель и фантаст Галина Харина. Эти также страдали от КГБ [?] карательный психиатрии. У них своих заслуг и наград полные сундуки. Они благожелательно, хотя и не без скрытой ревности следят за успехами четы Харьковских, прикидывая, кому же всё-таки суждено остаться на Олимпе. Эта могучая кучка, этот мощный квартет буквально сотрясает стены нашей ветхой лачужки, полной завистников и дилетантов. Мы тут бухтим со злости, сплетни разносим, а вот они – творят! Того и гляди, порвут «Новый мир» на две равновеликие части.
А вы говорите – Бродский… Тот был лохом, нет бы супругу свою в литературу протащить или там любовницу. Не ковал, пока горячо. Всё поэта из себя строил, невольника чести… Поц какой. И за что ему Нобелевку дали? Тунеядец, а выдавал себя за диссидента... То ли дело наши герои – у них все справочки собраны, по папочкам разложены, все задокументировано, и печати там, и подписи. Скоро, скоро уже чванливый Нобель упадёт в мускулистые руки одной из звёздных пар. Неужели в харьковские? Или всё же в штрунцель-харинские? Ставки 50 х 50. Дух захватывает от такой лотереи. Проще выбирать между Пушкиным и Лермонтовым, Толстым и Достоевским.
А уж писать об этом... Вот некий неосторожный критик задастся вопросом: «А с какой стати Манюня Харьковская вообще считается поэтом? Нам что, одного Сёмы мало?» И тут же в ответ раздадутся возмущённые голоса: «Где конструктивная критика? Что вы себе позволяете? Да как вы вообще могли усомниться?» Следом пойдут обвинения в антисемитизме, в банальной зависти, в профнепригодности. Священную корову трогать нельзя, а сомневаться в её святости – тем более. Сёма это моментом растолкует в своём ЖЖ. И неосторожному критику, если он слаб в коленках, придётся нехотя согласиться и начать нудный разбор манюниных виршей. Если у Сёмы хоть изредка проскальзывает что-то своё, неброское, но и не бродское, то Манюня бездарна бесповоротно. В итоге начавший разбор просто потонет в уныло-вторичных словесах, так ничего толком и не сказав. Но на это и весь расчёт четы Харьковских. Да и Штрунцель-Хариных. Напёрсточник всегда говорит: «Ты тут не бузи, лучше играй дальше, тебе ещё повезёт».
Конструктивная (как же они любят это слово!) литературная критика возможна только там, где есть объект для неё. Если же вместо литературы тебе активно навязывают такую вот Манюню, то нет никакого резона копаться в её сочинениях. Ты всё равно проиграешь. Так же, как проиграешь напёрсточнику. Следует помнить, что о соблюдении неких общих правил говорят обычно те, кто их как раз и нарушает. А нужно играть только по своим правилам. Видишь перед собой шулера, шарлатана, местечкового жулика – имей смелость открыто назвать его тем, кем он и является. Не твоя забота, как он дошёл до жизни такой. Твоя цель – метнуть раскалённое перо в его бесстыжий циклопий глаз. А что он будет вопить после, ослеплённый и униженный, – не твоя забота. Переход на личности в критике не обязателен, но порой он оказывается единственно верным средством. И если ты решил действительно расчистить авгиевы конюшни, то надо быть «неприкасаемым». И не бояться. Пусть боятся тебя.
Я - голос!
Стихи Андрея Вознесенского я полюбила со школьной скамьи. Они всегда потрясали и восхищали меня своей яркой образностью, художественной изобретательностью, метафоричностью, новизной языка, современностью, внутренней свободой и раскрепощённостью автора, и нестандартностью его взгляда на вещи, и оригинальностью мышления, и своей энергетикой[?] и оказали на меня огромное влияние, которое с годами становилось и становится всё заметнее. Я мечтала, но долго не решалась познакомиться с Вознесенским, во‑первых, потому, что стеснялась, считала себя не готовой для контакта с этим суперпоэтом мировой величины, а во‑вторых, потому, что некоторые мои коллеги говорили мне: он сноб и вряд ли он оценит тебя и твои стихи в стиле наива и примитива, ему всё это не близко.
А познакомилась я с ним в 1991 году в журнале "Юность", где печаталась ещё при Андрее Дементьеве. Я увидела Вознесенского в редакции и прямо и сказала ему: «Я люблю поэта Андрея Вознесенского!» - и протянула ему свою руку, и он пожал её. И я сказала ему: «У меня дома, в Рязани, есть книга моих стихов, которую я давно подписала для вас, но не знала, как подарить её вам…» И он окинул меня всю глазами с головы до ног и сказал без всякого снобизма и надменности, как-то очень добро и просто: «Она – за вами». И я послала ему из Рязани две свои книги «Такие красные цветы» и «Потерянное кольцо» с таким автографом:
Поэту без приставки «анти»,
Давно контакта с ним ища,
Дарю «Кольцо…», душою трепеща,
И эту надпись в сотом варианте.
И Вознесенский тут же написал обо мне в журнале «Огонёк» в статье «Музы и ведьмы XX века»… Это было для меня счастьем счастий! Триумфом моей души! А для Рязани это было сенсацией сенсаций. А потом он написал обо мне и процитировал мои самые хулиганские стихи в журнале «Обозреватель», который выходил в 134 странах, а потом ещё написал обо мне в своей книге «На виртуальном ветру» и назвал меня «рязанской красной девицей в нашей поэзии». А я потом написала книгу о нём «Храм Андрея на виртуальном ветру», где высказала свой взгляд на Вознесенского и на его поэзию и прозу… И мы с ним выступали в Москве на презентациях его книг, в Доме книги, в магазине «Москва», в магазине на Кузнецком Мосту. И стали друзьями, и я стала другом его семьи. И они с Зоей Богуславской приглашали меня на интересные мероприятия, куда не каждого пригласят и куда не каждый попадёт.
Александр Межиров сказал: « До тридцати поэтом быть – почётно, / И срам кромешный – после тридцати ». Но это – смотря каким поэтом. Если таким, как Андрей Вознесенский, то таким поэтом всегда быть почётно – и после тридцати, и после семидесяти…
Андрей Вознесенский в 77 лет писал стихи такой пронзительной силы, каких не писал в 20 лет, стихи, пронизанные такой болью, которые тронут даже самую чёрствую душу:
Боль – остра, боль – страна
разорённая…
Боль – жена, боль – сестра,
боль – возлюбленная!
Это право на боль
и даёт тебе право
на любую любовь,
закидоны и славу.
…Есть поэты, которые остаются в истории всего одним стихотворением или одной песней, как слепой поэт-самоучка Иван Козлов, написавший «Вечерний звон». Андрей Вознесенский написал «Миллион алых роз», «Плачет девочка в автомате», «Сидишь беременная, бледная», «Не исчезай», «Верни мне музыку», «Подберу музыку», «Вальс при свечах», «Благодарю», «Голая богиня», «Затмение сердца», «Начни сначала», «Не возвращайтесь к былым возлюбленным», «Песню акына», «Песню на «бис», «Танец на барабане», песни к рок-опере «Юнона и Авось» и т.д. Если бы он написал только эти песни и ничего больше, или только одну из этих песен, он уже остался бы в истории. Но его песни – это всего лишь приложение ко всему, что он написал ещё, приложение ко всем его книгам, к собраниям его сочинений.
Слава богу, что он успел написать всё это!
Архитектор по образованию, зодчий поэзии, Мастер своего дела, Андрей Вознесенский построил из своих книг храм своей Поэзии, непривычный, авангардный и великолепный, как храм Гауди в Барселоне, со своими молитвами в нём, со своими песнопениями, со своим иконостасом и со своими колоколами и звонами.
Я всегда восхищалась голосом, каким Вознесенский читал свои стихи. И этот самый голос он в 2000-е годы стал терять и в конце концов потерял. И говорил уже шёпотом и полушёпотом, даже когда выступал у микрофона, а потом уже и шёпотом не мог говорить. Вот трагедия для поэта, да ещё такого публичного, медийного, как Вознесенский! И при этом он ещё шутил: «Я слишком много и слишком громко кричал в своей жизни и вот посадил свои связки…» Он написал стихи «Теряю голос…»:
Голос теряю. Теперь не про нас
Гостелерадио.
Врач мой испуган. Ликует Парнас.
Голос теряю…
Ржёт вся страна, потеряв всю страну.
Я ж – только голос…
