куда не поместилась бы ладонь ребенка, являлась в Штрафном Изоляторе окном, но по устройству напоминала амбразуру для стрельбы из пулемета. Поэтому так и называли – пулеметное окно. Для чего сюда вогнали чугунные прутья, вразумить было сложно. Но посыл однозначно чувствовался: не пролезешь, не проползешь и белого света не увидишь. И все-таки Войнов Глеб пытался. Он пытался разглядеть небо, деревья или что-нибудь живое, напоминающее о лучших временах, и иной раз смотрел в просветы целыми часами.
Когда не моргал слишком долго, яркий уличный свет, точками сочась сквозь стекло, обретал вид живой картинки. То ли начинали плавиться мозги, то ли это дремота одолевала при открытых глазах, но Глеб видел перед собой, как живые, улицы Москвы. Почему именно Москвы? Совсем недавно она была так близко…
Впрочем, и сейчас недалеко. Воспитательная колония, где собрались несовершеннолетние преступники из Москвы и области, удалена от столицы на километров сто – намного ближе, чем все бывшие места жительства. Санкт-Петербург находится в шестистах, а Краснодар вообще в тысячах километрах. Но обидно больше всего другое: когда Глеба скрутили сотрудники, он был практически в Москве. Где-то совсем рядом, в двадцати километрах, в городе Мытищи, в гостях у мамы. Ничего не предвещало беды, он прекрасно проводил время: играл с младшим братом в приставку, курил на балконе и жил не выходя из дома, как хипстер. Кто же мог подумать, что именно та роковая башенка, растворяющаяся в синеве горизонта, рисующаяся поверх необъятных зеленых лесов с балкона, нарушит устоявшийся образ жизни? Останкинская, понял он, затягиваясь сигаретой, и вместе с этой затяжкой на душе стало тоскливо. Именно в тот момент он осознал, как скучает по бесшабашной жизни, которую вели они с друзьями в Санкт-Петербурге. Если там они давали на клык в любой пивной, то здесь Глеб один, без гроша в кармане. В Москве без капусты не отдохнешь, это знает каждый. То был отправной момент всех теперешних бед. Он дернул у школьника мобильный, а на следующий день дернули его самого. На допрос.
Глеб моргнул.
Самое обидное, черт, продать телефон так и не успел. И погулять в Москве тоже. Отныне приходится гулять в своем воображении! А что, времени на это достаточно. Неспроста же он когда-то листал фотографии Москвы и удивлялся контрасту в архитектуре. Среди потока автомобилей и бегущих по своим делам людей, среди кофейни и рыбного ресторана, практически у самого метро возвышалась какая-то древняя красивая церквушка. Возле двух этажных домов, окрашенных в нежно-голубой, зеленый, розовый, точно в каком-нибудь девятнадцатом веке, при Пушкине, стоит баскетбольная площадка, где бегают по пояс голые парни и кидают мячик в кольцо. И больше всего удивляет, что при всей этой многогранности и сложной совместимости, древние строения остаются в идеальном состоянии. За культурное наследие Глеб может пояснить кому угодно, за два года проживания в Санкт-Петербурге он научился многому. И с уверенностью заявляет, что в Москве жить лучше. В Москве дома имеют ухоженный вид, не обшарпанный, на стенах нет грязи и шелушившихся слоев краски. Столица совмещает в себе как современный, так и исторический облик России, что делает ее намного разнообразней, а значит ценнее и богаче Культурной Столицы.
Глеб моргнул.
Первым делом он направился бы не на Красную площадь, а в развивающийся деловой центр Москва-Сити. Река там изгибается так, что создается впечатление, будто небоскребы стоят на острове. Остров со стеклянными горами – где можно увидеть подобное, как не в столице? Там шумит вода, на поверхности играется рябь, где-то кричат галки. В реке отображается стеклянное здание, уходящее в голубизну неба, и чтобы увидеть верхушку, нужно высоко задрать голову.
Но Глеб моргнул. Не сам, что-то толкнуло в плечо.
– Просыпайся, друг, уже шесть часов. С минуты на минуту начнется поверка. – Лицо сокамерника своей бледностью выделялось на фоне серых стен. Луч солнца мечом разрезал камеру.
– Я не спал, – пробурчал Глеб, с разочарованием плюхнувшись назад. Мысли о свободе хороши, но они поднимают в нем злость. Жизнь за стенами кипит без его участия, и никому нет дела, что он гниет в Штрафном Изоляторе. Люди занимаются делами, кто-то встал пораньше, чтобы выгулять собаку или сходить в тренажерный зал, кто-то спит этим солнечным утром, а Войнов Глеб должен заниматься не пойми чем. По правилам утренней поверки заключенные должны находиться у решетчатой двери, должны быть в одних трусах, стоять плечом к плечу, просунув руки в отверстие решетки. Если тюремщик входит в камеру, то заключенные перемещаются к дальней стене, уткнувшись носом в бетон. Когда тюремщик забирает матрасы и запирает дверь, поверка заканчивается. Тогда заключенным предоставляется свобода действий, они уже могут заниматься чем угодно. Будто было бы чем.
– Зачем мы каждый раз раздеваемся? – Войнов Глеб снял рубашку, но спрыгивать босыми ногами на бетон пока не спешил. Когда услышит Повислого в коридоре, тогда слезет.
– В целях безопасности. Чтобы мы не могли спрятать какой-нибудь камешек в складках одежды. Повислый боится, что мы ему по башке треснем. – Взгляд Саши задержался на груди Глеба. – А еще он проверяет, нет ли у нас побоев.
– Которые он сам же нам оставляет. – Пошутил Глеб, но как-то самому стало паршиво от своей шутки.
В коридоре грохнула дверь, и Войнов Глеб, спустившись со второго этажа, занял исходное положение рядом с сокамерником. Ступни жгло холодом.
– Я тебя еще ни разу не спрашивал: откуда ты родом? Не из Москвы, случайно?
– Я родился в Рязани, – ответил Саша Пастухов. – Но и в Москве тоже бывал.
– Много раз?
– Много.
– Москву-Сити видел?
– Что?
– Москву-Сити, – повернулся к нему Глеб. – Небоскребы. Стеклянные высотки, как в Америке или Арабских Эмиратах, разве не знаешь?
– А-а. Ну да, видел.
Врет, понял Войнов Глеб, опять чешет. Саша неоднократно рассказывал какие-то странные, похожие на выдумку истории. Когда он описывал поездку на кабриолете, Глеб ухмылялся. Потом мелкий, щуплый сокамерник стал утверждать, что побил здорового тридцатилетнего мужика. Глеб старался пропускать вранье мимо ушей, но сейчас оно взбесило.
– Нет, ты не видел Москву-Сити!
– С чего ты это взял? – задрал нос Саша Пастухов. – Я много путешествовал. Я Эйфелеву башню в Париже видел!
– А затем сел в колонию несовершеннолетних?
– Я сел из-за избиения. Мужика до крови избил.
– Слушай, зачем ты мне заливаешь? Какие мужики, какой Париж? Какой кабрио…
Глеб не закончил вопроса, кто-то плеснул кипятком на руки. Он отпрыгнул от решетки и завыл при виде, как пальцы заливаются синевой.
– Когда проводится поверка, – гаркнул Повислый, – должны стоять с закрытой пастью. Запомнишь, или тебе повторить? – Усатый тюремщик постучал дубинкой по решетке. – Не слышу, цыганенок!
– Пошел ты на хрен, – прорычал Войнов Глеб, корчась и крутясь по полу от боли. – Я тебя еще придавлю! Тварь усатая, вот увидишь!
Но Повислый не
