— Вам присвоено звание капитана, — заявил Чарли после этого нового подвига Лусто, — но вашу группу теперь разыскивают немцы, и вы должны перейти в третью очередь резерва.
— То есть?
— Будете на отдыхе до нового приказа. Вам запрещается обнаруживать себя.
Разговор происходил в феврале 1944 года. Пораваль после этого исчез на несколько дней и, вернувшись, заявил своему другу:
— Я решил уйти в отряды Ф.Т.П.
Лусто пробовал возражать, но решение Пораваля было непреклонным.
— У нас есть склады оружия и в лесу расположены лагери, а мы ждем. Чего? Чтобы враг обнаружил наши склады? Чтобы он убивал наших людей, лишенных возможности защищаться? Так бывало уже не раз. И всегда схватывали тех, кто получал приказ выжидать. А посмотреть на нашу «боевую группу» — она, ни с чем не считаясь, нанесла множество ударов врагу, и с ней ничего не случилось. Так для чего же нам играть в прятки? Чтобы враг смог взять нас, как кроликов в норе? Я предпочитаю уйти к франтирерам. Впрочем, не я один ухожу туда…
— Я не могу ни одобрить твой поступок, ни удерживать тебя, — сказал Лусто, — делай как знаешь.
Чарли и особенно Сирано неистовствовали.
— Это дезертирство! Весной союзники будут здесь. Надо помешать уходу Пораваля… любой ценой. Вы слышите, любой ценой!
Лусто растерялся. Но как раз в это время приказ о переводе его группы в резерв был отменен. Казалось даже, что Лусто получил большую свободу действий. С новым жаром принялся он за диверсионные акты против оккупантов и с горсткою своих храбрецов совершал чудеса. Ко дню высадки союзников весь кантон знал майора Лусто как одного из руководителей «Тайной армии». По его настоянию в Палиссаке началась чистка — устранялись коллаборационисты, был издан приказ о мобилизации, приняты меры по обеспечению обороны городка, шла подготовка к провозглашению Четвертой республики…
* * *
В этот день, когда никто уже не помышлял о том, чтобы скрываться, крестьянин Лусто не смог устоять от соблазна повидать свой дом. Он решил посмотреть, как там идут дела, и поехал напрямик по равнине: теперь можно было не опасаться усадьбы Борденавов — на ферме у них оставались одни только женщины.
С тех пор как Лусто покинул свою ферму, он поставил себе за правило не появляться там, чтобы не совершить под влиянием минутного искушения какого-нибудь неосторожного поступка. Однако он все время продолжал беспокоиться о доме, вызывал к себе испанца Мартинеса, расспрашивал его о текущих работах, давая ему необходимые указания; нередко он направлял к нему одного или двух людей, которых нужно было спрятать на время. Надо считать просто чудом, что до сих пор не приключилось никаких неприятностей, так как с некоторых пор дом Лусто стал подвергаться систематическим налетам жандармов. Таких «визитов» можно было ждать в любой момент. Правда, со стороны жандармерии Палиссака опасность была невелика: Лажони всегда предупреждал заранее о готовящемся налете. Но с другими жандармами дело было не так-то просто. В последний раз, например, на чердаке дома Лусто находились два человека, и там, наверху, были спрятаны гранаты и ручной пулемет. Старый Мартинес и его жена встретили жандармов, как обычно. Документы? В порядке. Акт о сдаче дома в наем? Составлен по всем правилам.
— Где скрывается Лусто?
Старики, Мартинес и его жена, делая изумленные глаза, разводят руками. И в тот же миг сверху доносится шум. Отчетливый шум шагов, который тотчас же смолкает.
— Что там такое?
— Крысы.
— Черт возьми, разве они в сапогах?
— Поднимитесь, посмотрите!
Однако жандармы не проявили любопытства. Лусто, которому Мартинесы только что рассказали эту историю, ободряет их.
— Теперь не бойтесь ничего, больше они к вам не придут.
— Вы вернетесь домой?
— Скоро. Когда все будет кончено.
Майор Лусто снова на мотоцикле и мчится на полной скорости по залитой солнцем дороге…
III
Около весело потрескивающего огня образовался круг. От костра, сложенного из хвороста, то и дело отскакивают снопы искр; кружась, они поднимаются в воздух и, прежде чем исчезнуть из глаз, словно сливаются со звездами; время от времени кто-нибудь из сидящих вокруг подбрасывает в пылающий костер сосновую чурку или охапку сухих веток. Тогда новая вспышка огня заставляет отодвинуться первый ряд бодрствующих ночью людей. Они наблюдают за тем, как запекается брошенная в золу картошка, и обжаривают мелкие кусочки мяса, нанизанные на выструганную из орешника палочку. Вспыхивающее пламя озаряет их мокрые от пота лица и разбрасывает вокруг костра яркие блики, так что временами из темноты возникают очертания какого-то фантастического цирка, где деревья и люди словно сошлись на дьявольский шабаш. Потом все снова скрывается в полутьме, только мелькают красные отсветы и слышится шепот и приглушенное пение людей.
Несколько поодаль, на зеленом ковре из папоротника, сидят полукругом четыре человека. Потому ли, что окружающая их обстановка располагает к беседе, или потому, что события дня придают этому вечеру торжественный характер, они впервые за две недели совместной жизни разговорились по душам. Командир группы, дольше всех находившийся в маки, рассказывает остальным свою историю. Он среднего роста, носит окладистую бороду и говорит с сильным бордоским акцентом.
— …В лагере маки я уже третий раз. Летом сорок второго года я ушел с завода в Бордо, чтобы не ехать в Германию. Нас было семеро. Мы перешли в неоккупированную зону и укрылись в деревне недалеко от Кастильона. Жили мы в лесу, в заброшенной хижине, и работали у местных крестьян. Сначала жизнь протекала довольно однообразно, но вот как-то к нам пришла одна девушка, партизанская связная. Она сообщила последние новости, сказала, что мы не одни, и связала нас с другой группой. Вместе с этой группой мы провели операцию против пограничного поста. Операция прошла блестяще, мы захватили три автомата и револьверы. После первого успеха мы воспрянули духом и ощущали в себе новый прилив сил. Но осенью немцы перешли границу зоны… Слишком много людей знало о существовании и расположении нашего отряда, и нам пришлось распустить его…
Спрятав оружие, мы разбрелись по фермам. Ликвидация отряда и наступившая затем плохая погода вынудили большинство моих товарищей вернуться к себе домой. Сам же я остался у одного крестьянина, по фамилии Малавернь, оказывавшего нам большую помощь, и пробыл у него в течение всей зимы… Я жил там, как в родной семье. Время от времени нас приходила проведать девушка, которая впервые установила с нами связь. По её предложению, мы — я и товарищи, оставшиеся в том районе, — решили к весне возродить партизанский отряд. А до той поры благодаря наладившимся связям я участвовал в нескольких диверсиях на железных дорогах… Но в один злосчастный день на Малаверня донесли, что он коммунист. Полицейские явились к нему и увели его с собой, разлучив с женой и четырнадцатилетним сыном. По счастливой случайности я в это время находился далеко от дома, в поле, и узнал об аресте хозяина еще до возвращения домой. Иначе я угодил бы прямо в лапы полиции. Из предосторожности я перебрался на другую, менее заметную ферму, где жил мой друг Марк. Вдвоем с ним мы собирались восстановить партизанский отряд. К сожалению, я утратил тогда связь с другими группами: девушка, приходившая к Малаверню, как видно, тоже была арестована.
