Сарацины постепенно начали заимствовать многое из нравов и обычаев христиан. Храбрый и гордый народ был восхищен мужеством и терпением христиан, их твердой верой, а также их храбростью, соединенной с ловкостью и искусством. Они устраивали у себя турниры наподобие рыцарских, но главное – они отличались тем, что твердо держали данное слово, чем могли служить примером для христиан. Частые их перемирия соблюдались свято. Благодаря войне, представлявшей, в сущности, величайшее зло, обе стороны приобретали возможность выказать лучшие и благороднейшие стороны своего духа: милосердие и справедливость. Все эти чувства менее заметны во времена мира и спокойствия.
Вот эти-то чувства и овладели сердцами христианина и мусульманина, еще несколько минут тому назад не гнушающихся никаких способов для взаимного уничтожения. Недавние враги теперь медленно двигались к источнику, так давно привлекавшему их. Некоторое время они ехали молча: только что пережитые ощущения еще переполняли их, и слова не шли с языка. Кони, по-видимому, тоже наслаждались отдыхом: хотя конь сарацина и был больше утомлен бешеной скачкой, зато на нем не было массивного снаряжения, водруженного на рыцарскую лошадь, с ног до головы покрытую обильным потом. Нескольких спокойных шагов хватило арабскому скакуну, чтобы восстановить силы; пена и пот виднелись лишь на узде да на попоне. Вязкий песок, по которому им пришлось передвигаться, до крайности утомил несчастного коня рыцаря Спящего Барса. Пожалев своего верного товарища битв и походов, рыцарь решил идти пешком. Густые облака пыли носились в воздухе, раскаленном знойным солнцем, обращающим и сам песок в жгучее вещество; ноги глубоко увязали в песке, и рыцарь лишь медленно мог двигаться вперед.
– Твой добрый конь действительно заслуживает таких забот, – нарушил наконец молчание сарацин. – Одному удивляюсь: как ты решился поехать на нем в нашу пустыню, где его ноги чуть не до колен вязнут в глубоком песке?
– Да, мой конь не похож на твоего арабского скакуна, – ответил рыцарь, в душе обижаясь за критическое отношение к любимому животному, – но и он не раз отличался: когда я был еще на родине, проезжал на нем по застывшей воде озера, по величине равного вашему Мертвому морю.
С изумлением взглянул сарацин на говорившего, и тонкая усмешка, словно молния, пробежала по его губам, однако он продолжал внимательно слушать повествование.
– Рассказывать небылицы легко, – не вытерпел он, – вас, франков, только послушай, так вы готовы совсем одурачить человека.
– Ты невежлив, неверный, – возразил крестоносец. – Если бы я не понимал, что твое недоверие происходит лишь по неведению, то наш мир тут бы и кончился, и мы снова померились бы силами в честном поединке. Неужели ты думаешь, что я лгу? Повторяю тебе, что я и пятьсот всадников, моих спутников, проехали на лошадях несколько миль по воде, очень похожей на стекло.
– Что ты рассказываешь?! – нетерпеливо воскликнул мусульманин. – Ни Мертвое море, ни семь океанов, окружающих землю, не допускают, чтобы нога лошади коснулась их поверхности! Вспомни про Черное море, которое потопило фараона со всадниками.
– Ты никогда не видел этого, сарацин, но поверь же моим словам: я тебе говорю только правду. В южных странах зной превращает песок в мельчайшую пыль, в моем же отечестве холод обращает воду в твердое вещество, похожее на прозрачный камень. Но пора прекратить этот разговор; я слишком ясно вспоминаю мою далекую родину; отчетливо вижу, как гладкая поверхность тихого озера отражает сияние луны и звезд, и раскаленный воздух этой дикой пустыни становится для меня еще более нестерпимым.
Мусульманин долго смотрел на говорившего, не зная, поверить ли его словам, казавшимся ему вымыслом, или отнестись к ним как к очевидному вздору. Наконец он решил, что выслушанное им не более чем сказка.
– Ты принадлежишь к числу рыцарей веселой франкской расы и готов рассказывать небылицы, чтобы только поразить воображение слушателя. Я хорошо знаком с их увлекательными рассказами из мира несбыточных фантазий; они любят дурачить друг друга, пошутить над человеком, чтобы потом посмеяться над доверчивостью слушавшего их простачка. Спорить с тобой, рыцарь, я не стану, так как мне известно, что подчас вы истину стараетесь упрятать подальше, и на первом плане у вас хвастовство.
– Я родился не во Франции, – отвечал рыцарь, – и этих привычек у меня нет. Правда, и я замечал, что они любят рассказывать о том, чего не существует, хвастаться тем, чего не сделали, и предпринимать то, на что не хватит их сил – все это правда. Но я поступил еще более опрометчиво, храбрый товарищ, рассказывая тебе такие вещи, о которых ты не имеешь ни малейшего понятия. Я говорил тебе правду, а в твоих глазах заслуживаю лишь прозвище «веселого балагура», не станем же больше вспоминать о нашей беседе.
Немного погодя они подъехали к пальмовой роще, которая защищала небольшой источник от знойных лучей солнца.
Каким чудесным казался этот маленький цветущий уголок среди мертвой, бесплодной пустыни! Вероятно, в другом месте подобный родник не привлек бы особого внимания, но на этом необозримом пустынном пространстве маленькая роща манила и ласкала взоры путника: здесь можно было найти и тень для отдыха, и воду для утоления мучительной жажды.
Чьи-то руки работали здесь, по-видимому, очень давно: источник был защищен каменной оградой с крытым сводом; без этой защиты ручей давно был бы занесен песком, поднимавшимся громадной тучей при малейшем ветре. Часть свода уже обрушилась, но и остальной было еще достаточно, чтобы защитить родник от солнечных лучей. Как отрадно было прислушиваться к легкому журчанию воды, вытекавшей небольшой струей из-под свода! Вода, собиравшаяся в полуразрушенном мраморном бассейне, вытекая из него, быстро терялась в песке. И каменный свод, и бассейн свидетельствовали о том, что этот уголок уже с давних времен служил местом отдыха для усталых, измученных путников. Видно было, что люди когда-то позаботились о том, чтобы сохранить источник на возможно большее время. Все здесь напоминало нашим путникам, утомленным жаждой и длинной дорогой, об их предшественниках, подвергавшихся тем же опасностям и отдыхавших под этой приветливой тенью.
В этом-то уютном убежище и остановились оба наши воина. Они расседлали своих коней, напоили их холодной водой из ручья и пустили свободно пастись на сочной траве, густо росшей между деревьями, коней они не привязали, хорошо зная, что голодные животные не уйдут далеко от воды и от корма.
Утолив жажду, путники уселись на траве и вытащили из сумок свои небольшие запасы еды. Однако прежде, чем приняться за обед, они с любопытством осмотрели друг друга: каждому хотелось оценить силы своего противника и составить представление о нем; результат этого осмотра был утешительный: они признали, что если кому из них и придется пасть в поединке, то смерть эта будет принята от достойного храброго воина.
