Она отбежала шагов десять в мокрую тьму кустов и остановилась, слушая всем своим существом. Неистовый лай, выстрел, второй, третий; два крика; сердце Гелли стучало, как швейная машина в полном ходу; в полуоткрытую дверь выбрасывались тени, быстро меняющие место и очертания; спустя несколько секунд звонко вылетело наружу оконное стекло и наступила несомненная, но удивительная в такой момент тишина. Наконец, кто-то, черный от падающего сзади света, вышел из хижины.
- Гелли! - тихо позвал Нок.
- Я здесь.
- Пойдемте. - Он хрипло дышал, зажимая ладонью нижнюю, разбитую губу.
- Вы... убили?
- Собаку.
- А тот?
- Я связал его. Он сильнее меня, но мне посчастливилось запутать его в скамейках и клетках. Там все опрокинуто. Я также заткнул ему рот, пригрозив пулей, если он не согласится на это... Самому разжимать рот...
- О, бросьте это! - брезгливо сказала Гелли.
Так тяжело, как теперь, ей не было еще никогда. На долгие часы померкла вся казовая сторона жизни. Лесная тьма, борьба, кровь, предательство, жестокость, трусость и грубость подарили новую тень молодой душе Гелли. Уму было все ясно и непреложно, а сердцу - противно.
Нок, приподняв лодку, освободил ее этим от дождевой воды и столкнул на воду. Они двигались в полной тьме. Вода сильно поднялась, более внятный шум ускоренного течения звучал тревожно и властно.
Несколькими ударами весел Нок вывел лодку на середину реки и приналег в гребле. Тогда, почувствовав, что связанный и застреленная собака отрезаны, наконец, от нее расстоянием и водой, Гелли заплакала. Иного выхода не было ее потрясенным нервам; она не могла ни гневаться, ни быть безучастной к только что происшедшему, - особенно теперь, когда от нее не требовалось более того крайнего самообладания, какое пришлось выказать у Гутана.
- Ради бога, не плачьте, Гелли! - сказал, сильно страдая, Нок. - Я виноват, я один.
Гелли, чувствуя, что голос сорвется, молчала. Слезы утихли. Она ответила:
- Мне можно было сказать все, все сразу. Мне можно довериться, - или вы не понимаете этого. Вероятно, я не пустила бы вас в эту проклятую хижину.
- Да, но я теперь только узнал вас, - с грустной прямолинейностью сообщил Нок. - Моя сказка о священнике и браке не помогла: он знал, кто я. А помогла бы... Как и что сказал вам Гутан, Гелли?
Гелли коротко передала главное, умолчав о четверти награды за поимку.
"Нет, ты не стоишь этого, и я тебе не скажу, - подумала она, но тут же отечески пожалела уныло молчавшего Нока. - Вот и присмирел".
И Гелли рассмеялась сквозь необсохшие слезы.
- Что вы? - испуганно спросил Нок.
- Ничего; это - нервное.
- Завтра утром вы будете дома, Гелли. Течение хорошо мчит нас. Помолчав, он решительно спросил: - Так вы догадались?
- Мужчине вы не рискнули бы рассказать историю с вашим приятелем! Пока вы спали, у меня вначале было смутное подозрение. Голое почти. Затем я долго бродила по берегу; купалась, чтобы стряхнуть усталость. Я вернулась; вы спали, и здесь почему-то, снова увидев, как вы спите, так странно и как бы привычно закрыв пиджаком голову, я сразу сказала себе: "его приятель он сам"; плохим другом были вы себе, Нок! И, право, за эти две ночи я постарела не на один год.
- Вы поддержали меня, - сказал Нок, - хорошо, по-человечески поддержали. Такой поддержки я не встречал.
- А другие?
- Другие? Вот...
Он начал рассказ о жизни. Возбуждение чувств помогло памяти. Не желая трогать всего, он остановился на детстве, работе, мрачном своем романе и каторге. Его мать умерла скоро после его рождения, отец бил и тридцать раз выгонял его из дому, но, напиваясь, прощал. Неоконченный университет, работа в транспортной конторе и встреча, в парке, при подкупающих звуках оркестра, с прекрасной молодой женщиной были переданы Ноком весьма сжато; он хотел рассказать главное - историю отношений с Темезой. Насколько поняла Гелли, - крайняя идеализация Ноком Темезы и была причиной несчастья. Он слепо воображал, что она совершенна, как произведение гения, - так сильно и пылко хотелось ему сразу обрести все, чем безыскусственные, но ненасытные души наделяют образ любимой.
Но он-то был для своей избранницы всего пятой, по счету, прихотью. Благоговейная любовь Нока сначала приподняла ее - немного, затем надоела. Когда понадобилось бежать от терпеливого, но раздраженного, в конце концов, мужа с новым любовником, Темеза - отчасти искренно, отчасти из подражания героиням уголовных романов - стала в позу обольстительной, но преступной натуры. К тому же весьма крупная сумма, добытая Ноком ценой преступления, стоила в ее глазах безвыездного житья за границей.
Нок был так подавлен и ошеломлен вероломством скрывшейся от него - к новой любви - Темезы, что остался глубоко равнодушным к аресту и суду. Лишь впоследствии, два года спустя, в удушливом каторжном застенке он понял, к чему пришел.
- Что вы намерены делать? - спросила Гелли. - Вам хочется разыскать ее?
- Зачем?
Она молчала.
Нок сказал:
- Никакая любовь не выдержит такого огня. Теперь, если удастся, я переплыву океан. Усните.
- Какой сон!
"Однако я ведь ничего не могу для него сделать, - огорченно думала Гелли. - Может быть, в городе... но что? Прятать? Ему нужно покинуть Зурбаган как можно скорее. В таком случае, я выпрошу у отца денег".
Она успокоилась.
- Нок, - равнодушно сказала девушка, - вы зайдете со мной к нам?
- Нет, - твердо сказал он, - и даже больше. Я высажу вас у станции, а сам проеду немного дальше.
Но - мысленно - он зашел к ней. Это взволновало и рассердило его. Нок смолк, умолкла и девушка. Оба, подавленные пережитым и высказанным, находились в том состоянии свободного, невынужденного молчания, когда родственность настроений заменяет слова.
Когда в бледном рассвете, насквозь продрогшая, с синевой вокруг глаз, пошатывающаяся от слабости, Гелли услышала отрывистый свисток паровоза, звук этот показался ей замечательным по силе и красоте. Она ободрилась, порозовела. Низкий слева берег был ровным лугом; невдалеке от реки виднелись черепичные станционные крыши.
Нок высадил Гелли.
- Ну вот, - угрюмо сказал он, - вы через час дома... Все.
Вдруг он вспомнил свой сон под явором, но не это предстояло ему.
- Так мы расстаемся, Нок? - сердечно спросила Гелли. - Слушайте, она, достав карандаш и покоробленную дождем записную книжку, поспешно исписала листок и протянула его Ноку. - Это мой адрес. В крайнем случае запомните это. Поверьте этому - я помогу вам.
Она подала руку.
- Прощайте, Гелли! - сказал Нок. - И... простите меня.
Она улыбнулась, примиренно кивнула головой и отошла. Но часть ее осталась в неуклюжей рыбачьей лодке, и эта-то часть заставила Гелли обернуться через немного шагов. Не зная, какой более крепкий привет оставить покинутому, она подняла обе руки, быстро вытянув их, ладонями вперед, к Ноку. Затем, полная противоречивых, смутных мыслей, девушка быстро направилась к станции, и скоро легкая женская фигура скрылась в зеленых волнах луга.
Нок прочитал адрес: "Трамвайная ул., 14-16".
- Так, - сказал он, разрывая бумажку, - ты не подумала даже, как предосудительно оставлять в моих руках адрес. Но теперь никто не прочитает его. И я к тебе не приду, потому что... о, господи!.. люблю!..
VI
Нок рассчитывал миновать станцию, но когда стемнело и он направился в Зурбаган, предварительно утопив лодку, голодное изнурение двух суток настолько помрачило инстинкт самосохранения, что он, соблазненный полосой света станционного фонаря, тупо и вместе с тем радостно повернул к нему. Рассудок не колебался, он строго кричал об опасности, но воспоминание о Гелли, безотносительно к ее приглашению, почему-то явилось ободряющим, как будто лишь знать ее было, само по себе, защитой и утешением - не против внешнего, но того внутреннего - самого оскорбительного, что неизменно ранит даже самые крепкие души в столкновении их с насилием.
Косой отсвет фонаря напоминал о жилом месте и, главное, об еде. От крайнего угла здания отделяли кусты пространством сорока-пятидесяти шагов. На смутно различаемом перроне двигались тени Нок не хотел идти в здание станции; на такое безумство - еще в нормальном сравнительно состоянии - он не был способен, но стремился, побродив меж запасных путей, найти будку или сторожку, с человеком, настолько заработавшимся и прозаическим, который, по недалекости и добродушию, приняв беглеца за обыкновенного городского бродягу, даст за деньги перекусить.
Нок пересек главную линию холодно блестящих рельс саженях в десяти от перрона и, нырнув под запасный поезд, очутился в тесной улице товарных вагонов. Они тянулись вправо и влево; нельзя было угадать в темноте, где концы этих нагромождений. В любом направлении - окажись здесь десятки вагонов - Нока могла ждать неприятная или роковая встреча. Он пролез еще под одним составом и снова, выпрямившись, увидел неподвижный глухой поезд. По-видимому, тут, на запасных путях, стояло их множество. Отдохнув, Нок пополз дальше. Почти не разгибаясь даже там, где по пути оказывались тормозные площадки - так болела спина, он выбрался, в конце концов, на пустое в широком расхождении рельс, место; здесь, близко перед собой, увидел он маленькую, без дверей будку, внутри ее горел свечной огарок; сторожа не было; над грубой койкой на полке лежал завернутый в тряпку хлеб, рядом с бутылкой молока и жестянкой с маслом. Нок осмотрелся.
