Теперь, весной 1918 года, село казалось вымершим.
Несколько изб были пусты. Распахнутые ворота приглашали заглянуть во двор, но первый же беглый взгляд расхолодил бы любого мародера — добро вывезено до лоскутка. Чьи-то заботливые руки прибрали все, включая двери и ставни.
Жилые дворы, напротив, были заперты так, будто через Зимино собирался пройти цыганский табор и народ, затаив дыхание, ждет вороватых гостей. Даже собаки лаяли осторожно: гавкнут пару раз и замолкнут, будто раздумывая — стоит ли брехать дальше?
Солдат остановился возле весьма приметных, украшенных резьбою ворот.
— Эй хозяин! — крикнул солдат. — Отпирай ворота, гость пришел!
Назаров присел на лежавшее поблизости бревно и закурил. Самокрутка дотлела наполовину, но хозяин не появлялся. Только залаяла собака.
— Мне что, у калитки ночевать?!
— Ты, дядя, горло не дери. Все равно не откроют, — послышалось сзади.
Назаров обернулся. Неподалеку от него стоял малец лет семи. В ладошке пацан сжимал игрушечную винтовку, вырезанную из доски, с приделанной к ней веревочкой для ношения на плече.
— Почему не откроют?
— Ты с ружьем пришел. Значит, у хозяев сало потребуешь, самогон будешь искать. Может, самого хозяина со двора уведешь. Вот тебя и боятся. Но не сильно, ты же один.
— А ты чего не боишься?
— У меня у самого ружье есть.
В подтверждение этих слов мальчишка наставил на Назарова деревянную винтовку. Солдат хмыкнул и достал из кармана замызганный кусок сахара, кинул его сорванцу.
— Считай, испугал меня и ограбил. А теперь скажи — дома ли Никита Палыч?
— Назаров! Федька! Живой, вернулся!
Это кричал-надрывался показавшийся в конце улицы невысокий мужичок в грязной рубахе, наполовину заправленной в портки. «Так, так… Кто это у нас? Уж не Тимоха ли Баранов, личность известная не только в Зимино, но и за его пределами. Итак, быстренько припомним, что нам известно о Тимохе».
В детские годы Тимоха лет пять ходил в школу, заведенную барином. По мнению односельчан, ему это пошло исключительно во вред. Доведись Баранову пасти скотину — он тотчас начинал считать окрестных ворон, сорок и прочих птиц, с естественными последствиями для подопечного стада. Поэтому его даже в постоянные работники не брали. Время от времени нанимали лишь для мелких дел. Соседи всегда удивлялись: почему такой серьезный мужик, как Назаров, посещая их село, дружит с этим недотепой? «А и вправду интересно, зачем это я с ним дружу?»
— Здорово, Тимоха.
И солдат протянул руку для пожатия, подумав при этом, что первое свидание с персонажем из довоенной жизни прошло без сучка и задоринки. Узнали его, признали, не усомнились.
— Где остальной народ-то, а, Тимоха?
— Боятся. Сейчас по вечерам только мы с Климкой по улицам гуляем. Он малый, я дурной. Кто нас тронет?
— А кто остальных трогает?
Ответить на этот вопрос Баранов не успел. Наконец-то заскрипела калитка. Из нее выглянул дед в потертых валенках.
— Здорово, Федя. Извини, что сразу не открыл. Сперва не признал. Изменился ты…
«Если б ты знал, дедуля, насколько я изменился», — этого произносить вслух солдат не стал.
— И ты будь здоров, Никита Палыч, — браво, как солдату и положено, приветствовал Назаров хозяина дома и резных ворот. — Ты-то сам, гляжу, не постарел.
— Четыре года — невелик срок. Да проходи, что ты перед воротами топчешься? Я сразу понял — тебе заночевать надо. Банька у меня сегодня натоплена, а когда попаришься-помоешься, жена стол накроет.
— Никита Палыч, — робко сказал Тимоха, — если вы водку пить будете, можно я загляну?
Хозяин взглянул на Назарова, потом на Тимоху и махнул рукой — приходи, черт с тобой.
Когда Назаров вошел в избу, с ним сразу же поздоровалась хозяйка… как там бишь ее? Вспоминай рассказы в лагере, письма жены… А! Фекла Ивановна.
— Здравствуй, здравствуй, Федор Иванович. Значит, не убили?
— Бог миловал, — ответил Назаров. — На войне и вправду не убили. А у вас тут, пока у ворот ждешь, помереть можно.
— А это мы, Федор Иванович, главное сокровище прятали.
— Ты что, — прикрикнул на жену Никита Палыч, вошедший за Назаровым в избу, — сдурела?
— А ты мне рот не затыкай, — затараторила баба. — Знаю ваши тайны. Как напьешься, так сам все гостю расскажешь. Уж лучше я сама. Лареньку мы здесь прячем. Никита сказал: человек при оружии перед домом стоит. Я и увела ее в чуланчик. Нельзя, чтобы Лареньку у нас нашли.
— Ларенька — это барышня Лариса из Усадьбы? — спросил Назаров, сам удивляясь своей осведомленности. Или, может быть, своей отменной памяти.
— Она самая, сердешная. За ней Сенька Слепак охотится, который в комбеде заправляет. Она его любови давным-давно отвергла, так он решил сейчас свое взять. Ларенька, бедняжка, у нас света дневного не видит, все в избе прячется. И мы боимся — как бы кто ее у нас не заприметил.
— Ты бы не кудахтала лучше, а выпустила Ларьку, — сказал Никита Палыч. — И стол пока накрыла. А я пока Федю в баньку провожу.
Заскрипела дверь. Гость обернулся. В горницу несмело вошла девушка. Ее лицо было бледным, как бывает у людей, проводящих почти все время под крышей. В правой руке она держала небольшую книжечку, заложенную пальцем посередине.
— Здравствуйте, — робко начала она. — Так это вы, Федор Иванович?
— Он самый. Мое искреннее почтение, барышня Лариса.
«Так и тянет выдать пошлость: „Девушка, кажется, мы с вами где-то встречались». Ведь, наверное, встречались же где-то? А красива барышня из Усадьбы. Наверное, таких и называют тургеневскими барышнями. Но — ша, солдат! Отставить вольные мысли! У тебя жена в сорока верстах отсюда».
— Как я рада, Федор Иванович, что вы вернулись. Я ведь ту нашу встречу у реки запомнила надолго…
«Ая-яй, — подумал Назаров, — что ж это я про то ничего не знаю?»
— Ладно, потом, за столом, радоваться да болтать будем, — сказала бабка Фекла. — Федя, баню топить пора.
Назаров поставил на лавку сидор, позаботился о винтовке и вышел с хозяином во двор.
* * *
Никита Палыч и его супруга долго вздыхали: в доме шаром покати, на стол нечего поставить. Однако поискали в своей кладовой, прошлись по соседям и, сами себе удивляясь, приготовили-таки пиршество. Хозяйка успела курочку зажарить, леща запечь. Посередине стола дымился чугунок с картошкой, а вокруг стояли тарелки с салом, огурцами, квашеной капустой, солеными рыжиками да мочеными яблоками. От Христова Воскресения остались окорок, два кулича и десятка полтора крашеных яиц. Между тарелками возвышалась четверть самогона — за последние три года этот продукт завелся в каждой избе.
Правда, едоков было не так и много. Всего лишь Никита Палыч с Феклой Ивановной, еще один назаровский приятель Степан, воевавший в годы оны в Маньчжурии и оставивший там свою ногу, напросившийся Тимоха Баранов, Лариса, притулившаяся в уголке на скамейке с книжечкой на коленях. И, конечно, дорогой гость, Федор Назаров.
— Что, Федя, — спрашивал уже слегка захмелевший Степан, — давно так не сидел?
— Давно, — ответил Назаров.
— Царское угощение по нынешним временам, — сказал Никита Палыч.
— Федя, — сказал Степан, — по правде скажи, с царем тебе выпивать не доводилось? А то кто с фронта ни придет — тот царя видел, тот с царем ручкался, тому царица в вагоне-лазарете портянки меняла. Последний годик, правда, разговоры поутихли. Микола-царь теперь не в чести.
— С царем не угощался. А с великим князем Николаем Николаевичем — приходилось, — ответил Назаров.
— Это как же? — послышались изумленные голоса.
— В Галиции, когда Львов брали.
— И чем же угощал царев брат? — спросила старуха.
— Шкалик водки с крендельком.
— Ну, брюхо — злодей, старого добра не помнит, — заметил Степан. — Наградили-то чем?
Назаров засучил рукав и снял часы. При виде этого прибора мужики удивились еще больше, чем узнав, что его хозяин выпивал с великим князем.
— Как же такую вещицу смастерили? А если в баню в них зашел? А их тоже заводить надо? — наперебой затараторили сотрапезники.
— Федь, а кукушка в них есть? — подумав пару минут, выдал Тимоха.
— Кукушки нет, — ответил Назаров и подал часы Степану. Тот взял их, бережно поднес к глазам, будто на ладони у него стояла полная до краев рюмка, и прочел вслух выгравированное на донышке: «Федору Назарову за особую храбрость».
— Как же ты, Федя, отличился? — спросил Никита Палыч.
— Да было дело…
Так и осталось непонятно, то ли он хотел рассказать о том, за что его наградили, то ли намеревался просто махнуть рукой, потому как в разговор вмешался Тимоха. Будучи все еще пораженным невиданными часами, он полагал, что у Назарова припасено немало иных диковин. Поэтому он под шумок взял назаровский мешок, поставил на колени и лишь тогда спросил хозяина:
