— Текст песни. Ее будет петь хор села Великое Подлесье, — подсказал кто-то из оргкомитета.
— А, певухи эти!.. «Все буржуи-паны разбяжалися, как за зброю мы ўсе разам узялися». Неужели народное?
— Почти. Срочно сочинил Цитович — их руководитель. Чтоб в Москве было понятно.
— А он, Цитович, кто?
Тут Цанава вытянул лист из папки, пояснил негромко:
— Окончил белорусскую гимназию, духовную семинарию, университет как этнограф и математик, консерваторию — все в Вильно. Сэйчас он музыкальный редактор Барановичского областного радио.
— Что ж, пожалуй, козырь, — оживился Пономаренко. — Два месяца назад селяне еще жили в панской Польше — и вот она, воспрянувшая поющая Белоруссия!.. Кто из оргкомитета слушал коллектив?
Зал примолк. Цанава заверил негромко:
— Группа лейтенанта Крупени выезжала в Великое Подлесье, анкеты оформляла. — Поискал взглядом в зале нужного человека. — Крупеня! Расскажи нам про хор. Они уже совэтские люди?
Поднялся русоволосый чекист с широкой улыбкой.
— Вполне, товарищ нарком. Молодые, веселые, пели, угощали. Нам понравилось.
— Пение или угощение? — уточнял Пономаренко.
— Садись, Крупеня, отвечать нэ надо, — скомандовал Цанава. — Понравилось советским чекистам настроение нових колхозников.
— Наша делегация все рекорды побьет: тысяча двести человек, — вздохнул секретарь. — Ни одна республика столько в Москву не привозила.
— Будет тысяча двести сорок два, — уточнил чекист. — Мы их уже проработали. И это будет еще один наш «секретный оружие», козырь — политический, пожалуйста!
— Хорошо, Лаврентий Павлович. А что у них с костюмами? Кто доложит?
С места подал голос осмелевший Шапиро:
— Если нужны крепдешин, крепжоржет, чулки шелковые.
— Сядь, Моня, — умоляла Аллер.
Поднялся Крупеня.
— Разрешите ответить, товарищ нарком?.. У хора национальные вышитые сорочки, жакетки с гарусом, домотканые юбки — таких ярких мы нигде не видели. и девушки красивые.
— Нэ возражаю. Но тут нужна, как учит нас товарищ Сталин, бдительность: эти дэвушки только что вырвались из капиталистического гнета! А в каком окружении живет наша страна?.. Понял, лейтенант? Садись.
— Ну, и главное: заключительный концерт. — Пономаренко тяжко вздохнул, помнил из опыта прошедших декад: главный зритель придет на открытие и уж обязательно — обязательно! — на заключительный концерт. А тут у них.
Пономаренко знал, как в союзных республиках готовились к декадам. Загодя приглашали композиторов из Москвы, которые на местном фольклорном или историческом материале с помощью местного коллеги «на подхвате» производили на свет национальную оперу. Присылала Москва также декораторов, балетмейстеров, певцов, режиссеров, даже парикмахеров — их в республиках называли «засланцы». После декады они, щедро оплаченные из местных бюджетов, становились «заслуженными», «народными», «лауреатами» этих республик. Но до Минска дошел слух, что после заключительного концерта Грузинской декады Сталин якобы недовольно упрекнул земляков на грузинском: мол, ничего нового, три раза звучала «Сулико», много плясок мужчин на носочках, а где дружба советских народов, где интернационализм?
И в Минске тогда решили: обойдемся как-то своими силами.
Но — ничего не готово, завал по всем позициям.
Влетел помощник, бросился к секретарю, зашептал на ухо.
Пономаренко, опрокинув стул, бросился прочь из зала.
Аудитория притихла в томительном ожидании: что-то случилось.
Цанава постукивал карандашом, почесывал им квадратик усов, поглядывал на дверь.
Шапиро, сопя от напряжения, копался в портфеле.
Все выжидали.
— Товарищи! — не садясь, сурово обратился секретарь. — Сегодня, 26 ноября, в 15.45 у карельской деревушки Майнила на реке Сестра финская армия крупнокалиберными снарядами обстреляла сосредоточение войск нашей Красной Армии. Декада БССР переносится. — Не выдержав, улыбнулся и почему-то пожал руку Цанаве. — Все свободны.
Нарком выкрикнул:
— Война будет побэдоносная, короткая. Эй, Шапиро! Драп на палто отменяется: зимой в Москву нэ поедем. — И побежал к боковой двери.
Заседавшие шумно и стремительно покидали зал, устремлялись к служебному выходу.
ТАЙНОЕ — ЯВНОЕ
Допущения:
могло произойти и так.
Они сидели на скамейке спиной к речке, в боковой аллее парка Профинтерн, неподалеку от цирка шапито. Сквозь молодую листву пробивались бегающие цветные огни, на бодрое звучание слаженного оркестра накладывались то взрывы смеха, то рычание хищников, то неистовые аплодисменты. Это было предусмотренное чекистом Ружевичем публичное одиночество: в многолюдном вечернем парке, и он — в кепке, в штатском двубортном костюме из шевиота, со значками ГТО и Осоавиахима на мелких цепочках.
— Дальше: вот Бедуля. Змитрок Бедуля: бывший эсер, член нацдэмовских организаций, изобличается как участник национал-фашистского подполья, — бормотал Ружевич, с улыбкой вертя головой, оглядывая проходящих мимо молодых женщин. — И то, что он — Шмуил-Нохим Хаимович Плавник, значения не имеет, не подумайте, что я антисемит!
— А где это «подполье», под каким полом? — с неприязнью, сквозь зубы выдавил вопрос Кондрат.
— Понимаю вас: сатирик, игра слов. А про дружков ваших не хотите ли.
— У меня нет «дружков» — только друзья. Один, правда, обязательный.
— Хорошо: друзья. Лыньков, Кулешов — так?
— Не хочу про них.
Музыку заглушил рев нескольких моторов. Ружевич кивнул в сторону цирка:
— Новый советский аттракцион «Медведи на мотоциклах» Василия Буслаева — рекордные трюки! Могу детям вашим пропуск в цирк устроить.
— Спасибо. Купим билеты. Ладно: так что. про друзей?
— А! Да все то же: Михась ваш, Лыньков Михаил Тихонович — участник национал-фашистской организации, ведет подрывную работу в Союзе писателей, автор антисоветских литературных произведений.
— Каких?
— Неважно.
— Я читал все, что им написано!
— Он еще в разработке. — не смутился чекист.
Мороженщица катила белый ящик. Ружевич вскочил, купил два эскимо.
— Вам надо охладиться, прийти в себя. Продолжать?
Зажатое в ладонях мороженое таяло, но Кондрат сидел молча, неподвижно.
— И друг Кулешов там же: участник национал-фашистской организации, — будет втягивать туда и вас, учтите! — пишет антисоветские стихи.
— Какие стихи, какие «организации». — с болью досадовал Кондрат. — Вы хоть сами в это верите? Ведь же знаете, что это ложь! Знаете?!
— Крапива, есть вопросы, которые я от вас будто не слышал. А вот у меня вопрос. ну, так, между делом: вы же знали, что артист Владомирский в прошлом царский офицер. Не могли не знать — иначе не повели бы эту линию у вашего персонажа из комедии, у Туляги. И потому роль эту дали именно Владомирскому. А мне жаль вас. Хочу уберечь.
— За что ласка такая?
— А вы — талант.
— Есть и другие, более меня.
— С другими пусть откровенничают другие. по мере доверия.
— «Обязательные друзья»?.. А как теперь мне вести себя со своими?
— Молчать.
Ружевич провожал взглядом проходившую красавицу. Огни цирковой рекламы просвечивали ее модное — плиссе-гофре — крепдешиновое платье.
— Барышня, у вас паспорт с собой? — развязно крикнул ей вслед, но та удалялась молча. — Я бы на ней женился.
Кондрат, поколебавшись, решился спросить:
— А я? Я у вас — как прохожу? Я в «разработке?»
— Есть вопросы, которые, будем считать, вы их словно не задавали.
— Но о себе-то я могу.
— Этого вам знать не положено. Я и так многое открыл. может, зря, не знаю. Жаль вас: талантливы, еще сатиру напишете — жить станет веселее. Рогуля ваша, — вспомнив, заулыбался Ружевич, — корова из басни: не дает молока, оказывается, потому, что нет кормов. Вас не клеймили за поклеп на.
— Клеймили.
— Вот. И еще собираются. Кстати, давно хотел спросить. «Крапива» — взяли псевдоним, чтобы жалить побольнее?
— Взял псевдоним, чтобы в случае неудач. или отбытия на Володарку не позорить имя отца. Еще вопросы «кстати»?
Трещали моторы мотоциклов, ревели медведи, восторженно аплодировали зрители, гремел оркестр. Чекист глянул в сторону цирка.
— Открытие сезона. В аттракционе у Буслаева молоденькая ассистентка Ира Бугримова — ах, пригожа: брызги шампанского!.. На сегодня все, товарищ Крапива.
— У меня вопрос, всего один вопрос. Я у вас. тоже?
Ружевич смотрел на Кондрата ясным взором, молчал.
— Выходит, все. никому нельзя верить.
Лейтенант глянул на парковые часы.
— Задержал вас, чтобы прямо к автобусу. К какому еще.
— Я провожу вас.
— Дорогу домой знаю.
— Не домой, а к вечернему автобусу на Вилейку — там у вас творческие вечера, все организовано, афишки, прочее.
— А это к чему? Я же не знал, не готовился.
