Если только это не подстава. Не постановка от начала и до конца. Потому что с точки зрения подставы выбор Ники выглядит куда логичнее. Она знает меня, знает, на какой машине я езжу, дальше осталось найти «Майбах» и спрятаться в багажник.
Парковка закрытая, я багажник обычно не проверяю, и этот раз не стал исключением. Смотрю на девушку под собой. А не врешь ли ты мне, сладкая?
Она красивая, такая, что дух захватывает. Не то, чтобы у меня таких не было — всякие были, даже черные пару раз, и китаянка была — маленькая, мой член у нее разве что из горла не выглядывал. Но эта слишком совершенная, чтобы я как лох думал, что все хранилось нетронутым лично для меня.
Почему эту девочку до сих пор никто не распечатал? Она что, в монастыре росла? Не верится, что до меня никто не пробовал ее на вкус — такой охренительный, сладкий вкус.
Провожу тыльной стороной ладони по лицу — от виска по линии скул, до подбородка, ниже по шее, к груди.
Не удерживаюсь, наклоняюсь и вдыхаю запах шелковых волос. Ну реально ох…нная девочка, неудивительно, что в «Голландце» все как взбесились — когда я уходил, торг перевалил за двадцатку.
Снова наклоняюсь и осторожно, чтобы не разбудить, трогаю волосы, повторяю очертания лица. От одной мысли, что все это будет принадлежать кому-то другому, начинает потряхивать. Но я не могу держать ее возле себя долго, так что когда-то она по-любому будет с другим мужиком. И это бесит. И бесит постоянно звенящий внутри сигнал опасности.
Ладно, я вывез ее из клуба. Но потом я трахнул ее, причем не церемонился, как шлюху. Потому что принял за шлюху. А она спокойно спит, обхватила мой торс и и жмется всем телом. Тут мой мозг отказывается что-либо понимать.
Сына сказала родит… Зае…сь. Кстати, надо заехать в аптеку за «Постинором», пусть пьет. А то и правда залетит, аборт хуже. Девочка как кукла, выйдет замуж, пусть мужу сына рожает. Или не сына. Когда я ее от себя отпущу.
Становится совсем херово. Я же убью ее мужа, да он и прикоснуться к ней не посмеет… Пздц, меня кроет. И вдруг Ника начинает хныкать и цепляться за меня.
— Тим… Тим…
Я понимаю, что ей снится сон, начинаю гладить волосы, плечи, а она еще сильнее жмется.
— Не отдавай меня им, пожалуйста, Тим…
Она дрожит, а у меня все замирает.
Наклоняюсь, цепляю макушку подбородком, и с разгону ныряю в волосы. Черный шелк, пахнущий ванилью. Какая девочка… И моя. Разжимаю пальчики и неожиданно для себя прижимаю к губам.
— Не отдам. Ты моя, Вероника, а за свое я зубами рву.
* * *
Холодный душ — и я, наконец-то, окончательно просыпаюсь. Сам не понял, как снова уснул возле Ники, хорошо, что будильник на телефоне выставлен на всю неделю.
Еле заставил себя встать. Если честно, отползал как боец с заминированной позиции, зато получилось ее не разбудить. Стояк мой сказал мне все, что обо мне думает, но ледяная вода заставила его заткнуться.
Струи обжигают кожу, а мне все утро не дают покоя мысли о Доминике. Борисовна молчит как партизан, а я холодею, когда думаю, что с ней может быть то же самое, что с Никой. Очередной Саркис может ее продать на аукционе как вещь, а я об этом и знать не буду.
Потом представляю, что какой-то хер пихает в нее свой член, и матерюсь сквозь зубы. Похоже, Инна права, я в самом деле отталкиваю ее и не отпускаю одновременно. Но я очень наглядно представляю себе Доминику на складе в руках Упыря, выключаю воду, срываю полотенце и иду в гардеробную, забирая по дороге телефон.
— Тимур! Что случилось? — голос Борисовны звучит взволнованно и тревожно.
— Я хочу знать, где она, Татьяна Борисовна, — изо всех сил стараюсь быть вежливым.
— Тим, — вздыхает устало, — когда ты оставишь девочку в покое? У нее все хорошо, она готовится поступать, на прошлой неделе привозила детям фрукты и конфеты.
— Она продала квартиру…
— Да, потому что та напоминала ей о родителях. Мы же курируем своих выпускников, Тим, Доминика не останется без надзора.
— Она не взяла новую карту?
— Нет, но передавала тебе, что очень благодарна и что деньги у нее есть. Так что даже не проси, Тимур, ни номера, ни адреса я тебе не дам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Упираюсь рукой в стену и беззвучно матерюсь. Ладно, главное, с ней все в порядке. Прощаюсь с Борисовной и начинаю делать себя крутым бизнесменом.
Я знаю, что обо мне говорят за моей спиной — что Тим Талер трусы не наденет меньше чем за косарь зелени, что Талер повернут на роскоши, про комплексы детдомовского прошлого и прочую херню. Пускай. Просто это мое, крутые парни типа Вернера Балдессарини[1] и Эрменежильдо Зенья[2] создают свою одежду специально для меня. И я не вижу смысла отказывать им в удовольствии меня одевать.
Хотя сегодня, пожалуй, остановлюсь на черном «Brioni». Надеваю рубашку и не спеша застегиваю каждую пуговицу. На манжеты — запонки. Сюда пойдет серебро с черным, золото лучше под коричневую клетку.
Я кожей чувствую дорогие вещи и на все сто согласен со старым Вернером — дорогой костюм отличается от дешевого тем, что даже мнется благородно. Я никогда не носил дешевых костюмов. Как обходился? Легко — пока у меня не было денег, я их просто не покупал.
Смотрю на себя в зеркало — костюм сидит безукоризненно, рубашку можно будет сменить в обед на свежую — в офисе есть запас. Они ошибаются, это не комплексы прошлого, это и есть МОЕ прошлое. То, которое могло у меня быть, если бы мой отец все не прое…л.
Теперь, когда я узнал, кем были мои родители, я просто возвращаю свое. И мне похер, что обо мне говорят.
* * *
Выхожу из гардеробной и вижу, что Ника уже проснулась. Сидит на кровати, хлопает ресницами.
— Тимур, ты уходишь? — как у нее так возбуждающе получается? Останавливаюсь.
Удивленно-заспанное лицо, приоткрытый рот, а я залипаю на груди, с которой сползла простынь. В моей постели охренительная девочка, а я собрался в офис. Мой член был прав, я идиот.
Подхожу, беру за подбородок. Глаза распахнуты, губы тянет в улыбке. Менжуюсь — знаю, если зацеплюсь, это надолго. А еще жаль измять костюм, пусть даже он изомнется пздц как благородно…
Что ж ты так смотришь, сладкая? По ходу, я уже никуда не иду. Расстегиваю ширинку, и головка оказывается прямо возле ее рта.
— Давай, хорошая моя, — наклоняюсь и шепчу в макушку, — справишься?
Она смотрит с испугом, сглатывает, а потом поднимает глаза и нерешительно кивает. А я задерживаю ее лицо в ладони.
— Детка, скажи сразу, здесь я тоже первый?
Снова кивает и приоткрывает рот, а я чуть ли не кончаю только от одного признания.
— Шире. Обхвати его рукой, не бойся. Мороженое любишь? Представь, что это мороженое, его надо облизывать и сосать.
Ника старательно вбирает головку в рот, и я шиплю сквозь зубы. Ее язычок скользит по стволу, обводит головку по контуру и цепляет уздечку. И хоть это самый неумелый минет в моей жизни, меня все равно прет.
Ей мешают волосы, и я собираю их руками в хвост, придерживая на затылке. Хочется быстрее кончить, и я буквально стону:
— Глубже, Ника, впусти меня…
Толкаюсь ей в рот, и она отшатывается, прикусывая головку.
— Нет, так не пойдет, — беру за затылок и слегка надавливаю, насаживая на член. Н-да, тут все совсем зелено… — Спрячь зубки, Вероника, я быстро.
Два-три толчка, выдергиваю член и кончаю ей на грудь. Она судорожно всхлипывает, переводя дыхание. Смотрит ошеломленно то на меня, то на член. Он еще стоит, сперма стекает по уздечке. Подношу к ее губам:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Оближи…
Высовывает розовый язычок и осторожно слизывает остатки семени, а когда начинает облизывать уголки губ, я не выдерживаю и накрываю ее рот своим.
Поцеловать женщину после минета — это самый лютый треш, который только можно представить. Но мне глубоко похер, что там только что был мой член, я впервые в жизни пробую собственный вкус и это даже возбуждает.
