— Сегодня мы обнаружили тело господина Паули, — ответил комиссар.
— Ого! — Шварц изумленно вытаращил глаза.
— Мы предполагаем, что Паули был убит поздно вечером во вторник перед дверью своей кухни. Я хотел бы узнать, может, вы что-то слышали или видели.
Эрвин Шварц задумчиво провел рукой по потным волосам вокруг загорелой лысины.
— Вечером во вторник… — пробормотал он. — Да меня дома-то не было. Я сидел у «Ленерта» примерно до без четверти двенадцать.
«Ленерт» — это был любимый местными мюнстерский кабачок напротив старой ратуши, который на самом деле назывался «У золотого льва». Оттуда было около пяти минут езды на машине до Рорвизенвег.
— Может, вам что-нибудь бросилось в глаза, когда вы проезжали мимо? — спросил Боденштайн. — Когда мы сегодня приехали, все двери в доме были нараспашку и внутри все перевернуто.
— Чему удивляться-то? — проворчал Шварц, и в его тоне сквозило презрение. — Знаете, какой там все время балаган? Молодежь постоянно приезжает на мопедах и машинах, орут, хохочут, будто они одни во всем свете. Да еще эти псы Паули, бегают везде и гадят где ни попадя. И этот тип — учитель, который должен воспитывать наших детей… В голове не укладывается!
— Какие у вас были отношения с вашим соседом? — осведомился Боденштайн.
— Друзьями мы не были. — Шварц почесал волосатую грудь. — Паули был из этих нынешних неприятных типов, которые всем недовольны и во все суют свой нос. Да только ничего не могут сделать, когда политики придерживаются другого мнения.
— Вы о чем?
— Даже не верится, что ему полтинник. Его бывшая — Марайке — была племянницей Шмите-Шорш, и она-то и получила дом в наследство, а не он. А когда она после развода уехала, то Паули остался тут, хотя это и не его дом вовсе. Во вторник Марайке опять приезжала и орала на всю улицу. Мне рассказала Эльза Маттес, что живет напротив.
В дверях показался молодой парень.
— Пап, пресс снова работает, — сказал он, не заметив Боденштайна. — Мне сначала на нижнем лугу у леса убрать или на верхнем, у монастыря?
Эрвин Шварц тяжко вздохнул, встал, поправил лямки полукомбинезона и поморщился.
— Спина, — пояснил он Боденштайну, а потом повернулся к сыну: — Поезжай сначала к монастырю. А на лугу у леса скатай побольше маленьких рулонов сена.
Парень кивнул и исчез.
— Сенокос в разгаре, — сказал Шварц Боденштайну. — Надо успеть, пока погода стоит.
— Тогда не буду вас задерживать, — Боденштайн дружелюбно улыбнулся и положил на клеенку свою визитку. — Спасибо, что помогли. Если вдруг что-нибудь еще вспомните, то позвоните мне, пожалуйста.
Эльза Маттес жила в одном из тех старых домов, чьи дни уже сочтены. Табличка в палисаднике извещала о скором сносе. Боденштайн нажал на звонок, и дверь в ту же секунду распахнулась, как будто хозяйка его ждала. Фрау Маттес провела комиссара в тщательно прибранную кухню. Ей было за семьдесят, тяжкий остеопороз согнул ее пополам, но взгляд голубых глаз был острым и бдительным. Прежде всего Боденштайн удовлетворил ее любопытство, сообщив, что Ганс Ульрих Паули мертв.
— Это должно было случиться, рано или поздно, — заявила Эльза Маттес блеющим, дрожащим голоском. — Этот Паули со всеми спорил.
Она смогла слово в слово пересказать разговор Паули с бывшей женой, назвать точное время — почти в половине девятого — и узнала мужчину, который навестил Паули через полчаса после этого.
— Я как раз вышла в сад, чтобы полить цветы, и увидела, что Паули стоит в своем палисаднике. — Фрау Маттес оперлась на кухонный стол. — Он разговаривал через забор с Зибенлистом из «Мебельного дома Ремера», одним из своих приятелей. Потом… — Она наморщила лоб и задумалась. — Они явно спорили. Зибенлист сказал Паули, что не позволит себя больше шантажировать старыми историями.
Но Эльза Маттес заметила в тот вечер и еще кое-что. Когда она в половине одиннадцатого выкатила мусорный бак на улицу, из ворот дома Паули на мопеде пулей вылетела девчонка; она так неслась, что не справилась с управлением и упала.
— У таких всегда на уме одни танцульки, — с неодобрением сказала фрау Маттес. — Ветер в голове. Никакой осмотрительности, они только…
— Вы узнали девушку на мопеде? — прервал Боденштайн старую даму, прежде чем она пустилась в ненужные разглагольствования.
— Нет, да они все одинаковые. Джинсы, короткие майки и голый живот наружу, — сказала Маттес, немного поразмыслив. — Думаю, она была блондинкой.
— А что это был за мотоцикл?
Эльза помедлила минутку, а потом ее лицо просветлело.
— Мокик! — торжествующе объявила она. — Так называется эта штука. Ярко-желтый, как почтовый!
Потом ей пришло в голову что-то невероятное. Она приблизилась к Боденштайну и перешла на шепот:
— Думаете, это она укокошила Паули, господин комиссар?
В половине шестого, когда Боденштайн вошел в здание комиссариата Хофхайма, Кай Остерман и Катрин Фахингер уже смогли кое-что разузнать о Гансе Ульрихе Паули. Как и говорил Пии директор зоопарка Зандер, Паули прикладывал немало стараний в интернет-пространстве, чтобы ознакомить всех со своими взглядами относительно всевозможных проблем.
— Если вы меня спросите, я назову вам кучу людей, у которых были причины убить этого парня, — сказал Остерман.
— С чего бы? — Боденштайн снял форменную куртку и повесил ее на спинку стула. Его рубашка насквозь пропотела.
— Я «прогуглил» его имя, — ответил Остерман. — Он отсвечивал в десятках сообществ защитников животных, природы и окружающей среды. Выступал против охоты на певчих птиц в Италии, против перевозки ядовитых и радиоактивных отходов, начал кампанию по борьбе с металлический пылью, участвовал в демонстрациях против передвижных скотобоен. Один из его веб-сайтов называется «Звери без решеток».
— Неудивительно, что директор «Опель-Цоо» реагировал на Паули, как бык на красную тряпку, — сухо заметила Пия.
— Но это только одна сторона, — продолжал Остерман. — У Паули есть и другой веб-сайт под названием «Келькхаймский манифест», где он выступает против всего, что ему не нравится в Келькхайме. В данный момент — в основном против планов построить трассу В-8, но вообще и против нового городского центра «Север», и против застройки района Варта. Он серьезно оскорбил, как минимум нескольких человек.
— Кого, например? — спросил Боденштайн.
— Бургомистра Келькхайма Дитриха Функе и некоего Норберта Захариаса, который отвечает за строительство В-8. И еще одного — Карстена Бока…
— Бока? — перебила Пия своего коллегу. — Того, который записан на автоответчике Паули и говорил, что Паули должен принести извинения?
— Верно! — кивнул Боденштайн. — Кто это такой?
— Глава консалтингового агентства Бока, которое давало экспертную оценку относительно уровня шума и транспортного потока в городах Келькхайм и Кенигштайн, — ответил Остерман. — Это заключение внезапно вывело в общегосударственных планах строительство трассы В-8 в число первоочередных задач, и его стало невозможно откладывать. Паули утверждает, что за этим скрываются экономические и финансовые интересы «мэрской мафии», к которой он относит Функе, Захариаса, Бока и еще некоторых людей. Он называет их предателями, подельниками, продажными тварями и так далее.
Катрин Фахингер записала имена всех, кого перечислил Остерман, на большой доске, которая висела на стене. Боденштайн взял маркер и приписал еще: «Шварц, бывшая жена Марайке, Конради и Зибенлист».
— Теперь мы знаем, что ничего не знаем, — подытожила Пия.
— Я провел несколько исключительно содержательных бесед, — возразил Боденштайн и добавил к списку директора зоопарка Зандера.
— А его-то почему?
— Потому что сожительница Паули заявила, что он недавно угрожал Паули и его сторонникам, а ее саму чуть не переехал.
— Вижу, тяжелая нам предстоит работенка, — вздохнула Пия.
— Кстати, возможно, у нас есть орудие преступления, — сообщил Боденштайн. — Это старая подкова, на которой коллеги-криминалисты обнаружили кровь. Она лежала как раз рядом с лестницей, ведущей в кухню.
Пятница, 16 июня 2006 года
Пия и Боденштайн вошли в здание гимназии Фридриха Шиллера почти в восемь. Так как день выпал между выходными — пятница после праздника Тела Христова, — гимназию использовали для педсовета. Сразу около входа, за матовой стеклянной дверью находился секретариат, где Пия и Боденштайн и застали половину педсовета в разгаре самой оживленной дискуссии.
— …Возмутительно, что он даже не предупредил, — негодовал усатый мужчина в старомодных очках с пластмассовой оправой. — Мне, во всяком случае, совершенно не улыбается вести за него урок.
— Но это так на него непохоже, просто не явиться без всяких объяснений.
