— Я думаю, Жюльен меня больше не любит. Он смотрит только на Жюлиа. Но Жюлиа на него наплевать. Я-то все вижу… Безобразие! Эти мужчины — просто обормоты. Глядеть тошно!
В комнате Клементины граммофон тихо играл танго. В аскетичном интерьере комнаты вещи Клементины, флаконы духов, разные безделушки, создавали изящный беспорядок, поблескивающий хрусталем и серебром.
На комоде светлого дерева стояла большая фотография под стеклом, изображавшая Клементину в объятиях героя-любовника с тонкими нафабренными усиками. Они танцевали на террасе над морем. Вдали виднелся парусник, плывущий по заливу.
Клементина улыбнулась, глядя на фотографию, где парусник вечно бороздил теплые моря.
Аньес сидела перед зеркалом. Каждый вечер она проверяла, как обстоит дело с ее морщинами. Кончиками пальцев растягивала кожу под подбородком, на скулах. Затем накладывала на лицо жирный крем, которому надо было дать впитаться в течение по крайней мере четверти часа. Эдуар, сидя на кровати, расстегивал рубашку. Он смотрел на позвонки Аньес, четко обозначавшиеся под шелком халата, когда она наклонялась к зеркалу.
С нежностью Эдуар вспомнил, что позвонки у Аньес были видны, еще когда она была девушкой. И ребра тоже просматривались под блузкой. В сущности, из-за этого он на ней и женился. Приданого у нее не было, характер был неважный, но костяк был поистине великолепен. А в первую брачную ночь Эдуар с благоговейным волнением обнаружил тысячу потайных уголков, многообразных рельефов, мельчайших неровностей на теле юной супруги. Чуть слышное влекущее потрескивание, которое она издавала в его объятиях, опьяняло его. Утром он проснулся возле Аньес, ощущая боль во всем теле, но более влюбленный, чем когда-либо.
— Черт возьми! Вы меня сегодня возбуждаете, дорогая! — сказал он, когда она снова наклонилась к зеркалу и спина у нее вся ощетинилась позвонками.
Аньес накладывала вокруг глаз черную мазь с противным запахом, от которой разглаживались веки и становились менее заметными «гусиные лапки» у висков. Мази надо было дать впитаться в течение десяти минут, а затем ее следовало смыть.
Теперь ее лицо было похоже на мертвенно-белую маску с черными провалами глазниц. Она повернулась к мужу и улыбнулась ему, обнажив двойной ряд резцов, клыков и несколько коренных зубов.
Эдуар порывисто встал. От этого зрелища он утратил самообладание. Он подошел к жене и положил ладони на ее ключицы.
— Сегодня вечером я совсем размякла от жары! — пожаловалась она.
Но Эдуар опустился на колени, и его рот уже нашаривал подвздошную кость Аньес, которая сегодня была не мягче обычного. Он увлек жену к кровати и опрокинул навзничь. Халат раскрылся сам по себе. Воспламененный Эдуар задрал ночную рубашку любимой супруги от коленных чашечек до лобковой кости.
Через двадцать пять лет после свадьбы тело Аньес оставалось все таким же крепким, в то время как у Эдуара, некогда столь стройного, начало отрастать брюшко. Но эта жировая прослойка, появившаяся между ними, не мешала Эдуару наслаждаться неровностями на теле жены: ее грудная кость с мечевидным отростком вскоре начала бурно вздыматься.
— Свет! Пожалуйста!
Эдуар встал, чтобы потушить верхний свет и бра над туалетным столиком. Перед тем как выключить лампу у кровати, он несколько секунд помедлил, созерцая столь четко обрисованную наготу Аньес. Затем он бросился во тьму своего желания, словно в океан, чьи могучие волны обрушиваются на галечный пляж.
А профессор Гнус у себя в комнате выжидал, наблюдая за новой лампочкой. Когда вольфрамовые нити начали краснеть, у него вырвался радостный возглас. Вскоре свет стал ярче, и лампочка принялась мигать.
Глава восемнадцатая,
в которой Жюльен видит щетку Матильды и тут же убегаетШиферная крыша замка переливалась под первыми лучами утреннего солнца. Верхушки тополей уже купались в сияющем свете, тогда как под листвою еще царила ночь. Пока было прохладно. На колокольне церкви в Сен-Лу пробило шесть, и звуки один за другим растаяли в прозрачном воздухе. Прокричал петух, вдали ему ответил другой. Залаяла собака.
Жюльен проснулся. Он оставил на ночь окно и ставни открытыми. Солнце заливало белые простыни, освещая комнату.
Спать больше не хотелось. Жюльен выглянул в окно. Лужайка еще была погружена во тьму. Ночь еще не совсем улетучилась. Но ветерок, колыхавший верхушки тополей в глубине парка, уже был теплым.
Жюльен ощутил беспредельное счастье, от которого стало тесно в груди. Ему захотелось спуститься в парк, бегать по лужайке, стать невесомым в легком рассветном воздухе и поделиться этой лаской природы, пробудившей его, со всем миром.
Но он остался стоять у окна, полузакрыв глаза и не двигаясь, подставив лицо первым лучам солнца. От этого ему казалось, будто он несется впереди самого себя, словно резная фигура на носу корабля. Он чувствовал, как что-то внутри него, чему он не мог дать название, что не вполне принадлежало ему, неудержимо отделяется от него, стоящего у окна, и зовет в дальний путь.
Но Жюлиа его не любит! Быть может, ласка зари разбудила и ее. Быть может, и ее взволновал жаркий свет заново родившегося солнца. Но думала она о Шарле! Должно быть, именно ради этого дурака она оставила открытыми окно и ставни, как это сделал он, Жюльен, чтобы быть ближе к ней, чтобы не отгораживаться от ночи, переполненной его страстью к ней, его желанием без конца говорить с ней, держа ее за руку.
Он отошел от окна и упал на кровать, сраженный ощущением собственного одиночества. Еще миг назад он чувствовал в себе такую силу! Его существо простерлось за пределы горизонта. И все это, весь мир он держал в руках, словно букет, чтобы преподнести в дар Жюлиа!
Какая насмешка! Эта дурочка больше интересовалась английскими галстуками своего щеголя! Два дня не может прийти в себя от счастья после того, как он прокатил ее на машине с откидным верхом!
Жюльен растянулся на кровати. Ему захотелось опять заснуть. И он не станет просыпаться раньше времени, вместе с остальными. Между ним и зарей не было секретов. Теперь он не более чем крохотная, неразличимая точка на поверхности земного шара. Он заставил себя закрыть глаза.
Через несколько секунд он снова открыл их и приподнялся на локте. Ему показалось, что где-то в доме, скорее всего на кухне, слышится тихое шорканье щетки по полу.
Значит, бодрствовал не только он, бесполезный свидетель мучительных красот нового дня. Прозаическое шорканье щетки положило конец его печальному уединению. Он влез в шлепанцы и спустился на кухню.
Матильда терла пол с таким усердием, что не услышала, как он вошел. Жюльен застыл на пороге, пораженный зрелищем, которое являла собой молодая служанка. Она стояла босиком в луже вспененной воды, и на ней была лишь короткая ночная рубашка. Тонкая ткань, пропитавшись потом, прилипла к ягодицам и стала почти прозрачной. Какая нагота! Жюльен был точно парализован, он даже не мог дышать. Он мог только смотреть на два нежных полушария под розоватой тканью рубашки.
Матильда перестала тереть щеткой пол. Она вытерла пот со лба тыльной стороной ладони, почесала под левой мышкой, где у нее зудело от пота, и наклонилась подобрать тряпку. Жюльен с силой втянул в себя воздух (еще мгновение — и он бы задохнулся). Услышав это, Матильда выпрямилась и обернулась.
Ах! С этой стороны представлялось еще более изумительное зрелище. Груди превосходили даже многообещающий зад! Эти два сочных плода так натянули тонкую ткань, что ворот рубашки разошелся, и огромные темные круги сосков теперь были скрыты лишь наполовину.
А ниже мягко круглился живот. Рубашка пристала к пупку, ниже которого курчавилась черная поросль.
Матильда посмотрела на Жюльена без смущения или удивления. Она улыбнулась ему и почесала правую икру левой пяткой.
— Здравствуйте, месье Жюльен!
Жюльен перевел дух. Он чувствовал, как кровь прилила у него к лицу, и злился на себя за то, что не сумел скрыть волнения. Возможно, впрочем, Матильда ничего не заметила.
Но Матильда заметила другое, ибо волнение Жюльена отразилось не только на его лице, и служанка вдруг разразилась смехом, от которого долго тряслись ее груди.
Внезапно Жюльен понял и опустил глаза. Шнурок на его пижамных штанах казался бантом, завязанным вокруг воспрявшего и заалевшего члена, который простодушно выставил себя на обозрение Матильды.
Ему не пришло в голову, что смех Матильды может означать не насмешку, а нечто иное, — слишком силен был охвативший его стыд. Весь дом еще спал. Матильда стояла перед ним почти нагишом и заливалась смехом, довольная и польщенная. За свою недолгую бытность служанкой она получала комплименты только такого рода. Она находила Жюльена симпатичным, а его скованность и неловкость подростка — весьма привлекательными. Скорее всего, она не сказала бы ему «нет». И ее взгляд слегка затуманился. Однако при виде его сконфуженной физиономии она снова принялась хохотать, откинув голову назад, расставив ноги.
