Мы обменялись рукопожатиями. Рука Лундгрена была маленькой, горячей и сухой. Лицо ярко-красное от солнца, курносый нос и бледно-серые глаза. Он выглядел как викинг в миниатюре.
— Заглянули выпить по пинте, — сообщил Эван. — Выпьете с нами?
— Спасибо, — сказал Лундгрен. Бармен принес ему в бокале что-то прозрачное, с ломтиком лимона. Вероятно, тоник. Лундгрен был не похож на человека, начинающего пить с утра. — Итак, вы остановились в Кинлочбиэге?
— Гектор налаживает его посудину, — сказал Эван, опрокидывая в рот остатки пива из своей пинты. — Прошу прощения. Выйду подышать...
Он подмигнул мне, так чтобы Лундгрену не было заметно, и вышел из бара. Лундгрен потянулся через стойку и взял невзрачную пачку русских сигарет с фильтром.
— Не могу бросить, — сказал он. — У меня приличное состояние, чтобы рискнуть вести дела с Горбачевым, и он посылает мне кое-что... — Мой собеседник улыбнулся, и это создало настроение давно опробованной легкой доверительности: Лундгрен вас успокаивает, а сам тем временем проверяет, знаете ли вы, какая он крупная шишка. — А судно ваше где?
Это было хорошее начало. Я рассказал ему о «Зеленом дельфине». Он выдохнул дым и кивнул.
— Умный парень этот Чарли Эгаттер. Надо будет посмотреть, как вы с ним управляетесь на своем судне. Вы участвовали в гонках «Три Бена»?
— Конечно.
— Я тоже, — сказал он. — У меня тут есть несколько друзей, которые помогают мне управлять «Астероидом», и парочка морских пехотинцев королевского флота — они ведут гонки, когда я чувствую себя усталым. — Он пыхнул дымом мне в лицо. — Эти «Три Бена» становятся все более профессиональными. В наши дни гонки в парусном спорте — это в большей степени испытание на стойкость, нежели на умение. — Он улыбнулся этакой холодной скандинавской улыбкой. — Я думаю, что они потому-то мне и нравятся.
Я кивнул, чтобы показать, как я внимательно слушаю. Ему явно нравился звук собственного голоса.
— Упорный человек может многого добиться в этих краях. Кто-то думает о строителях в Кинлочбиэге или в этом месте. — Он помахал своей сигаретой в сторону застекленных окон. — Здесь присутствует дух, который и соорудил солнечную террасу, противостоящую господствующим ветрам в самом плохом климате Европы.
Он подождал, чтобы я засмеялся.
— И в вашей каменоломне тоже, — сказал я не без умысла. Он пожал плечами.
— Это для меня и бизнес, и удовольствие. Я много плаваю, и мне нужно много камня. Поэтому я и начал присматривать какую-нибудь гранитную гору с глубоководной якорной стоянкой поблизости. И я ее нашел. Теперь мы развозим морем шотландские скалы по всему миру.
— А это не слишком дорого?
Он выхлебал свой напиток. В его глазах был холодок экрана карманного микрокалькулятора.
— Конечно, пришлось вложить немало. Но спрос постоянно высокий, а морской транспорт самый дешевый. — В этот момент в бар вошли двое мужчин. У обоих коротко постриженные волосы, тоненькие усики, на обоих спортивные костюмы. Лундгрен посмотрел на свои часы. — Вы как-нибудь должны приехать и все тут посмотреть.
— Мне бы очень хотелось, — ответил я.
— Предвкушаю знакомство с вашим судном, — сказал он на прощание.
Они вышли втроем. Лундгрен важно шествовал впереди и казался еще миниатюрней из-за этих двоих. В его зубах дымилась сигарета. А я допил свою рюмку. Бармен принес счет. Стоимость тоника Лундгрена была помечена пятью фунтами.
— Тут все верно? — спросил я бармена.
Его большое круглое лицо выглядело невозмутимым и вполне самодовольным.
— Все совершенно точно, сэр.
— Он всегда так работает, ваш босс? — спросил я.
Бармен не ответил. Я заплатил и вышел на террасу. Вид отсюда был потрясающим. Через весь сад — до якорной стоянки и дальше, до алых пиков Арднамеркена. Было нетрудно понять, как Лундгрен поднялся на ту высоту, где он находился. Нетрудно было понять и то, что его друзья, которым приходится оплачивать гостиничные счета, когда они приезжают сюда, и его случайные знакомые, которым приходится платить здесь за пиво непомерно завышенные цены, любят его несколько меньше, чем они это ему показывают.
Я спустился по ступенькам террасы между красными терракотовыми цветочными горшками с геранью и агапантусом и побрел по дорожке через сад. Садовники все еще пропалывали сорняки. Я спросил одного из них, не видел ли он Эвана. Садовник указал рукой:
— Пошел вон туда, к садкам с рыбой.
Дорожка привела меня в лесок шотландских сосен. Небольшая деревянная табличка на воротах, стоявших поперек дорожки, извещала: «Частное владение». Я заколебался.
— Туда, туда! — крикнул садовник ободряюще.
Я толкнул калитку и вошел. За воротами дорожка была уже не только не ухоженной, а, наоборот, грязной от торфа, с глубокими отметинами тракторных шин. Справа рельеф полуострова повышался. Дорожка вывела меня на тенистый южный берег узкого черного залива, потом миновала беспорядочное скопление сельских домишек из асбеста и цемента, обогнула дымящуюся кучу жестяных консервных банок, бутылок и старых круглых банок из-под нефти...
Так я оказался на самой оконечности мыса. Здесь залив расширялся, превращаясь в просторную гладь очень темной воды. И очень глубокой. А там, где течение устремлялось сквозь узкое горло залива, виднелись сильные завихрения и водовороты, наверное, там были и подводные рифы. Ярдах в пятидесяти от меня возвышались над берегом какие-то подмостки прямоугольной формы, выкрашенные белой краской. Что-то вроде плота. Такое сооружение можно увидеть почти в каждом узком заливе на западном побережье. По периметру этого прямоугольника, полного молодых лососей, шла навесная дорожка. Словом, передо мной была рыбная ферма.
Эван стоял на краю огромного рыбного садка. Рядом с ним я увидел мужчину, значительно ниже Эвана, темноволосого и коренастого. Они о чем-то разговаривали. Эван стоял слишком близко к собеседнику, такая уж была у него привычка, неудобная для других из-за его гигантского роста. Я слышал, как грохочет его смех, раскатываясь по ровной глади черной воды. А другой мужчина только качал головой. Эван сказал ему что-то еще.
II тут незнакомец неожиданно набросился на Эвана. Я видел все, как при замедленной съемке. Локоть мужчины отодвинулся назад, а плечо опустилось. Потом сжатый кулак врезался в живот Эвана. И когда Эван от неожиданности подался вперед, маленький мужчина вцепился в его фуфайку и с силой ударил лбом Эвана в лицо. Колени Эвана подогнулись, он отлетел к перилам, перекинулся через них и рухнул в воду. Ботинки незнакомца загрохотали по подмосткам, еще какой-то мужчина с криком выбежал из-под навеса.
«Нападение, — тупо подумал я. — Этот мужчина у меня на глазах напал на Эвана. Что тут происходит?»
Зарычал дизель. Обшарпанное грузовое судно выползло из-за плота. На нем я увидел невысокого мужчину, врага Эвана, и еще того, который прятался под навесом. У этого второго светлые волосы были острижены так коротко, что сквозь них поблескивала на солнце розовая кожа.
— Эй! — заорал я.
Но никто из них не посмотрел в мою сторону. Двигатель грохотал, судно стремительно уходило и открытое море. А я продолжал высматривать в воде голову Эвана. Пора бы ему и вынырнуть. Мои ладони внезапно стали скользкими от пота. Я скатился по скалистому склону и промчался по подмосткам туда, где Эван упал в воду. Сотни хвостов колотились по воде, похожие на торпеды тени косяка молодых лососей метались внутри садка. Я всматривался в то место, где ушел под воду Эван. Черная глубина. Ни малейших намеков на Эвана.
И тут что-то ударилось о край подмостков. Появилась рука, она вцепилась в доски с внутренней стороны навесной дорожки, там, где был рыбный садок. Я наклонился и поймал мокрую скользкую руку. Сильные пальцы схватили меня мертвой хваткой...
Все это было за пределами реальности. Я только что сидел в баре фешенебельной гостиницы с миллионером, фото которого печатают на обложках воскресных приложений к журналам. А сейчас рядом со мной тонул человек. Просто я сплю и это мой очередной скверный сон, подобный всем прочим дурным снам. Но морские чайки все громче кричали у меня над головой, грохот двигателя того грузового судна затихал вдали, горячий пот скатывался с моих волос, а эта рука была холодной и мокрой, она так впилась в мою, что я чуть не отключился. И эта боль была настоящей, как и все остальное. Я ведь слышу, как течение журчит в причальных тросах садка...
Я рывком высвободил ладонь, засунул руку за внешний край подмостков и стал шарить в воде. Наконец я нащупал какую-то ткань. Фуфайка! Я крепко схватился за нее и изо всех сил потянул.
Какое-то мгновение я чувствовал, что он сопротивляется. Его рука все еще цеплялась за доски. Я ударил по ней ногой. Она сорвалась в воду. Я сильно дернул за фуфайку. Сопротивление прекратилось. Что-то тяжелое сдвинулось, отошло от стены садка, куда ее прижало течением. Появилась голова Эвана. Его пальцы сжимали кусок дощатой обшивки. Он с минуту полежал, натужно откашливаясь. Кровь капала из его носа и текла по дощатому настилу. Вода в садке стала пениться, потому что лососи дрались из-за этих капелек крови.
