– Карать, карать, батюшка. На виселицу его, дых ему в передых.
Пугачев привстал во весь рост, глянул на согнутые спины крестьян, перевел взгляд на помещика, потом на стражу свою.
Тихо. Все замерли. Ждут царского слова.
– Бог не осудит. Вздернуть! - взмахнул Пугачев рукой.
– А-ай! - завопил помещик. - Разбойник! Злодей!
– Ба-атюшка, благодетель, заступник! - кричали крестьяне.
"ПРЕШПЕКТИВНАЯ" ТРУБА
У Пугачева имелась подзорная труба.
Любил Емельян Иванович глянуть в нее - далеко видно.
Вот и сейчас. Гришатка крутился в царевой горнице. А Пугачев, приложив подзорную трубу к глазу, рассматривает, как казаки где-то на краю Бёрдской улицы устроили драку.
– Ах, паскудники, ах, лешие! - ругается Пугачев. Крикнул караульных: - Там казаки дерутся. Разнять да всыпать зачинщикам!
То-то будет зачинщикам! Пугачев строг к непорядкам.
– Что это у тебя, государь? - спросил Гришатка, показывая на трубу.
– Инструмент оптический, - ответил Пугачев. - "Прешпективная" труба называется.
– А чего в ней видно-то?
– Все, что пожелаешь, - сказал Пугачев. - Хоть край света, хоть завтрашний день.
– Да ну! - не сдержался Гришатка. - И Тоцкое?
– Можно и Тоцкое.
Пугачев приложил трубу снова к глазу, всмотрелся и говорит:
– Вон деревеньку вижу. Церковь на взгорке. Погост. Каменный дом с крылечком.
– Так это же Тоцкое! - закричал Гришатка. - Дом управителя нашего штык-юнкера Хлыстова.
– Вон девоньку вижу. С косичкой. Маленькая такая. Букашечка, продолжает Емельян Иванович.
– Так это же Аннушка, Аннушка, сестренка моя!
– Вон деда старого вижу. С клюкой, с бородой в пол-аршина.
– Так это же дедушка наш, дедушка Тимофей Васильевич!
Потянулся Гришатка к трубе:
– Дозволь, дозволь, государь, глянуть.
– Смотри, - произнес Пугачев.
Вцепился Гришатка в трубу, ну и, конечно, никакого Тоцкого не увидел. А просто выросла перед ним крыша соседнего дома, только так, словно бы кто ее передвинул к самому Гришаткину носу.
Понял Гришатка, что Пугачев пошутил. Однако виду не подал. Понравилась ему пугачевская выдумка про магическую силу трубы.
Через несколько дней он снова выпросил у Пугачева трубу, а потом еще и еще раз. Ляжет Гришатка на лавку, один конец трубы к глазу, второй в потолок. Лежит смотрит, и возникают перед мальчиком Тоцкое, и Оренбург, и Москва, и Питер, и весь белый свет. И раскрывается перед ним та самая синь-даль и жизнь-свобода, про которую рассказывал Емельян Иванович. Нет на земле ни бар, ни господ. Не слышно стона мужицкого. Не видно плача сиротского. Земля, и леса, и горы - все это не барское и не панское, все это работника-труженика. Эх, и жизнь: чудеса и сказка!
Заинтересовался Пугачев, чем это занят мальчишка.
– Чем ты там занят?
Рассказал Гришатка Пугачеву про то, что видел.
– Да ну! - подивился Емельян Иванович. - Синь-даль, жизнь-свободу... - Задумался. - Эх, кабы труба не соврала! Да-а-а, зажили бы людишки на белом свете!.. А может, оно так и будет, Гришатка. Ась? Труба ведь не простая, труба - "прешпективная".
НА УРАЛ
Полюбился Хлопуше Гришатка, с самой первой встречи понравился.
Мало того что раздобыл он мальчику полушубок - как-то горсть леденцов принес, потом рубаху синего цвета, наконец притащил Нениле для Гришатки бараний бок.
– Ты что, сдурел? - набросилась стряпуха на великана. - Что, его тут голодом морят, не поят? Чай, при особе самого императора кормится...
"Безносый-то опять приходил, - рассказывала потом Ненила мальчику. Видать, люб ты ему, Гришатка".
А тут как-то явился Хлопуша с казацкой саблей.
– На, получай!
Разгорелись глаза у Гришатки. Вот это подарок!
– Что, - закричал Пугачев, увидев у мальчика саблю. - Кто сие баловство придумал?!
– Пусть, пусть позабавится дитятко, - стал упрашивать Пугачева Хлопуша. - Мальчонка же он, государь. Не забижай ты его. Они, мальчонки, все до ружья охотники.
Осталась сабля у мальчика.
Нацепит ее Гришатка, по слободе бегает. Сабля длинная, по снегу волочится.
– Атаман, как есть атаман! - кричат со всех сторон пугачевцы.
Нехватки в пушках, ядрах и порохе по-прежнему не давали Пугачеву покоя. "Эх, Урал, Урал-батюшка, вот бы куда податься! - размышлял Пугачев. - Прямо бы на самые железоделательные и оружейные заводы".
И вдруг нежданно-негаданно явились к Пугачеву с Урала три заводских человека.
– Государь, ждут, ждут тебя на заводах. И пушки, и ядра будут. Снаряжай-ка своих людей.
На один из заводов, на Петровский, в поселок Авзян решили послать Хлопушу.
Выслушал Хлопуша царское слово:
– Слушаюсь, батюшка.
– Ну, с богом! Ступай.
Хлопуша ушел, однако через несколько минут снова явился.
– Ну что тебе?
– Дозволь, государь, мальчонку с собою взять.
– Какого мальчонку?
– Гришатку, ваше величество.
– Да ты что, в своем ли уме, Хлопуша?
– В своем, в своем, государь. Да отпусти ты его. Ему ж в интерес. Он же мальчонка. Они, мальчонки...
Пугачев рассмеялся. Подумал. Махнул рукой.
– Ладно, быть по-твоему. Забирай, Соколов-Хлопуша. Да береги ты его, - добавил строго.
– А как же!
Уехал Гришатка.
Глава четвертая
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ПОРУЧЕНИЕ
ГАЛИЯ
В Авзян Хлопуша торопился как мог. Шутка ли сказать, у него государственное поручение. Сам царь-батюшка, отправляя в поход, так и сказал: "Государственное".
– А главное, - наставлял Пугачев, - привези мне мортиры. Хоть две штуки. Чтобы навесным огнем можно было стрелять по Оренбургу.
Хлопуше в сопровождение было придано пять казаков. Ехал с ним и заводской человек с Авзяна, низенький, маленький мужичонка по имени дядя Митяй.
Хлопуша и казаки едут верхом на конях. Дядя Митяй и Гришатка по-барски - в санках.
То и дело к Гришатке подъезжает Хлопуша:
– Не холодно тебе, дитятко?.. Не голодно?
На четвертый день пути отряд остановился ночевать в башкирском сельце Иргизла. Хлопуша решил здесь дать и людям и лошадям отдых. Устроили дневку.
Хлопуша, дядя Митяй и Гришатка расположились в одной юрте. Казаки - в других, по соседству.
Юрта большая, занавесками перегорожена.
Уселись ужинать. Уплетает Гришатка навар из бараньего мяса, поднял глаза кверху. Смотрит - из-за занавески выглядывает девочка. Волосы на голове черные-черные. Косички свисают. Глаза шустрые-шустрые. Из стороны в сторону бегают.
Увидела девочка, что Гришатка ее заметил, - юрк за занавеску.
Опустил Гришатка глаза. Переждал минуту, опять поднял. Видит - снова торчит из-за занавески с косичками голова. Вот опять скрылась.
Весь ужин Гришатка только и занимался тем, что глаза то в миску, то в сторону занавески, то в миску, то в сторону занавески. Даже шея заныла. А девочка то спрячется, то наружу, то спрячется, то наружу. Даже рука, что дергала занавеску, устала.
На следующий день с утра Гришатка возился около санок. Вдруг слышит за спиной кто-то пронесся верхом на лошади. Повернулся Гришатка - знакомая девочка.
Промчалась девочка в одну сторону. Развернула коня. Промчалась мимо Гришатки в другую. Потом еще и еще раз.
У Гришатки аж дух захватило. Ну и девчонка!
Наконец девочка сбавила прыть. Осадила коня рядом с Гришаткой. Спрыгнула ловко на снег. Остановилась, смотрит на мальчика.
– Как тебя звать? - обратился Гришатка.
Молчит девочка. Видимо, не понимает русскую речь.
Стал Гришатка тыкать рукой: мол, звать как тебя, девчонка?
– Га-ли-я, - наконец протянула девочка.
– А я Гришатка, - проговорил мальчик, затарабанив пальцем себе в грудки.
– Гри-шат-ка, - повторила девочка. Потом зачастила: - Шатка, Шатка, и улыбнулась.
– Да не Шатка, а Гришатка, - стал поправлять мальчик.
Однако девочка его не слушала и повторяла свое:
– Шатка. Шатка. Шатка.
Гришатка махнул рукой.
Девочка стала с любопытством рассматривать висящую на боку у мальчика саблю, и Гришатка сразу же оживился. Он вытянул наполовину клинок, потом полностью. Взмахнул, описал полукруг и с победоносным видом вскинул снова его в ножны.
Девочка не удивилась.
Гришатка повторил все снова.
И опять Галию это не поразило.
Огорчился Гришатка, думает, чем бы еще похвастать. Вспомнил про шапку. Теперь она не спадет ему на глаза. Ушила ее Ненила. Снял мальчик шапку, крутит в руках, начинает объяснять Галие, что это шапка не простая - с царской она головы, а он, Гришатка, заслужил ее за меткую стрельбу из ружей. Гришатка ого-го какой целкий!
– Пах, пах! - объясняет мальчик. - Фу ты, какая бестолковая. Пах, пах! - вскидывает он руки на манер словно стреляет.
