единое дуновение ветра. Все эти подробности, схваченные объективом и заключенные в кадр 24 × 36 мм, удались скорее благодаря чутью, нежели расчету, хотя судья, который присуждал премию, подчеркнул, что случайность – понятие относительное. Дело не только в безукоризненной правильности исполнения, заявил член комитета «Европа-Фокус». Главное – наша безусловная уверенность, что удачно пойманный кадр является плодом напряженной работы и громадного опыта, и данный снимок, несомненно, стал итогом долгого личного, профессионального и творческого процесса.
– Мне было двадцать семь лет, – сказал гость, разглаживая обложку ребром ладони.
Он произнес это равнодушно, без печали и сожаления; но Фольк его словно не слышал. Слово «творческого» звенело в ушах, вызывая забытое болезненное беспокойство. В нашем ремесле, сказала как-то Ольвидо – она перематывала пленку лежавшей на коленях камеры, сидя на распотрошенном кресле возле обезглавленного трупа (она сфотографировала только его башмаки), – слова «творчество, искусство» звучат как мистификация или дешевая спекуляция. Уж лучше вызов, чем лицемерие. А сейчас, пожалуйста, поцелуй меня.
– Хорошая фотография, – продолжал гость. – Заметно, что я устал, не правда ли?.. Я тогда и в самом деле очень вымотался. Наверное, именно из-за усталости у моей физиономии такое драматическое выражение… А название вы сами придумали?
Все это полная противоположность искусству, размышлял Фольк. Гармония линий и форм преследует единственную цель – нажать на невидимые пружины. Такой подход не имеет ничего общего ни с эстетикой, ни с этикой, которыми руководствуются другие фотографы – или только утверждают, будто руководствуются, чтобы оправдать свою деятельность. Для него все сводилось к одному: цветным пятнышкам на завораживающем таинственном узоре жизни со всеми ее проявлениями. Его фотографии напоминали шахматы: там, где другие видели борьбу, боль, красоту или гармонию, Фольк различал загадочное чередование ходов. Точно так же относился он и к фреске, над которой работал. Сюжеты на полукруглой стене являлись противоположностью тому, что люди обычно называли искусством. Или, возможно, оставив далеко позади некую неясную черту, где становились бессильными и этика, и эстетика, искусство превращалось – уместно было бы добавить «вновь» – в холодную, расчетливую формулу. Бесстрастный инструмент для наблюдения за жизнью.
Фольк не сразу сообразил, что гость ждет ответа. Он напряг память. Название – вот о чем идет речь. Незнакомец спросил о названии фотографии.
– Нет, – ответил Фольк. – Его выбирали журналы, газеты и литературные агентства. Названия меня не касались.
– «Лик поражения». Звучит здорово. А что еще вы помните про тот день, сеньор Фольк?.. Про наше поражение?
Он рассматривал Фолька с любопытством. Пожалуй, любопытство было чересчур холодным, словно вопрос был задан из вежливости, а не из интереса. Фольк покачал головой:
– Я помню горящие дома и солдат, бегущих с поля боя… Вот, наверное, и все.
Он сказал неправду. Он помнил кое-что еще, но промолчал. Помнил Ольвидо, которая молча шагала по другой стороне дороги с камерой на груди и маленьким рюкзачком за плечами, ее светлые волосы, заплетенные в косички, длинные стройные ноги, обтянутые джинсами, белые кроссовки, ступающие по скрипящему гравию развороченной снарядами дороги. Чем ближе они подходили к фронту, чем отчетливее раздавался грохот сражения, тем более уверенной и целеустремленной становилась ее походка, словно, сама того не ведая, она старалась вовремя успеть на неминуемую встречу, ожидавшую ее тремя днями позже на шоссе в Борово-Населье.[33] Когда же они поднялись на склон и стали мишенью – плавные линии холма вдруг пересеклись с враждебными прямыми траекториями, и над их головами на высоте вытянутой руки просвистели две шальные пули, – Фольк заметил, как она остановилась, чуть пригнувшись, внимательно осмотрелась с осторожностью охотника, приближающегося к добыче, а затем повернула голову и улыбнулась с какой-то немного жестокой нежностью, чуть растерянная – трепещущие крылья носа, блестящие глаза, из которых, казалось, вот-вот хлынет адреналин.
Гость взял со стола стакан, подержал его и поставил на то же место, не сделав глотка.
– Я хорошо помню, как вы меня сфотографировали… несмотря на то что для нас война была разной, – добавил он. Для Фолька очередная работа. Будничная рутина. А он видел такое впервые. Его призвали всего несколько дней назад, и вот он оказался среди таких же, как он, неопытных солдат, перепугавшихся насмерть, когда против их винтовок двинулись сербские танки.
– Они разгромили нас, понимаете? В прямом смысле слова. Из сорока восьми осталось пятнадцать… Их-то вы и встретили.
– Они выглядели плачевно.
– Да, представьте себе. Мы бежали, не разбирая дороги, как кролики, пока не собрались вместе у Петровцов. Мы были так напуганы, что командиры приказали нам отступать к Вуковару… Тогда-то мы и повстречали вас и ту женщину. Помню, я очень удивился, когда ее увидел. Это фотограф, подумал я. Фоторепортер. Она быстро прошла мимо, словно не заметив нас. Я смотрел на нее, а когда обернулся, увидел вас. Вы навели объектив, прицелились – не знаю точно, как это у вас называется, – чтобы меня сфотографировать… Камера щелкнула, и вы пошли дальше – не кивнув, не сказав ни слова. Не взглянув больше в мою сторону. Думаю, вы забыли обо мне, как только опустили камеру, забыли даже о том, что я все еще стою перед вами.
– Возможно, – ответил Фольк с некоторым раздражением.
Гость кивнул на обложку с фотографией:
– Вы даже представить не можете, сколько я всего передумал за эти годы, глядя на снимок. Он помог мне многое понять о себе, о других. Я изучал свое лицо – точнее, то лицо, каким оно было в то время. Я словно видел себя со стороны, понимаете?.. Можно сказать, что на снимке изображен кто-то другой. Однако я-то думаю, что другой – это тот, кем я стал потом… А вы, – он медленно повернулся к Фольку, – не особенно изменились.
Голос звучал как-то странно. Фольк пристально изучал незнакомца, видел, как тот поднимает руку, что в данной ситуации было довольно бессмысленно. Ничего особенного не происходит, говорила ему рука. Я зашел, чтобы с вами поздороваться, вот что означает мой жест. Чего еще могу я хотеть?
– Да, – продолжил гость. – Вы действительно совершенно не изменились… Пожалуй, только волосы поседели. И больше морщин на лице. Найти вас было совсем не просто. Я побывал везде, где только мог, расспрашивая о вас. Обошел агентства, редакции журналов… Поначалу мне было известно о вас очень немного, но постепенно я узнавал все больше. Оказывается, вы известный фотограф. Говорят, один из лучших. Всю жизнь работали на войне, получили кучу премий… Однажды все бросили и исчезли. Сперва я думал, что это связано со смертью той женщины, но потом узнал, что вы проработали
