А моя ты любочка, поняла ли ты мою печаль? Понесешь людям, а меня, может, уже и не будет. Найдут в земельке... Под корнями..."
Зинаида Коваленка, самосел
Монолог о целой жизни, написанный на дверях
"Я хочу засвидетельствовать...
Это было тогда, десять лет назад и каждый день происходит со мной сейчас. Это всегда со мной.
Мы жили в городе Припять. В самом этом городе.
Я не писатель. Не опишу. Моего ума не хватает, чтобы понять. И моего высшего образования. Вот ты живешь... Обыкновенный человек. Маленький. Такой, как все вокруг - идешь на работу и приходишь с работы. Получаешь среднюю зарплату. Раз в год ездишь в отпуск. Нормальный человек! И в один день ты внезапно превращаешься в чернобыльского человека. В диковинку! Во что-то такое, что всех интересует и никому неизвестно. Ты хочешь быть как все, а уже нельзя. Ты не можешь. На тебя смотрят другими глазами. Тебе задают вопросы: там было страшно? Как горела станция? Что ты видел? И, вообще, могут ли у тебя быть дети? Жена от тебя не ушла? На первых порах мы все превратились в диковинку... Само слово "чернобылец" до сих пор, как звуковой сигнал... Все поворачивают голову в твою сторону... Оттуда!
Это были чувства первых дней... Мы потеряли не город, а целую жизнь...
Уехали из дома на третий день... Реактор горел... Запомнилось, что кто-то из знакомых сказал: "Пахнет реактором". Неописуемый запах. Но об этом уже было в газетах. Превратили Чернобыль в фабрику ужасов, а на самом деле в мультик. Я расскажу только свое... Свою правду...
Было так... Объявили по радио: кошек брать нельзя! Кошку в чемодан! А она в чемодан не хочет, вырывается. Обцарапала всех. Вещи брать нельзя! Я все вещи не возьму, я возьму одну вещь. Только одну! Я должен снять дверь с квартиры и увезти, дверь оставить не могу... А вход забью досками...
Наша дверь... Наш талисман! Семейная реликвия. На этой двери лежал мой отец. Не знаю, по какому обычаю, не везде так, но у нас, сказала мне мама, покойника надо положить на дверь от его дома. Он так лежит, пока не привезут гроб. Я сидел около отца всю ночь, он лежал на этой двери... Дом открыт... Всю ночь... И на этой же двери до самого верха зазубрины... Как я рос... Отмечено: первый класс, второй. Седьмой. Перед армией... А рядом - как рос уже мой сын... Моя дочь... На этой двери вся наша жизнь записана. Как я ее оставлю?
Попросил соседа, у него была машина: "Помоги!" Показал мне на голову: мол, ты, друг, не в себе. Но я ее вывез... Дверь... Ночью... На мотоцикле... Лесом... Вывез через два года, когда наша квартира уже была разграблена. Очищена. За мной гналась милиция: "Будем стрелять! Будем стрелять!" Конечно, они приняли меня за мародера. Дверь из собственного дома я как украл...
...Отправил дочку с женой в больницу. У них по телу расползлись черные пятна. То появятся, то исчезнут. Величиной с пятак... А ничего не болит... Их обследовали. Я спросил: "Скажите, какой результат?" - "Не для вас". - "А для кого же?"
Вокруг тогда все говорили: умрем-умрем... К двухтысячному году беларусы исчезнут. Дочке было шесть лет. Укладываю ее спать, она мне шепчет на ухо: "Папа, я хочу жить, я еще маленькая". А я думал, она ничего не понимает...
Вы способны себе представить сразу семь лысых девочек? Их в палате было семь... Нет, достаточно! Я кончаю! Когда я рассказываю, у меня чувство, вот сердце подсказывает - ты совершаешь предательство. Потому что я должен описывать её, как чужую... Её мучения... Жена пришла из больницы... Не выдержала: "Лучше бы она умерла, чем так мучиться. Или мне умереть, чтобы больше не смотреть". Нет, достаточно! Я кончаю! Не в состоянии. Нет!
Положили её на дверь... На дверь, на которой когда-то лежал мой отец. Пока не привезли маленький гроб... Он был маленький, как коробка из-под большой куклы.
Я хочу засвидетельствовать - моя дочь умерла от Чернобыля. А от нас хотят, чтобы мы этого не помнили..."
Николай Калугин, отец
Монолог одной деревни о том, как зовут души с неба, чтобы с ними поплакать и пообедать
Деревня Белый Берег Наровлянского района Гомельской области.
Говорят: Анна Артюшенко, Ева Артюшенко, Василий Артюшенко, Софья Мороз, Надежда Николаенко, Александр Николаенко, Михаил Лис.
- Гостейки к нам... Добрые люди... Не ворожилось на встречу... Никакого знака... Бывает, ладонь чешется - поздоровкаешься. А сегодня, ани, не ворожилось. Одно соловейка всю ночь пел - на солнечный день. Ой! Наши бабы в момент сбегутся. Вон Надя уже летит...
- И пережили все, перетерпели...
- Ой, не хочу вспоминать. Страшно. Выгоняли нас, солдаты выгоняли. Военная техника понаехала. Самоходки. Один дед старый... Уже лежал. Помирал. Куда ехать? "Я вот встану, - плакал, - и пойду на могилки. Своими ногами". Что нам за хаты заплатили? Что? Поглядите, какая тут красота! Кто нам за эту красоту заплатит? Курортная зона!
- Самолеты, вертолеты - гул стоял. КамАЗы с прицепами... Солдаты. Ну, думаю, началась война. С китайцами или американцами.
- Хозяин пришел с колхозного собрания и говорит: "Завтра нас эвакуируют". А я: "Как же картошка? Не выкопали. Не успели". Стучит в дверь сосед, и сели они с моим выпивать. Выпили и давай ругать председателя: "Не поедем и точка. Войну пережили, а тут радиация". Хоть залезай в эту землю. Не поедем!
- Сначала думали, что все умрем через два-три месяца. Так нам говорили. Агитировали. Пугали. Слава Богу - живы!
- Слава Богу! Слава Богу!
- Никто не знает, что на том свете. Тут лучше... Знакомее. Как моя мама приговаривала: красуешься, радуешься и самовольничаешь.
- Пойдем в церковь, помолимся.
- Уезжали... Взяла землю с маминой могилки в мешочек. Постояла на коленках: "Прости, что мы тебя оставляем". Ночью пошла к ней и не боялась. Люди свои фамилии писали на хатах. На бревнах. На заборе. На асфальте.
- Собак солдаты убивали. Стреляли. Бах-бах! После этого я не могу слышать, как кричит живое.
- Я тут бригадирствовал. Сорок пять лет... Жалел людей... В Москву на выставку мы свой лен возили, колхоз посылал. Значок оттуда привез и красную грамоту. Тут ко мне с уважением: "Василий Николаевич. Николаевич..." А кто я там, на новом месте? Старый дед в капелюше. Тут буду помирать, женщинки мне воды принесут, в хате натеплят. Жалел я людей... Вечером идут бабы с поля и поют, а я знаю, что они ничего не получат. Одни палочки на трудодни. А поют...
- В деревне люди живут вместе... Одним миром...
- Снится мне сон, это я уже в городе у сына жила. Сон... Что жду смерти, поджидаю. И сыновьям наказываю: "Повезете меня на наши могилки, хоть пять минут постойте со мной возле родной хаты". И сверху вижу, как сыны меня туда везут...
- Пусть она отравленная, с радиацией, но это моя родина. Нигде мы больше не нужны. Даже птице своё гнездо мило...
- Доскажу... Жила у сына на седьмом этаже, подойду к окну, гляну вниз и крещусь. Кажется, что коня слышу. Петуха... И такая жаль... А то сосню свой двор: корову привязываю и дою, дою... Просыпаюсь. Не хочу вставать. Я еще там. Я то здесь, то там.
- Днём мы жили на новом месте, а ночью на родине. Во сне.
- Зимой у нас тут ночи длинные, сидим, бывает, и считаем: кто уже помер?
- Мой хозяин два месяца лежал... Молчал, не отвечал мне. Как обиделся. Хожу по двору, вернусь: "Батька, как ты?" Глаза только на голос поднимет, а мне уже легче. Пусть бы лежал, молчал, а был в хате. Когда человек умирает, плакать нельзя. Перебьешь ему смерть, будет долго трудиться. Я в шкафу свечку взяла и в руки ему вставила. Он взял и дышит... Глаза, вижу, мутные... Не плакала... Об одном просила: "Передай там привет нашей дочушке и моей любой мамочке". Молилась, чтобы нам вместе... Некоторые Бога и упросят, а мне он смерти не дал. Живу...
- А я помирать не боюсь. Никто два раза не живет. И лист отлетает, и дерево падает.
- Бабоньки! Не плачьте. В передовиках все годы ходили. Стахановки. Сталина пережили. Войну! Если бы не смеялись и не тешились, то давно б повесились. Значит, разговаривают две чернобыльские женщины. Одна: "Слыхала, у нас у всех теперь белокровие?" Другая: "Ерунда! Я вчера палец порезала, кровь текла красная".
- В родном краю, как в раю. А на чужине и солнце не так светит.
- А моя мама когда-то меня научила, что возьми иконку и переверни ее, и чтобы она так три дня повисела. Где б ты не была, обязательно домой возвратишься. У меня было две коровы и две телки, пять свиней, гуси, куры. Собака. Руками голову обхвачу и хожу по саду. А яблок, яблок-то сколько! Пропало все, тьфу, пропало!
- Помыла хату, печь побелила... Надо оставить хлеб на столе и соль, миску и три ложечки... Ложек столько, сколько душ в хате... Все, чтоб вернуться...
- А гребешки у кур были черные, а не красные - радиация. И сыр не получался. Месяц жили без творога и сыра. Молоко не кисло, оно в порошок сворачивалось, белый порошок. Радиация...
- Эта радиация у меня на огороде была. Огород весь побелел, беленький-беленький, как чем-то посыпанный. Кусочками какими-то... Я думала, может, что-то из лесу такое принесло...
- Не хотели мы уезжать. Ой, не хотели! Мужики выпившие. Под колеса бросались. Начальство ходило по хатам и каждого уговаривало. Наказ: "Имущество не брать!"
