Он встал с места и обратился к Рафаэлле:
— Я сейчас вернусь.
Та посмотрела на нас и сказала:
— Я влюблена.
На противоположной стороне реки мы видели огоньки Квинса, нашего района.
После долгой паузы Тито сказал: «О Боже!», а Поль сказал:
— Красавцем его не назовешь.
— Скорее наоборот, — сказал Тито. — Когда он чихает, у него изо рта вылетает мокрота.
— И прилипает к ковру, — сказал Поль.
— Он грызет ногти, — заметили мы оба.
— И пользуется вонючим лосьоном после бритья.
— У него красный нос.
— Он не любит тебя по-настоящему.
— Он не протирает очки.
— Ты ничего о нем не знаешь.
— Он всем втирает байки.
— У него неширокие плечи.
Но, что бы мы ни говорили, Рафаэлла смотрела на нас с улыбкой и повторяла: «Я влюблена».
— А я думал, ты веришь, что бывает любовь всей твоей жизни и что все остальное — только копия, — сказал Тито.
— Одно не исключает другого, — ответила Рафаэлла.
— Тебе не следует влюбляться, — сказал Тито. — То, что влюбляются в тебя, — к этому мы уже привыкли, но тебе самой влюбляться не следует.
— Ничего не поделаешь, — сказала Рафаэлла и поцеловала нас.
— Но почему именно он? — спросил Поль. — Почему именно этот человек? Что же, лучше никого не нашлось?
— Соглашалась бы тогда уж на того дядьку, который притащил вешалку, — пробормотал Тито.
— Наша жизнь изменится, — сказала Рафаэлла. — Наша жизнь сильно изменится.
Да, именно это она сказала вечером двадцать четвертого мая.
— Значит, вот какая она — влюбленность, — сказал Поль. — А мне казалось, это что-то совсем другое.
Тито догадался, о чем думал Поль, потому что и сам думал о том же. Мы думали о хорватке и о ее красных туфлях.
Эвальд Криг вернулся, держа в охапке наши куртки.
— Уходим отсюда, — сказал он. — Уходим отсюда немедленно.
Возле дверей нас остановил мужчина с черными волосами.
— Вы совершили серьезное правонарушение, — сказал он Кригу. — Мы не хотим больше здесь вас видеть.
Он был выше Крига на две головы. Картина была забавная. Криг посмотрел на него, смерил его взглядом с головы до ног и с ног до головы. Потом положил этому типу руку на плечо и сказал: «Мистер, вы редиска. — Тот пытался что-то на это возразить, но Криг его опередил: — Спокойно, — сказал он, — ведь против этого не попрешь!»
И после этого он стал спускаться вместе с Рафаэллой по лестнице, левой рукой массируя ей зад. Мы шли за ними следом и лишь качали головами.
8В воскресенье, в День поминовения, целый день лил дождь. Было довольно тепло. В четыре у нас была назначена встреча с хорваткой в чайной на Третьей авеню, между 31-й и 32-й улицами. Мы боялись, что она не придет или что уйдет, нас не дождавшись. В пятницу она сказала: «Приходите вовремя, я не люблю тех, кто опаздывает».
Был такой ливень, что четвертый, пятый и шестой трамваи не ходили. Рельсы полностью залило. Мы примчались с 53-й улицы. Промокли до нитки, но нам было все равно. Мы летели, что было сил.
Опоздали на четверть часа. В чайной сидело всего двое. И одной из этих двоих оказалась хорватка. Она курила сигарету. На ней была белая юбчонка, которую мы раньше не видели. Мы никогда в жизни не видели таких коротких белых юбчонок. Казалось, она была сделана из пластика.
— Вы очень точны, — сказала она, после того как мы уселись. — Я бы сейчас докурила сигарету и ушла. И была бы в ярости. Я бы позвонила вам и расчихвостила так, как еще никто и никогда вас не ругал. И потом ни разу бы на вас не взглянула. Вы превратились бы для меня в пустое место. Но тут я вспомнила, что у меня нет вашего телефона.
— Значит, нам повезло, — сказал Тито.
Вода капала с наших волос, с одежды, текла с кроссовок и из носков, вода капала даже из наших плавок.
— Ладно, — сказала она и потушила сигарету, — что будем заказывать?
Она была подкрашена иначе, чем обычно. Губы подкрашены иначе, глаза подкрашены иначе, прическа другая, уши другие, руки другие, а на ногах — красные туфли. И вся такая, словно сидит на троне рядом с Господом Богом.
— Хочешь мороженое? — спросил Тито.
— Нет, — ответила она, — лучше уж шоколадное канноли.
Она закурила следующую сигарету. Одной рукой она придерживала юбку, иначе она бы ничего не прикрывала и просто бы улетела. Поднялась в воздух, как самолет, и, вероятно, больше бы никогда не приземлилась.
— Раньше, — стала рассказывать она, — мы всегда в воскресенье днем ходили с папой играть в кегли. У моего папы был кегельбан. А я была его талисманом. Меня передавали из рук в руки. Меня все любили.
Она немного приподняла ногу и сказала:
— Поглядите на мои туфли, когда я в них, то они смотрятся еще лучше.
Нам не пришлось ничего ей отвечать, поскольку говорила только хорватка. Она проткнула шоколадное канноли вилкой, но так его никто не ест. Его берут в руки. Но мы не посмели ей указывать. Сахарная пудра сыпалась во все стороны.
— Итак, — сказала она, — хотите мое фото?
— Мы были бы очень рады, — сказал Тито.
— Где только мое лицо или где вся фигура?
— И то и другое, — немного помедлив, сказал Тито.
— Я подарю вам свои фото, — сказала она. — Но вы должны носить их всегда с собой. Всегда! И когда я захочу, я в любой момент могу вас спросить: «Где фото?» И вы должны будете мне их показать. Ни в коем случае не мять. Они должны храниться в пластиковой папке. И только мое фото — не вместе с другими снимками. Папка должна приятно пахнуть: лесом или озером. И ни в коем случае не потеряйте эти фото. Если однажды я вас спрошу «Где фото?» и у вас их не окажется, я на вас больше никогда не взгляну. Вы будете для меня словно пустое место. И я всем расскажу, какие вы негодяи.
В эту минуту канноли упало на пол вместе с блюдцем.
— Ну вот, — вздохнула она, — вечно со мной так!
Она быстро наклонилась — но не для того, чтобы поднять блюдце или канноли, а чтобы достать сумочку. Она вытащила из нее две фотографии и вручила каждому из нас.
— Только сейчас не смотрите, — сказала она, — посмотрите после того, как я уйду.
Хорватка опять принялась рыться в сумочке и достала жвачку.
— Хотите жвачку? — предложила она и принялась надувать пузыри — большие голубые пузыри. Она жевала голубую жвачку. Тито досталась зеленая, а Полю — оранжевая. Хорватка продолжала надувать все новые пузыри. Но никто в чайной не обращал на нас внимания.
— Ты приехала сюда прямо из Хорватии? — спросил Тито.
Она быстро сдула пузырь и сказала:
— Нет, я вначале какое-то время пожила в Мюнхене. В Мюнхене все очень хорошо одеваются. Я надеюсь, что мой муж будет из Мюнхена, тогда он точно будет хорошо одеваться.
Она открыла сумочку и достала из нее аэрозольный баллончик. Мы подумали, что она хочет сбрызнуть волосы лаком — такие баллончики мы знаем. Ими пользуется Рафаэлла, когда собирается в оперу. Один из ее поклонников — оперный фанат. Мы решили, что хорватка сейчас начнет брызгать лаком волосы, но она вдруг сказала:
— А вы знаете, что это?
Мы отрицательно покачали головой.
— Газ, — пояснила она, — если кому-то брызнуть такой штукой в лицо, то человек ослепнет.
Затем она достала нож. Нажала на кнопку, и наружу выскочило лезвие. Ножик был новенький.
— Вначале делаем «пш-ш-ш», — сказала она, — а потом «чик-чик-чик».
С этими словами она заботливо спрятала оба предмета в сумку.
— Я ко всему готова, — пояснила она, — теперь вы убедились?
И она снова принялась надувать пузыри, очень-очень большие. Мы еще ни разу не видели, чтобы кто-то мог надувать такие пузыри.
Поль сказал:
— Мы тоже ко всему готовы. Когда мы мчимся на велосипедах с заказами и с деньгами, у нас есть цепь, и если на нас нападут, то мы будем отбиваться цепью.
— Здорово, — сказала она, — но главное, чтобы быстро. Скорость — это главное, если на нас нападают. Нужно заранее знать, куда пинать и за что щипать. Тогда, считай, полдела уже сделано.
Какое-то время она сидела молча. За окном становилось все темнее, и дождь не прекращался.
— Можно, мы потрогаем твои волосы? — спросил Тито.
Она посмотрела на нас нерешительно.
— Ну, разве что… — сказала она, — только не больше тридцати секунд. Я начинаю считать.
Мы положили руки ей на голову. Мы не гладили ее по волосам. Мы просто приложили руки к ее голове и держали, пока она не досчитала до тридцати. Затем она объявила: «Все, хватит нежностей на сегодня».
Ей пора было идти. Она встала и сказала: «Не забудьте положить мои фото в пластиковые папки и всегда держите их при себе. Фото не должны промокнуть от дождя или пожелтеть на солнце. И когда вы будете на них смотреть, смотрите на них, словно в первый раз. Иначе я на вас больше не взгляну, и вы будете для меня словно пыль — пыль на краю дороги, по которой вы ходите».
