«Господь с вами! — даже растерялся генерал. — У нас с Ампировым добрые товарищеские отношения». «Может быть, в вашей жизни когда-либо прежде имела место личная драма, в которой был повинен еврей?» «Да нет же, уверяю вас! Разве что в Афганистане, когда душманы и зеликманы взяли меня в плен. Они грозились сделать мне обрезание, но я убил часового и бежал». «Стало быть, вы выплеснули фрустрационный импульс на часового. Нет, это не та травма, которая нам нужна».
Соломон Борисович задумался.
«Хорошо, давайте двигаться дальше в прошлое. Вам, вероятно, пришлось немало хлебнуть с пятым пунктом во времена брежневизма?» «Как всем. Долго не выпускали в загранкомандировки, и в партию из-за национальности приняли только с шестого раза. Но это в порядке вещей — такое уж было время. Я относился с пониманием, и зла на евреев не держу, честное слово».
Он вспомнил, как в шестьдесят седьмом его бессовестно завалили на вступительных экзаменах в Военно-политическую академию. Фимка Гурвич, отличный парень, после шепнул: «Ты, Алик, не виноват — просто квоту русских на этот год уже набрали». И еще потом, в семьдесят восьмом, когда из генштаба безо всяких объяснений вдруг перевели в Вычегду, начальник отдела генерал Шмуэльсон по секрету сказал: «Ты замечательный работник, но я ничего не мог сделать. Сказали на парткоме: у тебя в отделе и так двое русских. Не Селедкина же мне гнать — у него жена парализованная».
«Нет, — решительно сказал генерал вслух. — Ерунда все это. Я всегда говорил, что целеустремленный человек сумеет пробиться, несмотря на пятый пункт. И пробился. Как видите, я генерал-полковник, хоть и стопроцентный русак. Отец — Емельян Патрикеевич, мать — Арина Святогоровна».
Врач проницательно посмотрел генералу в глаза. «Я вижу, что вы говорите правду. Ладно, тогда давайте двигаться дальше, в пятидесятые. Время было трудное, борьба с космополитизмом, дело русских врачей-вредителей. Наверняка это коснулось и вашей семьи?» «Конечно, коснулось. Но меньше, чем других. Дедушке-профессору пришлось, конечно, посидеть, но недолго. Бабушке однажды на рынке плюнули в лицо. Меня в училище обзывали „наймитом мирового славянства“ и раз пытались устроить темную, но я сумел постоять за себя». «Значит и тут ничего… а где вы были во время войны?» «В оккупации, мы же со Смоленщины. Но я был совсем маленький, ничего не помню».
Соломон Борисович заглянул в карту, весь вдруг как-то напрягся и стал удивительно похож на хищную клювастую птицу. «Так-таки ничего? — вкрадчиво повторил он. — Но во время освобождения вам было уже семь лет. Это странно. Очень странно». «Самому странно. Очевидно, у меня поздно стали воспоминания формироваться. Время голодное, витаминов не хватало».
Но доктор уже не слушал — чиркал что-то ручкой в блокноте.
«Наша проблема там, — азартно сказал он. — Девяносто четыре процента патогенных психотравм генерированы в раннем предпубертате. Придется прибегнуть к гипнозу».
Он включил кассету с записью журчащей воды, закачал у лежащего генерала перед глазами блестящим брелком. «Расслабьтесь, ни о чем не думайте, смотрите на искорки». Генерал честно попытался расслабиться, но выходило плохо — ведь всю жизнь приучал себя к собранности.
«С кем вы жили в оккупации? С родителями?» «Я сирота. Родители умерли рано, я их не помню. Я жил с бабушкой по материнской линии». «Как она вас называла?» «Алькой,» — улыбнулся генерал.
Мягким старушечьим голосом Соломон Борисович засюсюкал: «Аля, Алечка, внучек, проснись. Это я, твоя бабуля, пора вставать».
Генерал поневоле хмыкнул — до такой степени носатый доктор был непохож на покойную бабу Мотрю, но в следующий миг вдруг случилось чудо. Пространство замутилось, подернулось пленкой, стало совсем темно, и остался только зовущий голос…
«Аля, Алечка, проснись. Вставай скорей, беда!»
Шестилетний Алька открыл глаза и захныкал. За окнами было темным-темно. Откуда-то из ночи доносились крики, шум выстрелов. Мама испуганно куталась в платок. Отец, заведующий сельской рюмочной, был бледен и весь дрожал.
Картавый механический голос, многократно усиленный динамиками, вещал: «Жители Петговки, жители Петговки, ваша дегевня выбгана евгейским командованием как объект для акции возмездия. Вы дали пгибежище пагтизанам. Ваши дома будут сожжены. Выходите на площадь и ничего не бойтесь». Время от времени механический голос умолкал, и тогда доносилось зловещее завывание «Хава-Нагилы».
Алька был маленький, но страшное слово «каратели» уже знал. У него застучали зубы.
«Надо спрятаться в подпол,» — сказала баба Мотря. «Если из дома никто не выйдет, устроят обыск, — скороговоркой произнесла мама. — Найдут и вытащат. Или закидают гранатами. Солдатня вся пьяная, озверелая. Бери Альку и прячьтесь. А мы с Емельяном пойдем. Вырасти Альку хорошим человеком…»
Соломон Борисович кашлянул, и видение исчезло.
Генерал лежал на кушетке, смотрел в потолок, по лицу стекали слезы, но он этого не замечал.
«Ну что, вспомнили? — нетерпеливо спросил доктор. — Вы что-то такое бормотали, но я ничего не понял. Какие-то партизаны. Причем тут партизаны?»
Генерал проглотил комок, ответил коротко и скупо, по-военному: «Вспомнил. В ноябре сорок третьего еврейская зондеркоманда провела у нас в Петровке акцию устрашения. Половину деревенских расстреляли, остальных отправили в гетто. И не будем больше об этом, ладно? Вы свою работу выполнили — освободили мне подсознание, или как там это у вас называется. Спасибо. Вот вам за ваш труд».
Положил на стол две тысячи шестьсот семьдесят рублей, сто долларов по курсу Центробанка, — американской валютой не пользовался принципиально.
Вышел на бульвар, вдохнул свежий воздух. Отпустив машину, шел по аллее, сцепив руки за спиной. Снежинки садились на мерлушковую папаху.
Да, эта нация принесла нашему народу много горя, думал генерал, но ведь сын за отца не ответчик. Пусть мертвецы лежат в своих могилах и не тянут за собой живых. Бог с ним, с кровавым прошлым. Будем дружно жить все вместе. Аминь.
Дары Лимузины
Рождественская сказка
Один олигарх спал и видел сон. Разумеется, неприятный, потому что жизнь у олигархов тяжелая и хорошие сны им никогда не снятся. Но этот сон был уж совсем из ряда вон, так что и пересказывать не хочется. Не хочется, но придется — иначе непонятно будет, как началась эта история, которой, между прочим, было суждено изменить судьбы России.
Олигарху снилось, что он идет по тоненькой жердочке и вот-вот упадет вниз, в яму. А в яме кишмя кишат жабы, гадюки и крокодилы, причем последние разевают свои багровые пасти и облизываются длинными, липкими языками.
От этих самых противоестественных языков олигарху стало так противно, что спать дальше сделалось совершенно невозможно. Он по-детски всхлипнул, открыл глаза и вдруг увидел, что спальня наполнена переливчатым волшебным сиянием, а откуда-то доносится тихий и мелодичный, будто бы хрустальный звон. Олигарх был человеком материалистического мирововосприятия и поэтому сразу же нашел явлению рациональное объяснение. Это светится елка, сказал он себе. Потому что скоро Рождество. А звон оттого, что дует сквозняк и золотые шары постукивают один о другой.
Тут надобно пояснить, что детство у олигарха было безрадостное и бедное, почти совсем лишенное праздников, и оттого, став богатым и всемогущим, он принялся наверстывать недополученное. К примеру, уже с начала декабря в каждой из ста тридцати восьми комнат его дома стояло по елке, и под каждую елку для хозяина с вечера клали подарки — часы «роллекс», купчие на швейцарские шато и видеопленки с компроматом на политических недоброжелателей. Утром олигарх разворачивал скрипучую фольгу, смотрел на подарки и радовался. Конечно, и грустил тоже, по поводу безвозвратного детства, но утешал себя соображением, что лучше поздно, чем никогда.
Полежал он на своей пуховой перине, вспоминая противный сон, и вдруг слышит — кто-то его зовет: «Боря, Боренька». Олигарх очень удивился, потому что последние десять лет его все называли только по имени-отчеству, даже жена и дети, иностранцы же звали «мистер», «сеньор» или «мосье» и прибавляли фамилию (только японцы называли сначала фамилию и потом прибавляли «сан»).
Повернул олигарх голову и видит, что светится никакая не елка (на ночь лампочки-то выключили, он совсем про это забыл), а полупрозрачная дама в бриллиантовой короне и с сияющей палочкой в руке, да и звенят не стеклянные шары — маленькие хрустальные колокольчики на радужном платье.
Сначала олигарх подумал, что подчиненные решили сделать ему не вполне скромный подарок, но, заметив, что прекрасная незнакомка просвечивает насквозь, догадался: это фея.
«М-м-м, здравствуйте. Вы мне снитесь?» — спросил он и на всякий случай незаметно запустил руку под подушку, где находилась кнопка вызова охраны.
