— Ты что — ничего не ешь?
— Почему? Ем.
— Тебе легко летать. Весишь не больше гуся…
В поездках они сживались, но после разлуки, после недель, проводимых им с женой, друг от друга отвыкали, и приходилось как бы начинать все заново. Они были как молодожены в первую брачную ночь. Магда легла к нему спиной, и он тихонько уговорил ее повернуться. Она стеснялась матери и брата. Когда у него срывалось громкое слово, Магда зажимала ему рот. Яша обнял ее, и она задрожала в его объятиях, шепча что-то, но так тихо, что было не разобрать. Почему он так долго не ехал? Она уж думала, что не приедет… Мать все время разговаривает и разговаривает… Только причитает и сетует… И еще опасается, что он нашел другую… Болек опять водится с ворами. Какой стыд, какой стыд. Так и в тюрьму попасть недолго. И ужасно много пьет. Напьется и скандалит… А что Яша делал в Люблине все это время? Дни тянулись, как смола…
Поразительно, но эта робкая девушка постепенно, словно бы в нее что-то вселялось, становилась пылкой. Она зацеловывала Яшу, отдавалась ему, как он ее учил, — но тихонько, боясь разбудить мать или брата. Это был некий тайный обряд, посвященный духу ночи. Хотя в пансионе Магда разговаривала на правильном польском, сейчас она бормотала что-то на деревенском наречии, которого Яша почти не понимал; шептала слова дикие, несуразные, унаследованные от поколений крестьянских предков.
— Если случится, что я от тебя уйду, не сомневайся, я появлюсь снова. Оставайся мне верна, — сказал он.
— Да, мой единственный… до гроба…
— Я прилажу тебе крылья, и ты полетишь.
— Да, мой господин… уже лечу…
5
В Песках была ярмарка. Болек уехал в Люблин сразу после завтрака. Яша отправился в Пески пешком, сославшись на то, что собирается заглянуть в тамошние лавки. Елизавета пыталась его отговорить, умоляя дождаться обеда, но Магда молча покачала головой. Она никогда ему не перечила. Яша ее поцеловал, и она покорно сказала:
— Не забывай дорогу домой…
Базарный день начинался засветло, однако припозднившиеся крестьяне еще тянулись по дороге. Кто вел на бойню тощую коровенку, кто — свинью или козу. Бабы с деревянными рамками под головными платками, что отличает мужних жен, несли свой товар в мисках, жбанах и коробах, накрытых льняными плахтами. Они смеялись и заговаривали с Яшей, помня его по выступлениям в деревнях. Яшу нагнал свадебный поезд с музыкантами. Кони были украшены зелеными веточками и гирляндами цветов. Музыканты играли на маленьких скрипках и пели какую-то протяжную мелодию. С воза, на который, словно гуси, набились сельские девки, неслась песня, обещавшая посрамление мужчинам:
Ой черным-черна я,Почернею пуще.Стану самой чернойЯ твоей зазнобой.
Ой белым-бела я,Побелею пуще.Повстречаешь — ахнешь,Да кому ты нужен?
Зевтл, брошенная жена, жила среди воров на горке за бойней. Муж ее, Лейбуш Лейках, сбежал какое-то время назад из тюрьмы в Янове, и было неизвестно, куда он подевался. Одни говорили — уехал в Америку, другие, что в глубь России. Многие месяцы о нем не было ни слуху ни духу. Зевтл не получила даже почтовой карточки. Воры, составлявшие сообщество, управляемое по воровским законам старостой, каждую неделю выдавали Зевтл два золотых, что обычно производилось, если кормилец попадал в острог; однако было похоже, что Лейбуш Лейках пропал навсегда. Они с Зевтл были бездетны, к тому же происходила она не из люблинской округи, а откуда-то с другого берега Вислы. Обычно жены пойманных воров вели себя добропорядочно. Насчет Зевтл, однако, шушукались. Она в будние дни носила украшения, не покрывала головы и по субботам стряпала. Не сегодня-завтра вспомоществование могло прекратиться.
Яша, зная все это, завел тем не менее с бесстыдницей шашни: тайком пробирался к ней и дарил трехрублевки. Сейчас он шел с варшавским подарком — бусами. Это было совершенное безумие — у него жена, Магда, он влюблен в Эмилию, — что же искал он у Зевтл на этой паршивой горке? Яша много раз решал, что порвет с ней, но, попадая в Пески, не зайти не мог. Сейчас он торопился, спеша и страшась, точно мальчик, которому предстоит первая встреча со шлюхой. Шел он не по Люблинской, а задами по Синагогальной.
Хотя было после Швуэс, глинистый здешний грунт оставался еще раскисшим. У Зевтл, однако, чистота была безупречная: занавески на окнах, лампа с абажуром из нарезанной лапшой бумаги, подушечки на кровати. Пол, как перед зажиганием свечей в пятницу, был выскоблен и посыпан желтым песком. Зевтл — молоденькая женщина с вьющимися волосами, с черными глазами, смуглая, точно цыганка, с родинкой на левой щеке и шнурком стеклянных бус на шее — стояла посреди комнаты. Она улыбалась ему лукавой белозубой улыбкой и говорила на своем великопольском идише:
— А я ж решила, ты больше не придешь!
— Обещал и пришел, — строго и сухо оборвал Яша.
— Вот же ж гость…
Все было унизительно: поцелуи, дарение подарка, ожидание, когда она сварит кофе с цикорием. Но, как местные воры крали деньги, так и ему необходимо было красть любовь. Зевтл заперла от гостей дверь на цепочку и заткнула бумажкой замочную скважину, чтоб не подглядывали. Насколько она медлила, настолько Яше было спешно. Он то и дело косился на постель, так что Зевтл задернула перкалевый полог, давая понять, что еще не время.
— Ну, рассказывай, что слышно на свете? — сказала она.
— А я знаю?
— Кто же знает, если не ты? Мы тут на одном месте, а ты — свободный как птица.
Зевтл села рядышком на стул, коснувшись его колена своим. Юбку она уложила так, чтобы виднелись краешки черных чулок и красные подвязки.
— Я так тебя редко вижу, — посетовала она, — что каждый раз позабываю.
— От мужа есть что-нибудь?
— Пропал как иголка в сене.
И усмехнулась — дерзко, презрительно, неискренне.
Пришлось ее выслушать, потому что, когда женщина разговорчива, с этим ничего не поделаешь. Хотя она жаловалась на жизнь, словечки, гладенькие и кругленькие, сыпались у нее изо рта как горох. Что ее ждет? Что она тут высидит в Песках? Лейбуш, ясное дело, не вернется. Что с возу упало, то пропало. Уже сейчас она по сути дела вдова. Ей еще швыряют два золотых в неделю, но как долго это продлится? Касса у воров пуста. Половина хевры за решеткой. А что купишь за пару целковых? Воду для каши? Она задолжала всему свету. Надеть на себя нечего. Все женщины ей враги. Только о ней и судачат, а у нее прямо уши пылают. Летом еще так-сяк, но когда начнутся дожди, можно сойти с ума…
Жалуясь на судьбу, Зевтл играла висюлькой цепочки. На ее правой щеке вдруг появилась ямочка.
— Возьми меня, Яшенька, с собой.
— Не могу.
— Почему? У тебя лошади и подвода.
— А что скажет Магда? Что скажут в местечке?
— В местечке и так говорят. Всё, что умеет твоя девка, я сумею не хуже. Даже немножко лучше.
— И сальто сделаешь?
— Если не сделаю — научусь.
Всегдашний пустой разговор. Для циркачки она была слишком толста. С коротковатыми ногами, широкими бедрами и выпирающей грудью. «Она годится разве что в прислуги и еще кой на что», — подумал Яша. И хотя влюблен в нее, конечно, не был, вдруг заревновал. Кто может знать, чем она тут занималась, пока он ездил? «В последний раз я здесь, — решил он. — Оно ведь все потому, что мне скучно и хочется забыться, — оправдывался Яша сам перед собой. — Как пьянице, который заливает горе водкой». Он никогда не мог понять, как это другие, не впадая в тоску, живут всю жизнь на одном месте с одной женщиной. Он, Яша, всегда готов расхандриться… Яша достал три серебряных рубля и с ребячливой важностью разложил их на ноге Зевтл ниже краешка платья: один возле коленки, другой повыше, третий на бедре. Зевтл глядела с любопытством и улыбочкой.
— Это мне не поможет.
— Но и не помешает.
Яша разговаривал с ней грубовато, на ее манер. Одним из его талантов было умение примениться к человеку — что, кстати, не лишнее и в магнетизме. Зевтл обстоятельно собрала дареные рубли и положила в ступку на комоде.
— Что ж, спасибо.
— Я спешу.
— Что за спешка? Я скучаю по тебе. Недели проходят, а от тебя ни слуху ни духу. Что ты поделываешь, Яшенька? Мы ведь еще и друзья.
— Ясное дело…
— С чего ты такой задумчивый? Будь я не я, наверно, новый товар завелся! Ну-ка расскажи! Я не заревную. Я все понимаю! Для тебя женщина, как цветок для пчелки. Каждый раз новое. Тут пожужжал, там побывал и — жжж! — улетаешь. Как я завидую мужчинам! Можно продать последние панталоны, лишь бы стать мужчиной!..
6
— У меня появилась одна, — сказал Яша.
Ему давно хотелось с кем-нибудь поделиться. С ней он чувствовал себя совершенно свободно. С Зевтл можно было не опасаться ни ревности, ни гнева. Он обходился с ней, как помещик с деревенской девушкой. А у Зевтл уже разгорелись глаза. Она заулыбалась невеселой улыбкой обиженного, которому обида доставляет удовольствие.
