— Зачем ты со мной возишься? — прямо спросил он Славяна. — Зачем тебе недобитый вышвырок, да ещё и вор в придачу? Чего ты от меня хочешь?
Тот глянул недоумённо.
— Ничего.
— Врёшь. — Ярость захлестнула и разум и чувства, вслушиваться в слова человека, определять степень их правдивости он больше не мог, да и зачем? Человеки всегда врут. — Ну что ты молчишь?! — Дариэль захлебнулся яростным шёпотом, кричать почему-то не получалось. — Какую плату ты возьмёшь?!
— Твои вещи высохли, — спокойно ответил человек. — Переоденься.
Дариэль сообразил, выглядит невероятно смешно — взялся выяснять истину в банном халате, расхлябанных тапочках и с полотенцем на голове. Он метнулся в сушилку, натянул одежду. Действительно, высохла полностью, даже куртка и кроссовки. Дариэль кое-как расчесал влажные волосы, сцепил заколкой. Халат и полотенце аккуратно развесил на перекладинах.
В коридорчике ждал человек.
— Теперь о плате, — сказал он по-прежнему спокойно. Слишком спокойно, губы утратили всю свою выразительность, словно заледенели. — Я определил цену.
— Говори, — Дариэль выпрямился, уши развернулись к человеку. Какой бы ни оказалась плата, в должниках он долго не пробудет.
— Ты ведь умеешь управлять своей памятью?
Человек ждал ответа.
— Умею.
— Тогда забудь меня навсегда. Так, чтобы никогда не вспомнить. Не узнать при случайной встрече. Это и будет единственно правильной оплатой. Дверь захлопни покрепче. — Славян вернулся на кухню.
В первое мгновенье Дариэль не понял, при чём тут дверь, потом сообразил, что на ней автоматический замок, от хлопка запрётся сам.
Как-то не так всё получилось. Неправильно. И гнусно, как будто Дариэль в священный источник плюнул. Славян поступил как хелефайя: увидел собрата в беде и помог. Не задавал лишних вопросов, не требовал платы, не пытался связать клятвой, — помощь собрату всегда бескорыстна. А он, Дариэль, повел себя как человек: рассчитывал, подозревал, торговался… Всё неправильно.
На рамах уличных зеркал связи надпись есть, Дариэлю её читали. «Медпомощь, полиция, пожарная охрана и служба спасения вызываются бесплатно». Чтецам Дариэль ни разу не поверил, ни один человек не пойдёт работать в службу, которая помогает бесплатно. Полицейский получает столь желанную человекам власть, а что, кроме жалованья, может получить спасатель, пожарный или целитель в бесплатной службе? Не бывает человеков для таких служб, это вам не хелефайи.
«Но что я знаю о человеках? — с тоской подумал Дариэль. — Они все такие разные. Загадочные. Это хелефайи простые и обыкновенные как вода в роднике, тут и понимать нечего, с первого взгляда всё про всех ясно. А человеки похожи на морскую пучину — непостижимая глубина, тайные течения, а в глубине — как немыслимые чудовища, так и немыслимые сокровища. Предугадать человеческие поступки невозможно. Человеки — самая неразрешимая из загадок мира. Даже те, о которых написано в наших книгах и свитках».
И как поступить, тоже неизвестно. Можно уйти. Меру благодарности, как требует обычай в отношениях с инородцами, ему назначили, оплати долг — и свободен. Можно остаться. Человек достаточно благороден, чтобы простить Дариэлю сомнения и бездумные слова. Вот беда, такого в жизни Дариэля ещё не было ни разу: что ни сделаешь, всё будет правильно, — и уйти, и остаться. Славян примет оба решения как должное. Но что здесь должное?
«Решай, Эндориен-шен Аолинг ар-Каниан ли-Шанлон Дариэль. Решай сам, подсказывать некому. Да и какой ты Эндориен-шен, ты вышвырок, присоединять к своему имени имя долины не можешь».
На кухне говорили о рыбалке, причём ни Славян, ни его жирный приятель ровным счётом ничего в ней не смыслили. У Славяна голос ровный, с лёгкой насмешкой, он прекрасно понимает, какую чушь они метут, иронизирует над своим незнанием. Но если Славян и говорит, и думает о рыбалке, то жирного старика гнетёт какая-то иная мысль, разговор для него — просто способ отвлечься.
А за дверью Дариэля ждёт одиночество — вечное и беспредельно огромное одиночество. Холодное, злое, колючее. И тёмное, глубокое, безмолвное. Во всём трёхстороннем мире нет беды страшнее одиночества. Но можно ли пустить в свою жизнь человека — со всей их непредсказуемостью, вечной ненасытностью, с их непонятностью и непонятливостью? Можно ли самому войти в жизнь человека — такую чуждую и странную? С человеками хелефайи дружили, бывало и такое. Некоторым давали даже вассальную клятву — если человеки стоили служения.
Для Славяна Дариэль перестал существовать. А для толстяка и не существовал, так что нечего и надеяться, будто по какой-то счастливой случайности он когда-нибудь напомнит своему другу о хелефайе, как его там?.. Даниель?.. Дариэль?.. Но если войти на кухню прямо сейчас — всё вернётся, Славян сможет стать… Кем? Другом? Дариэль и сам не знал, чего ждёт от человека, чего от него хочет, но совершенно точно понимал, чего не хочет — потерять Славяна, забыть, как того требует назначенная им цена благодарности.
В кухне приглушённо загрохотала музыка, на незнакомом — русском? — языке завыли жуткоголосые певцы. Их Дариэль уже слышал — весной, в парке.
— Славян, — шагнул на кухню Дариэль, — я…
— Дурак ты, хелефайя, — перебил толстяк. — Большой дурак. Можно сказать — огромный. А свинтус ещё больший.
— Перестань, — сказал ему Славян. — Научиться доверию очень трудно, а подозрительности — легче лёгкого, иногда пары минут хватает. — Губы тронула горькая усмешка. Дариэль смотрел на него испуганно и виновато, уши покраснели и жалко обвисли.
— Славян…
Но толстяк опять перебил:
— Лучше помолчи. Ты такой хороший мальчик, пока рот не разинешь.
— Просил ведь, — сказал ему Славян, — перестань. Дариэль, чего косяк подпираешь, садись. И куртку сними, переобуйся, не на вокзале.
* * *
Жерар глянул в темноту за окном. Поздно уже, уходить пора.
Слав читает эльфу газету, мальчики глубокомысленно обсуждают преимущества профессий и училищ. Недоверчивый, настороженный как дикий зверёк хелефайя успокоился, повеселел — вон как глазища сверкают, уши немного повернулись вперёд, мочки приподнялись. Болтает, будто у себя в долине, шутит. Умеет Слав тревоги и заботы снимать, и помочь может так, что обязанным себя не чувствуешь, облагодетельствованным, а значит — униженным.
Таким сыном любой отец будет гордиться.
«Мне всё равно, моя кровь у Слава или нет. Если кровный отец его бросил, то я забрал. И плевать мне на экспертизы, обычаи и законы всех трёх сторон, вместе взятые».
* * *
Вечер выдался излишне богатый на события, и Дариэль был уверен, что не уснёт до утра. Но стоило только лечь на скрипучую раскладушку, как заснул он мгновенно и крепко, а проснулся только в девятом часу утра.
Славян делал на балконе зарядку, нелепую смесь упражнений из бодибилдинга и цигуна. И те, и другие ему совершенно не подходили, и хотя вреда причинить не могли, толку от них тоже не было.
«Я объясню ему, как надо выбирать правильные упражнения», — подумал Дариэль.
— Привет, — махнул ему гантелей Славян. — Поднимайся, сейчас завтракать будем.
— Хорошо.
В ванной Дариэль внимательно посмотрел на своё отражение в зеркале.
— Ну и что ты теперь делать будешь? — спросил у него Дариэль.
Он словно попал в одну из тех легенд о человеках, которыми зачитывался дома. Благородных, отважных, мудрых. Владыка чтение не запрещал, но и не одобрял. Говорил, что среди человеков такие рождаются один раз в столетие и по одному, зато в большинстве своём человеки — существа злобные, алчные и завистливые. А про человечье коварство и говорить не приходиться. О нём книг и свитков было гораздо больше, только читать их молодым хелефайям быстро надоедало, — ну что там интересного?
За полгода изгнания Дариэль в правоте владыки убедился сполна. И оттого встреча с человеком, подобным героям любимых историй, становилась вдвойне драгоценным даром судьбы. Дать клятву дружбы такому человеку — честь немалая. Для вышвырка в особенности.
Но прежде чем клясться в верности, надо рассказать, почему стал вышвырком. Славян должен знать, чьим другом становится, принимая клятву.
Пока Дариэль размышлял да умывался, Славян успел убрать в комнате и завтрак приготовить.
— Ты чего не ешь? — спросил он Дариэля.
— Я должен рассказать тебе… за что меня изгнали. Что я сделал… И, самое главное, чего я не сделал, — Дариэль сложил руки на коленях и не отрывал от них взгляда. — Всё рассказать.
— Прямо сейчас?
— Да.
— Дариэль, я не собираюсь тебе в душу лезть, и отчитываться передо мной ты не обязан. Не хочешь, не говори.
— Нет. Ты должен узнать всё сейчас. Я должен всё рассказать. Так надо. Так будет правильно. — Дариэль перевёл дыхание. Деревенел язык — так не хотелось говорить. Но и промолчать нельзя, пусть от его чести остались жалкие крохи, но даже крохотная честь остаётся честью. — И если ты скажешь… Если ты велишь мне убираться прочь, это будет справедливо. Я больше никогда тебя не побеспокою.
