— Не будем выдавать мечты за реальность, — желчно заявил дяденька, по возрасту вполне способный считаться старейшиной собрания. — Россия пока от Столбова не бежит, просто Андрюша сам убедился: на границе бывают пробки. Я-то, когда понял, что больше по мидовскому списку не проехать, не стал выеживаться и езжу только жэде — быстро и уютно. Давай, Андрюша, садись и калякай о делах наших скорбных.
— Да не скорбных — прискорбных, — зло сказал Андрей Васильич. — Я новости привез.
— Какие?
— Плохие. Других сейчас не бывает…
Почтенное общество вздохнуло. Надо же: еще полгода назад считали, что страна под ними. А теперь на родине даже и встретиться не решились. Как оппозиция царских времен, поехали в Финляндию, посовещаться.
Жило-было садоводство «Мельница». Название — простое и хорошее, чего же спрашивать, что означает? Все равно, товарищи-садоводы спрашивали у местных краеведов, почему озеро зовут Мельничным? Те отвечали: на реке, что в озеро впадает, в финские времена стояла мельница. А по другой версии, эта речка-озеро имеет какое-то отношение к волшебной мельнице Сампо, что способна намолоть всякое добро и обогатить обладателя.
Вторая версия оснований не имела, но по практике так и вышло. Вроде бы, обычное садоводство, ну, пусть элитное, пусть родилось в 90-е, когда у всех машины, потому и в стороне от железных дорог. Однако в нулевые годы оказалось, что каждый член садоводства, если он не последний лох и если парился в баньке с председателем, да кушал шашлычки в его же компании, устроился на зависть миллионерам 90-х, купившим виллы на Кипре.
А дело в том, что председатель «Мельницы», с конца тех же 90-х, жил и работал в Москве. Ценил он в людях больше всего надежность, верность обязательствам, причем не всегда озвученным. Поэтому партнеры по садоводству устроились так, как бывает в сказках, про внезапно обретенных покойных дядях-миллиардерах. С той только существенной разницей, что дядька оставил миллиард, а тут миллиарды росли на миллиарде. «Мельница» превратилась в закрытый клуб близких людей. Кто качал нефть, кто ее транспортировал, кто строил терминал для перекачки, кто стал директором банка, финансировавшего все эти операции. И никаких проблем, никаких преград, никаких проверок и претензий. Только небо, только ветер, только счастье впереди…
Потом настала та самая злосчастная осень, когда небо посерело, ветер переменился, а счастье — сдулось. Бывший председатель кооператива и бывший президент, теперь же и бывший премьер, устроил импровизированное собрание «Мельницы». Объяснил, что со Столбовым он говорил, и тот, приватно, подтвердил свои публичные обещания: никаких посадок, никаких личных репрессий. Но неприкосновенность постов и капиталов не гарантируется. «Мы побежденные, — признал он, — торговаться нет смысла. Вам удачи, и имейте в виду, теперь я забочусь только о диких животных».
Само собой, в такую подляну судьбы поверить непросто. Была встреча со Столбовым. Тот шутил, смеялся, переспрашивал: «Так вы тогда, в декабре, хотели меня ликвидировать?» Потом сказал совершенно серьезно:
— Давайте-ка определимся. Или вы считаете, что ваша собственность вполне законна и выдержит любой аудит. А также уголовное расследование. Или я считаю вас не жуликами и мошенниками, а просто людьми, которым очень повезло. Вроде, нашли клад. Что полагается за найденный и сданный клад? Правильно, двадцать пять процентов. Вот столько и можно оставить себе. Публично каяться не надо, просто вернуть три четверти. Это мне придется каяться перед избирателями, почему вам столько оставил. На раздумье — полгода. Что потом? Теряем и деньги, и свободу.
Был март. Шел четвертый месяц ультиматума.
* * *
— Что вы успели обсудить без меня? — спросил Васильич.
— Ничего серьезного, — ответил «Бриони», — только Николаич рассказал подробности своего общения с Евросоюзом.
— Можно повторить для опоздавших?
— Да и повторять нечего! Как говорил Козьма Прутков, «какая рифма на слово Европа, надо спрашивать у Бутенопа». Так вот, тля, я понял, на это слово только одна русская рифма есть! После встречи со старым моим дружбаном, князем — парламентарием…
— С Францем Карловичем, что ли? — лениво спросил «Бриони», мудрец-всезнайка.
— С ним самым, — ответил Николаич, дядька лет сорока, с лысиной Котовского и усами Буденного. — С Францем фон Гогенлоэ. В роду одни крестоносцы и паладины, помнит прадедов до десятого колена. Такого уже учить ничему не надо, так и рождается весь воспитанный, политесный. Министр хороших манер! Я понял, для чего эти манеры и политесы. Для разводки!
Общество потребовало уточнений.
— Я на этот раз его просто прижал. Уже без намеков, прямо говорю: «Вы председатель парламентской комиссии. Если сделка будет успешной, вы гарантируете, что не будет никаких расследований, мол, откуда денежки в нашу экономику?». Он: «Надеюсь, но гарантировать не могу». Я ему: «Давай, как взрослые люди — сколько и кому надо занести?». Он: «Гарантии все равно не будет». Я чуть не ору: «В несчастную, депрессивную экономику вашей депрессивной страны будет вложено двадцать миллиарда евро! Не понимаете?!». А этот фон руками разводит: мол, все понимаем, да я только «за», если бы все только от меня зависело…
— А ведь когда в две тысячи десятом его назначили почетным директором «Вест-нафты» — синекура на триста тысяч евро в месяц, он сумел объяснить, что именно от него очень многое зависит, — ехидно заметил Бриони.
— Вот именно! Мало триста тысяч в месяц. Как только его ни обхаживали! Понятное дело: экс-министр, не последнее рыло в своей партии, ко всем имеет подход. Чего ему ни дарили: и Кандинского, и саблю из Златоуста — со справками на вывоз пришлось натрахаться. Я еще в позапрошлом году принимал его у себя на Валдае, в баньке парились. Я ему по пьяни предлагал: хошь, прямо сейчас поедем, медведя застрелим? Хошь, прямо сейчас девку борзыми затравим, как у Достоевского?
— У Достоевского был мальчик, — уточнил Бриони.
— Какая, нах, разница? А он лежал на полке, мудями к потолку, и хохотал: «Рус-экзотик». Целовались потом, разве что не трахнулись. А теперь: «Если бы только от меня зависело». Надо было эту Европу в сорок пятом всю до Атлантики вы…бать, а потом еще раз.
— Время упущено, — вздохнул Бриони, явный модератор заседания. — Ладно, грустные новости с Запада понятны. Нас там никогда не любили. Любили только наши деньги. Васильич, какие ваши плохие вести с Родины?
Васильич неторопливо, почти без матюгов, рассказал о своих переговорах в новой президентской администрации. А переговоры шли на ту же тему, что и с коварным европейцем, потомком паладинов. От имени всей «Мельницы» Васильич прощупал почву: можно ли договориться? Внести какую-нибудь сумму в какой-нибудь новый фонд, этак миллиарда три евро. Пообещать слушаться, рулить бизнесом так, как скажет координатор от новой власти. А если скажет: уйди с площадки, то уйти по-хорошему, продав бизнес за честную дену, как когда-то Абрамович. Плюс — полная лояльность, никакого политического блудняка. Взамен — забыть, сколько денег осталось у «Мельницы». Разве не разумно?
Собеседник ответил: да, разумно. Но все равно шансов на вариант нет. Столбов как решил — 25 процентов, так и стоит на своем, без компромисса. И все козыри у него — данные о собственности «Мельницы», не утаишь. Еще раз предложил согласиться на четверть, даже удивился: у вас же, в среднем, пять миллиардов у. е. на человека. Ну останется один миллиард, все равно — мечта Остапа Бендера.
— Я даже материться не стал, — вздохнул Васильич, — просто его спросил: а ты сам мог бы за месяц все свое имущество сложить, продать и оставить себе четверть? Он только и ответил: у вас было четыре месяца.
Минута была наполнена матерными междометиями и проклятиями. Кто-то молчал, верно, подсчитывал, как он сможет из всей своей собственности за месяц выкроить четверть.
Когда собрание приумолкло, парторг-Бриони не спросил даже, утвердительно заметил:
— Выходит, уважаемые товарищи по несчастью, как ни крути, а вариант остается только один. Плохой, некрасивый, опасный вариант, лучше которого мы ничего не найдем.
— Отставка под Шопена? — спросил кто-то. Бриони кивнул: пусть люди свои, пусть территория перепроверена на предмет «жучков», есть вещи, о которых вслух не надо.
— Слушайте, а почему его тогда… ну, когда он только лез в Кремль? — спросил Николаич, не самый богатый и знатный член клуба. Потому и не присутствовавший на нервных совещаниях прошлой осени.
Бриони ответил не сразу.
— Это сказать легко. На деле — не так. Всегда есть страх — отдача замучает. И потом, честно говоря, казалось — пронесет. Не псих, не отморозок, никого в Гаагский трибунал не сдаст. Сам насосется, друзей насосет и успокоится. А он и вправду отморозок.
