Но были и такие, кто мрачно сплевывал и тихо матерился, — их возмущала нерасчетливая, неразумная трата сил. Люди шатались от усталости, а их, как выяснилось теперь, продержали не понятно зачем всю ночь без сна, вторые сутки не было горячей пищи — кто что ухватит мимоходом на огородах, тем и живы. Такие правдолюбцы есть во всяком сообществе, им мало, что над ними не каплет, а справедливость подавай.
За балкой, откуда начали наступление, показались фуры хозвзвода. По смежной дороге пылили машины дивизионного эвакогоспиталя. У них был приказ: не отрываться от головной группы войск. И они выполняли приказ, пожалуй, чересчур старательно — догнали вплотную боевые части. Впрочем, они могли обмануться тишиной и приняли ударную группу за второй эшелон.
От командирской «эмки» навстречу обозу побежал молоденький адъютант, придерживая хлопавшую по ноге полевую сумку. Жестами он показывал хозяйственникам: надо рассредоточиться в балке.
От накопившейся усталости и бессонных ночей все окружающее выглядело в глазах Никифора преувеличенно реальным и в то же время ненастоящим, отделенным от него стеной непонимания. Схожее чувство он испытывал когда-то, ныряя с открытыми глазами в тихой и чистой речушке Вад или наблюдая с лодки за таинственной и глухой подводной жизнью. И сейчас он был словно бы погружен на дно гигантского аквариума, где все в точности, как в реальном мире, но воспринимается иначе — через невидимую, искажающую свет и звуки среду.
Негромкие голоса соседей по цепи казались ему раздражающе неприятными, корябающими ушную перепонку. А смысл слов доходил не сразу. Ему, мордвину, научившемуся говорить по-русски не с младенчества, а в школьном возрасте, приходилось повторять про себя русские слова, чтобы вспомнить, что они означают. Он видел мельчайшие прожилочки на свекловичных листьях — в обычном нормальном своем состоянии он почему-то их не замечал. Лицо командира взвода связистов, который торопливо прошел мимо Никифора, путаясь сапогами в свекольной ботве, показалось ему незнакомым, более того, чудовищным. На носу у комвзвода была родинка, обыкновенная родинка, которую Никифор видел и раньше, но сейчас он не видел ничего, кроме этой безобразной родинки и черных слипшихся волос, торчавших из ноздрей.
Переутомленный мозг, видимо, не воспринимал предметы и окружающую обстановку в полном объёме, а выхватывал какие-то случайные детали. И выхватывал их с преувеличенной, болезненной яркостью.
— Выходи на дорогу! Строиться-а! — послышалась команда.
Молодцеватый, подтянутый и не понятно когда успевший побриться командир роты стоял на полевой дороге, к нему стягивались с обеих сторон рассыпанные в цепь бойцы.
В небе заныла, приближаясь, «рама» — немецкий самолет-разведчик.
— Воздух! Замаскироваться!.. — крикнул ротный.
Никифор по примеру других лег в борозду. Штабные «эмки», лихо развернувшись, умчались к дальнему краю поля, где зеленели кусты. Разведчики поскакали в направлении селения, откуда приехали. Поле стало пустым, словно тут никого и не было.
Свекольная ботва загораживала Никифора с двух сторон, но спина-то была открытой. И хотя он понимал, что с той высоты, недосягаемой для зенитного огня, на которой парил самолет-разведчик, даже в бинокль едва ли можно разглядеть лежащего в борозде человека, все равно он испытывал чувство враждебного взгляда в спину. Он лежал, уткнувшись лбом в сгиб руки, испытывая легкое головокружение — то ли земля под ним неощутимо колебалась, как гигантский плот, то ли толща неба упруго переливалась от горизонта к горизонту…
В памяти всплыли строчки стихов:
Выстрел. Дрогнула винтовка. Пуля в яблочко легла…
Эти стихи он прочитал три года назад в газете «Красная Мордовия», когда учился в педучилище. Прочитал, в общем-то, случайно, потому что стихов не любил и не понимал. А эти понравились своей безыскусностью: сколько раз он видел со стороны и ощущал своими руками, как вздрагивает при выстреле винтовка и, почти сливаясь со звуком выстрела, слышится «ток» — удар пули по деревянному щиту мишени. Глуховатое «ток», которое он не сразу научился улавливать, всегда возбуждало Никифора, рождало в нем азарт. И все это, знакомое и не раз пережитое, каким-то чудом было втиснуто в две коротенькие строчки. Причем удивительным было не само описание выстрела в тире, а не понятно как, словно между строк, переданное чувство радости и азарта.
Выстрел. Дрогнула винтовка…
Не он, а будто кто-то посторонний повторял ему эти строки. Он же, лежа в свекольной ботве, слушал их сквозь затуманенное сознание, перед его внутренним взором вставали картинки из довоенного прошлого. Осовиахимовское стрельбище на опушке леса, окаймленное песчаным валом, двор педучилища в райцентре Зубова Поляна со спортивной площадкой, где были гимнастические снаряды, а на бревнах возле забора в теплое время года сидели студентки-мордовочки в пестрых мокшанских нарядах, зубрили, лузгали семечки и громко хохотали по малейшему поводу.
«Выстрел. Дрогнула винтовка», — продекламировала одна из студенток, мокшаночка Катя, и лукаво посмотрела на Никифора. «Послушай, — хотел спросить у нее Никифор, — ты ведь не стреляла в тире? А почему тебе понравились эти стихи?..» И он понял, что засыпает.
Рывком приподнял голову, испуганный мгновенной мыслью, что бойцы ушли, пока он спал, и он остался один. Но увидел артиллеристов, которые копошились у орудия, прикрывая его обрывками маскировочной сети, заметил подметки сапог лежащего в соседней борозде бойца и, успокоенный, вновь улегся ничком.
Спустя какое-то время его болезненно вырвали из полусна-полубреда выстрелы и гул моторов. Он выглянул из своего укрытия. И все, кто прятался в свекольной ботве, тоже выглянули. Поле проросло кочанами голов. Почернелые от пыли и загара, небритые лица красноармейцев недоумевающе поворачивались во все стороны: стреляли близко, но никто не мог понять где и кто. Начавшись с одиночных винтовочных, стрельба разгоралась подобно костру из сухой соломы. Винтовочную трескотню покрыла длинная пулеметная очередь, Никифор сразу узнал: немецкий «МГ»!..
Гулко рванул первый снаряд, слившись со звуком пушечного выстрела, и над балкой, где расположился обоз, встало черное облачко дыма. Стреляли в балке!
Все, что было потом, произошло ошеломляюще быстро. Гул, грохот, звон, свист… Несколько суток спустя, восстанавливая в памяти последовательность событий, Никифор сам себе не поверил: бой длился не более 3–4 минут. От силы пять, но это уж, что называется, с походом. Картину боя, в той мере как он его видел и понял, Никифор представил себе позже, собрав воедино клочки впечатлений и дополнив догадкой.
А тогда, когда это началось, он ничего не понимал. Он просто не успел понять. Откуда появились немецкие танки? Как удалось им среди бела дня подойти незамеченными? Почему сначала напали они на обоз и только потом повернули в сторону головного отряда? Что можно было сделать в том положении, в котором очутилась группа прорыва — рота, усиленная взводом связи и батареей сорокапяток?
На все вопросы были, конечно, ответы — и оправдательные, и обвинительные. Но это потом. А тогда…
Грохот пушечной стрельбы стал непрерывным, и уже не облачко, а клубящаяся туча дыма и пыли поднялась из балки. Подсвечиваемая снизу бликами разрывов, она катилась единым, плотным, насыщенным, смертью валом. Накроет такой вал, и ничто живое, казалось, не уцелеет. Но оттуда, из кромешного ада, вырывались кони, люди, госпитальные грузовики и мчались, не разбирая дороги, прямехонько на позиции роты.
Двуконная фура галопом вылетела по крутому подъёму. Полузапряженные — дышло висело в полуметре от земли, — обезумевшие кони рвали постромки, повозка подпрыгивала и кренилась так, что удивительным было, почему она не переворачивается. Колеса то одной, то другой стороны вертелись в воздухе, тюки с интендантским добром шлепались на землю, как громадные тряпичные мячи. И каким-то чудом удерживался на повозке возница.
Госпитальная полуторка с кузовом-фургоном, угол которого был разворочен снарядом, на пробитых задних баллонах вылезла из балки. Медленно, ужасающе медленно, на первой передаче, машина отдалялась от вспыхивающей огненными прожилками разрывов зоны смерти. В проломе кузова виднелись двухэтажные нары, с них свисали и колыхались на ветру обрывки, простынь, с верхних нар торчали чьи-то босые ноги, желтые, как выгоревшая на солнце бумага.
— Танки сзади! — сквозь грохот услышал Никифор запоздалую команду — предупреждение. Расчет ближайшего орудия, лихорадочно действуя, умело и чётко развернул пушку в сторону балки, и уже была сорвана! драная маскировочная сеть, и наводчик припал глазом; к резиновой оправе прицела, блеснул масленно на солнце затвор, заглатывая гильзу со снарядом… Но танков не было видно. Они вершили свое черное дело в балке, скрытые от тех, кто был наверху. Кроме того, сектор-обстрела для артиллеристов и пехотинцев был закрыт панически убегавшими обозниками — не стрелять же по своим!..
