Явился будто с дипломатического приема – холеный, выглаженный, с букетом дорогущих испанских роз. С любимым его «бифитером» в сумке. Обычно скупой на информацию о собственных делах и бизнесе, он с интересом, причем не показным, а искренним, стал расспрашивать ее о проблемах, которых, разумеется, у всякой красивой женщины всегда навалом. Как бы между прочим заметил, что в последнее время, кажется, и его собственные дела пошли в гору, а следовательно, он без всякого ущерба для своих финансов может немножко стимулировать и ее потребности. Без навязчивости и даже, похоже, не считая, положил на ее туалетный столик пачку баксов и тут же забыл о ней. Она позже пересчитала купюры: две тысячи долларов стоили того, чтобы хорошо постараться.
Да, все было проделано с достоинством и красиво, но Алену невольно настораживала и даже томила некоторая словно бы недосказанность. Ну да, провинциальный бизнесмен, если это действительно так, как он говорит. И дела устроились как нельзя лучше. И баксы захрустели. Впрочем, они у него всегда, сколько она помнит, хрустели в кармане. И тем не менее что-то было в их отношениях нарочитое, придуманное. Будто железный распорядок дня у школьного отличника: завтрак, обед, ужин, время на уроки, на то, на се – ни минуты лишней. И наконец Алена поняла, в чем дело: в их взаимоотношениях не было одного – души! Все остальное было, а вот душа отсутствовала. И если у Алены, случалось, возникали какие-то мысли, а точнее, виды на Сережу, то теперь она отчетливо поняла: надо либо все оставить как оно есть – то есть нечастые свидания, насыщенные физическими упражнениями, вежливая оплата затраченных усилий и – баста, либо иное устройство жизни, в которой провинциальному бизнесмену места не будет. Но не будет также и баксов на подзеркальнике. Дилемма для современной думающей женщины достаточно нелегкая…
Проводив своего кавалера и закрыв за ним дверь, Алена вернулась к окну, выходящему на старый Арбат, еще пустынному в этот ранний утренний час. Она увидела Сережу, вышедшего со стороны Староконюшенного переулка, – высокого, элегантного в туго перетянутом, длинном светлом плаще. Уверенным жестом он остановил какую-то важную иномарку, на миг склонил голову к окну водителя и затем, спокойно обойдя машину вокруг радиатора, уселся на переднем сиденье с таким видом, будто эта сверкающая иномарка была его собственной. Действительно, деньги делают людей уверенными и неторопливыми, запоздало подумала Алена, задергивая занавеску, ибо собиралась еще как минимум два-три часа поспать: ночная работа изнурила ее, а вот ему хоть бы хны. Встал, подпоясался, и был таков. За что же Господь опускает женщин до уровня вещей, полезных здоровью, но отнюдь необязательных?…
Их мысли были схожи. Как раз об этом мельком подумал и Сергей Николаевич, направляясь на Казанский вокзал: дядю Витю лучше всего было брать с раннего утра, пока к нему не зачастили нуждающиеся в мужской руке соседки и пока производственные нужды не увели его в цех. А мысли его сводились к тому, что Алена удобна во всех отношениях. Была. И до сих пор. Потому что нынче ночью он увидел, точнее, вдруг почему-то обратил внимание на ее взгляд. Большие глаза ее, блестевшие отраженным светом арбатских фонарей, показались болезненно просящими чего-то неведомого ему. Может, какой-нибудь особой откровенности? Но это же чушь! Или ожидания чего-то невероятно важного в ее жизни? А вдруг бабе просто замуж приспичило?! Быт свой решила окончательно устроить, имея в уме его шальные заработки… Надоело девушке от случая к случаю, захотела постоянно? Нет, это не для него. Возможно, с кем-то другим у нее и получится, но никак не с ним. Значит, как это ни грустно, придется с Аленой завязывать. А жаль, ведь именно с ней он и почувствовал однажды огромное удовлетворение и облегчение сразу после выполнения очередного заказа.
«Что ж, однако, поделаешь? – сказал сам себе Сергей Николаевич, доставая из бумажника пятьдесят долларов – обещанную плату важному водителю какой-то шишки, которая, по всему видать, маялась в это время у своего подъезда в ожидании персонального транспорта. – Свято место пусто не бывает…» Это он себя имел в виду.
И снисходительно улыбнулся.
Электричка до Сорок седьмого километра стояла на девятом пути. В третьем головном вагоне Сергея Николаевича ожидал один из вчерашних «подсобников» Игорек. Он сидел у окна, и возле его ног стоял футляр для электрогитары. Сергей Николаевич сел напротив. Шутливо поинтересовался настроением. Игорек ответил, что все в порядке, протянул проездной билет. Поезд между тем тронулся. Они еще поговорили о хорошей погоде, редкой в это время года, затем Игорек попрощался и вышел на Электрозаводской. «Гитара» отправилась с Сергеем Николаевичем.
Сам он сошел в Ильинской и, изображая притомившегося в Москве дачника, пешком направился по нужному ему адресу. От платформы Ильинская до дяди Вити было подальше, чем, к примеру, от Быкова, но Быково было поселком шумным – аэропорт все же! – полно милиции, да и проживающий народ хорошо знал друг друга. А вот Ильинская – типичные тихие дачи среди сосновых деревьев и старых садов за высокими дощатыми заборами. Улицы пустынные, усыпанные прошлогодней бурой листвой, свежо пахнущей хорошо распаренным банным веником.
В тишине и одиночестве он дошел до дачи дяди Вити, открыл калитку и направился по выложенной кирпичом кривой дорожке вокруг дома. Мастерская была пристроена вплотную к жилому помещению, и дяде Вите, чтоб заняться делом, стоило лишь перейти, по сути, из одной комнаты в другую. Но в той, другой, были свои секреты и совершенно иная, непохожая на обычную жизнь.
Дядя Витя не был просто мастером золотые руки. Он превосходно понимал, кто пользуется трудами его уникального таланта. Потому и брал спокойно, без всякого зазрения совести, большие деньги за свои труды, за смекалку, за умение придать совершенство любому изобретенному человеком оружию. А что, совесть не мучила? Так разве она свербит душу изобретателя автомобиля, который в двадцатом веке стал подлинным убийцей?! Сколько жертв невинных на счету у этого равнодушного «давителя»! И что по сравнению с ним какой-нибудь дядя Витя, в руках которого обычный серийный, скажем, карабин обретает неведомую дотоле меткость и дальнобойность, а сам размещается в футляре, к примеру, обыкновенной скрипки! И если в подобных сравнениях пойти дальше, то тот же автомобиль без всякой пощады давит направо и налево не только глупых зевак, но и невинных детей, в то время как изделие рук дяди Вити убирает лишь тех, кто неправедными делами своими того несомненно заслужил. Во всяком случае, хотелось в это верить…
Завидев свет в кирпичной пристройке, Сергей Николаевич, согнутым указательным пальцем постучал в окно. Дверь тут же сама и отворилась, пропуская гостя в освещенное помещение, наполненное кисловатым запахом струганого и опаленного металла. Дядя Витя в круглых очках стоял возле негромко гудящего и будто чавкающего станка, списанного бог весть когда по старости. У дяди же Вити он и сверлил, и строгал, и вообще вытворял такое, чему нет и названия.
Кивком поздоровавшись, дядя Витя пальцем показал на стул, предлагая тем самым открыть принесенный футляр и объяснить, что там требовалось доработать, что дотянуть до полнейшего совершенства.
Через несколько минут дядя Витя понял, что от него требуется. На этот раз не надо было изобретать, ломать голову над тем, как придать снайперской винтовке форму инвалидного костыля. Задача была технически не особенно сложной. Надо было к снайперской винтовке, среди специалистов называемой «винторезом», сняв родной приклад, приделать складной, от АКСУ. Затем убрать магазин, так как в нем нужды нет, приделать опоры – для устойчивости во время выстрела, спилить заводской номер и, наконец, подогнать американский компактный прицел ночного видения М-937, так чтоб его было легко снять. Этим прицелом Сергей Николаевич пользовался в исключительных случаях ночной работы и дорожил им. В отличие от любого оружия. А может быть, прицел этот был для него своеобразным талисманом.
– Ты не голодный, часом? – спросил между прочим дядя Витя.
– Кофеек с утра… Пока вроде нет.
– Ну так я скажу хозяйке, – дядя Витя имел в виду свою супругу, которая никогда не лезла в его дела, – она тебе сейчас сварганит пару бутербродов. А водички себе ты и сам купишь. Там, подале, летом палатку открыли, любые тебе напитки. И давай-ка переоденься, – он показал в угол, где на вешалке висели комбинезон, телогрейка, шерстяные шапочки, стояли резиновые сапоги, – да ступай поброди по леску. Корзинку возьми, сморчков наберешь на жареху. А я тут пока покумекаю. И раньше вечера не приходи, некогда мне будет. Сумку-то свою оставь, в ней понесешь-то?
– В ней, дядя Витя.
– Вот я и подгоню. Давай одевайся да ступай себе. Подыши воздухом…
Пристрелку готового к употреблению оружия они произвели в начале седьмого вечера в темном помещении заводского склада, где к тому времени уж давно никого не было. Склад был несуразно длинный, давней постройки и к тому же полупустой. Так что там и сторожить-то было особо нечего, продукция перепрофилированного производства уходила практически с колес.
