– Мама, – терпеливо сказала я, – у меня ничего не болит. И ничего не болело! – торопливо добавила я, увидев, что она начинает сердиться. – Я специально тебе сказала, потому что я не хочу там больше находиться. И я туда больше не поеду. Там холодно и неприятно. Тупое, бессмысленное времяпрепровождение! С бабушкой останусь. А в больницу мы пойдём, только если тебе больничный надо. Я пожалуюсь, две недели дома просидим. А ты съезди и заявление на увольнение напиши, и не придётся отрабатывать. Или едь отработай, если охота всё здоровье своё проморозить. Почки простудишь – тебе что, новые купят?
Вот это меня понесло...
– Что? – растерянно спросила мама.
Но из-за её спины вдруг высказалась бабушка:
– Вот, даже ребёнок понимает! По-женски простудишься, будешь всю жизнь лечиться!
В поликлинику мы сегодня так и не пошли.
Мама с бабушкой долго спорили и препирались в кухне, бабушка, кажется, давила на то, что деревенская школа матушку прокинула с обещаниями, и хорошо бы им все эти претензии выкатить.
Я слушала-слушала, потом постаралась максимально по-детски сформулировать мысль и вышла в кухню.
– А нельзя устроиться на работу поближе к бабушке? У нас две школы рядом.
Я точно знаю, что когда она летом приедет и будет искать работу, в восемнадцатой школе ей скажут, что целый год маялись без учителя физкультуры, и буквально две недели назад нашли – где ж вы были, девушка...
Мама с бабушкой уставились друг на друга.
– А чё? – сказала бабушка. – Сходи да узнай.
– Думаешь, места есть в середине года? – усомнилась мама.
– За спрос в нос не дадут, – тихонько подкинула я.
– Правда что! – согласилась бабушка. – Сходи, спроси. Рабочий день ещё. Вдруг надо физрука? Переводом пойдёшь!
Вот оно, прозвучало это волшебное слово! «Переводом»! В этом случае и отработок не требуется, и стаж не теряется. И сумасшедшего детсадовского ритма удастся избежать.
Да, в прошлый раз матушка устроилась в садик от безысходности – ну не было больше рядом рабочих мест по пед.образованию. Эксперимент получился удачным. Для садика.
Работать в две смены – конечно, вперёд! Извините, няни опять нет, ах, что же делать... При этом Галина Николаевна и новатор, и активист, и дети её обожали. Грамот – хоть всю квартиру облепи! Печаль только в том, что дома мы её практически не видели, а на зарплате эта пахота сказывалась очень малосущественно. Очень хитрая в садах система. Вроде и работаешь за троих, и спрашивают за троих, а получаешь за одного с маленьким хвостиком. И всё с цифрами в руках!
Если ей удастся в школу устроиться, думаю, педагогика ничего не потеряет. Просто в этом варианте реальности будет новатор-физкультурник. И дети её будут обожать, как везде. А если смотреть с точки зрения прилагаемых усилий, из всех педагогических вариантов физрук – самое милое дело. Тетрадей нет, уже здо́рово. Спартакиаду провёл – уже зрелищно, молодец, премия и всё такое.
– Иди, Галя! – подбодрила бабушка. – Нечего в той деревне сидеть, болезни одни.
Мама ушла, а я наконец спокойно прижалась в мягкому бабушкиному животу.
– Хулиганка ты, а? – спросила она.
– Ты не представляешь, как там холодно, – вместо ответа сказала я. – Печку не топят, батарей нет. Что за жизнь такая дурацкая? Ты не отпускай её, даже если она ничего не найдёт. По ночам лежим, трясёмся.
Бабушка неодобрительно поцыкала.
– Ай-я, дёрнуло же её...
– Грустно ей, – вслух подумала я. – Замуж ей надо. У всех муж есть, а у неё нет.
Это я имела в виду всех своих тёть, часть из которых была бабушкиными дочерьми, а часть – невестками. У всех был муж, а у мамы – нет. Непорядок!
Бабушка помолчала.
– А если он тебя обижать будет?
– Дядя Ринат же Лёшку не обижает, – резонно возразила я. Лёшка был сыном его жены от первого брака. – Посмотрим. Познакомимся. Не обязательно за первого встречного замуж выходить, можно и подружить сперва, да?
Бабушка засмеялась и поцеловала меня в макушку.
– Баб, а у тебя тетрадка есть?
– Тебе зачем тетрадка?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Рисовать хочу.
– Ну так иди альбом возьми.
– Он для красок, жалко мне.
– Пф! – фыркнула бабушка. – Я тебе ещё куплю! Иди, рисуй.
Я почти закончила набросок Акташа, когда примчалась мама, глаза по рублю.
– Мама! – чуть ли не закричала она с порога. – Есть место!
– В какой?
– В восемнадцатой!
– Ставка?
– Пока полставки, но предлагают на вторую смену на продлёнку выйти, а с сентября – ставка.
– Ну, согласилась?
– Согласилась, – мама плюхнулась в кухне на стул. – Вот, смотри! – она сунула бабушке листок, который та начала внимательно читать, сдвинув брови.
– Покажи, – попросила я и пристроилась рядом, прижавшись к бабушкиной руке.
В листе, сдобренном печатью и размашистой подписью, значилось:
«Гарантийное письмо» – и дальше, собственно, о том, что мама нам уже рассказала.
– Завтра поеду в Биликтуй, отдам в школу и документы заберу, – пояснила мама бабушке, – а в понедельник – на работу, в первую смену.
Класс.
04. ШИФРУЮСЬ
ПИКТОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАПИСКИ
4 декабря 1981, пятница
Утром я проснулась поздно, часов в девять. Учитывая, что всё последнее время мне приходилось вставать и переться с мамой в школу, чтоб как минимум без двадцати восемь быть там, девять – это прям барство. А вообще, я – ярковыраженная сова, и заставлять меня идти куда-то в раннюю рань – издевательство над личностью. По честноку, так я вообще плохо помню, что происходило на первых двух уроках, когда я училась в первую смену. Мой максимально продуктивный период – вечер и ночь. Иногда, правда, нападают на меня периоды рваного ритма, когда я начинаю спать как попало, а всё время в промежутках между снами книжки писать или рисовать всякое, но не думаю, что прямо здесь и сейчас кто-то мне это позволит. Спим до девяти – и то хлеб. И главное – спим в тепле, какое счастье!
Мама укатила в Биликтуй, бабушка осчастливила меня молочной рисовой кашей с изюмом*, после чего я полностью поступила в своё собственное распоряжение и удалилась в нашу с мамой комнату.
*Который она называет «юзюм».
Вчера вечером я-таки выцыганила у мамы пару тетрадок и нормальную пишущую ручку. Ручка, правда, мазала. Кто не в курсе, это такой удивительный эффект, когда паста начинает немножечко подтекать, скапливаться на шарике стержня и может выдавать неожиданные жирные утолщения в буквах, не предусмотренные вашими намерениями. Столкнувшись пару раз с этакой подлостью, я вспомнила, что в тетрадку была вложена промокашка. По временам начала восьмидесятых это уже излишество. Школы, по-моему, уж лет десять как массово с перьевых на шариковые ручки перешли, но промокашки пока продолжали вкладывать в тетрадки. Вот об неё я и стала периодически носик ручки обтирать.
Расписывать свои соображения в подробностях было опасно. Я с трудом представляла, как я смогла бы объясниться с мамой, если бы она нашла, допустим, мои аналитические соображения по двадцати предстоящим годам. Мдэ. А она найдёт, обязательно. Я, конечно, постараюсь, чтобы это было сделано как можно позже, но у неё на всякие записи и записки прямо нюх, были в своё время прецеденты.
Поэтому я размышляла, а опорные мысли зарисовывала. Иногда получались большие картиночки, иногда маленькие, иногда и вовсе пиктограммы.
Нет, в этих рисунках не было схемы волшебного спасения мира (и, в частности, СССР). Не думаете же вы, что я решила самолично, в одну харю, совершить столь глобальное чудо? Этакая «девочка в очках и заговор мировых элит». Чувствуете ассоциативный ряд, да? У меня, между прочим, и шрам на лбу подходящий есть. Нет, без дураков! Натуральный шрам, точно в нужном месте. Не совсем в виде молнии, конечно. След от встречи с батареей.
Эх, расскажу. Было мне тогда чуть больше года. Кому рассказываю – говорят: не можешь ты помнить! Ну, как не могу, если помню? Я, может, и запомнила-то именно от шока.
