— Граф, — ответил маркиз Тюрингский, — слова ваши выдают, скорее, желание услужить другу, нежели свидетельствуют об осмотрительности. Эта поездка, без сомнения, скомпрометирует Аделаиду; а если ненароком секрет наш выйдет наружу, меня непременно обвинят в лицемерии! По-моему, мы говорили о том, чтобы устроить принцессе побег, а не возвращать ее назад супругу. Если Аделаида покинет Саксонию, у меня останется надежда, но как только она вернется к Фридриху, всем моим надеждам конец. Разумеется, я виноват, раз дерзаю высказывать подобные соображения; но не буду ли я виновен вдвойне, вернув возлюбленную в объятия ревнивца, который, быть может, завтра обойдется с ней так же, как обошелся с тем, кого посчитал ее любовником? Если я всего лишь сменю один нависший над ее головой меч на другой, я нарушу не только священные для меня законы любви, но и законы приличий. Поэтому поезжайте один, дорогой Мерсбург, и передайте той, кто украшает дни мои и превращает жизнь в муку, мои пожелания и изъявления моей любви. Объясните ей, почему я вынужден был отказаться поехать с вами, и если вы действительно хотите услужить мне, не привозите ее сюда. Пусть она укроется в Брауншвейге, у своего отца, а об остальном я позабочусь: как только она прибудет в родные края, я буду знать, что делать.
— Вы меня удивляете, — произнес граф. — Не ожидал, что вы отвергнете предприятие, затеянное мною исключительно ради вас. Тем не менее, поразмышляв о причинах, породивших ваш отказ, я нахожу их вполне разумными и не могу понять только одного, а именно ваше нежелание вновь видеть здесь принцессу. Если я буду уговаривать Аделаиду вернуться к отцу, я не выполню волю Фридриха, да к тому же предложу Аделаиде совершить поступок, нисколько ее не оправдывающий, так что вряд ли подобное предприятие мне по силам: ее честь не позволит ей поддаться на мои уговоры, а моя честность — уговаривать ее.
— Снисходительность ее мужа вполне может оказаться видимостью, поэтому лучше умолчать о ней. Вспомните, что от решения ее, возможно, будет зависеть ее жизнь, и тогда все колебания по поводу того, стоит ли скрывать от нее полученный вами приказ, сразу отпадут.
— По-вашему получается, она сама должна выбрать себе убежище, и сама назвать мне его. Что ж, я попытаюсь угодить всем, — продолжил Мерсбург, — но каковы бы ни были результаты наших действий, никогда не обвиняйте меня в пренебрежении вашими интересами.
— Ах, — воскликнул маркиз Тюрингский, — у меня и в мыслях такого не было, ибо я крепко рассчитываю на вашу дружбу.
Так как Фридрих торопил Мерсбурга с отъездом, друзья расстались и более к этому разговору не возвращались. Отказ Людвига от поездки нисколько не рассердил принца.
— Маркиз, — обратился он к нему, — мне понятны причины вашего отказа, изложенные вами графу Мерсбургу. Разумеется, никто не питает относительно вас никаких подозрений; злые языки найдутся всегда, но ваше благоразумие лишает их пищи для сплетен.
— Я принял решение, руководствуясь осмотрительностью, — ответил кузен Фридриха. — И все же, принц, позвольте вам заметить, что, не разобравшись, вы поспешили заточить супругу вашу в крепость и тем самым нанесли оскорбление ее добродетели, а подобные оскорбления очень трудно забываются… несчастный же Кауниц, коего дни вы пресекли…
— Друг мой, — воскликнул принц, — во всех этих событиях ощущается некая загадочность, неподвластная моему пониманию. Сначала все говорили, что, умирая, Кауниц признался в любви к Аделаиде. Но оказалось, что никакого любовного признания несчастный не делал, а, напротив, произнес перед смертью следующее: «Смертельный враг преследует меня, я пал его жертвой, как когда-то пала моя мать…» Вот и все, что он сказал, отходя в мир иной. Не знаете ли вы, маркиз, кто был его врагом?
— Не знаю, ваша светлость. Но мне кажется, это признание оправдывает вашу супругу.
— Полностью с вами согласен.
— О, сколь мучительно, должно быть, гложет теперь вас совесть!
— Да, друг мой, — упав в кресло, ответил Фридрих, — терзания мои поистине ужасны… Чего бы я ни отдал, лишь бы вернуть к жизни этого несчастного!
— Не будем сокрушаться понапрасну, — промолвил Людвиг, — а лучше подумаем о том, как исправить ваш проступок, оскорбивший самую прекрасную и невинную женщину.
— Я поручил это Мерсбургу.
— Он готов исполнить ваше поручение; но понравится ли это женщине, без сомнения, крайне на вас обиженной? Ах, дорогой принц, если бы люди сначала думали о том, как тяжко искупать преступление, разве они стали бы его совершать!
— О Людвиг, не рвите мне душу! Самый несчастный из людей, я вдобавок сделал самой несчастной мою добродетельную супругу.
Неужели вы полагаете, что сможете кого-нибудь убедить в необходимости заточения вашей супруги? Только что на глазах у всех саксонцев она продиктовала достойный ответ на оскорбительное письмо императора, а вы пытаетесь обвинить ее в государственной измене! Страсти ослепляют нас, Фридрих, отыскивают для себя любую зацепку! Простите, ваша светлость, простите, если, забыв о возрасте своем и вашем титуле, я говорю с вами в неподобающем тоне: так трудно сдерживать слова, идущие от сердца! А сейчас я обращаюсь к вам от чистого сердца и надеюсь, что вы простите мне мою искренность.
— Я прощаю тебя, друг мой, — ответил Фридрих, обнимая маркиза. — Пусть благие намерения и дальше ведут тебя по жизни, и, быть может, ты преуспеешь больше, чем я!
Тем временем Аделаида, чья душа то погружалась в пучину отчаяния, то пылала праведным гневом, под охраной почтительных стражников прибыла в Торгау. Майор Крейцер, комендант крепости, встретил ее со всем возможным радушием и с помощью дочери своей, юной Батильды, обустроил принцессу в наилучших апартаментах, а затем полностью поручил ее заботам прелестной Батильды. Девушка неустанно утешала Аделаиду.
— Ах, Батильда, не пытайтесь меня утешить: любые беды проходят, но оскорбления, запятнавшие репутацию, не забываются никогда; обидам, омрачившим славу и уязвившим самолюбие, забвения нет. Я не жалею о троне, который мой самый несправедливый в мире супруг счел меня недостойной делить с ним. Но запятнать мою честь, оскорбить меня, заподозрив в интриге с человеком, с коим я даже не была знакома, с тем, кто по рождению своему не мог даже мечтать приблизиться ко мне! Плохо же супруг мой знал меня, если смог заподозрить в подобной слабости! Если бы такая гордая женщина, как я, позабыв о царственном венце, нарушила бы свой долг, то неужели она завела бы интрижку с тем, кто ниже ее по положению? Пусть знает гневливый мой супруг: любовь никогда не заставит меня забыть о долге. Я не прошу его о снисхождении, ибо блюду свою честь не ради него, а ради себя самой: гордость не позволяет мне поступиться долгом, и я не собираюсь сносить пустые оскорбления. Впрочем, какая разница, почему женщина намерена хранить добродетель?
Напрасно бедная Батильда пыталась успокоить госпожу. Но неожиданно вмешался случай, и принцесса, сбросив оковы, бежала из места своего заточения.
Принцесса Саксонская и Батильда пребывали в апартаментах принцессы, как вдруг раздался страшный шум, крики, грохот… Побуждаемые любопытством, женщины, превозмогая страх, приоткрыли дверь… Боже! Какой ужас! Крепость объята огнем; языки пламени уже окутали башни, а перепуганные люди возносят громкие мольбы о помощи к Всесильному. Принцесса, собиравшаяся отойти ко сну, как была, полуодетая и с распущенными волосами, обхватила за плечи Батильду и повлекла ее подальше от бушующего огня. В те тревожные минуты никто даже не помыслил воспрепятствовать их бегству, и они без приключений добрались до ворот крепости, никем не охраняемых, ибо стража бросилась тушить пожар.
— Скорей, скорей, — торопила Аделаида, — воспользуемся несчастьем и бежим отсюда!
— О сударыня, — воскликнула Батильда, — мой отец… разве я могу бросить его, не попрощавшись? Позвольте мне хотя бы обнять его и получить его благословение.
Не дожидаясь ответа, Батильда бросилась сквозь огненную завесу искать отца; вскоре она увидела его.
— Отец, — воскликнула она, падая к нему в объятия, — скажите, какой долг мне следует исполнять: тот, о котором напоминает мне природа, или же тот, который возложили на меня люди? Как мне поступить?
— Беги, дочь моя, — ответил майор, — беги скорее, спасай принцессу, ибо бесчисленные опасности грозят ей, а потом, если можешь, приведи ее обратно. Вот все, что я могу тебе сказать; а теперь давай попрощаемся, ибо, возможно, мы больше не увидимся… Я не могу дать тебе для охраны солдат: они все заняты… Ах, этот злосчастный пожар погубил нас!
Вся в слезах, Батильда вернулась к принцессе, и они побежали дальше. Едва лишь покинули они крепость, как их настиг какой-то человек и предложил увезти их подальше от бушующего огня.
