В Майами налоговый агент, работавший над делом Грюнвальда, ел кубинский сандвич. Вместо костюма на нем была гавайская рубашка с попугаями, и сидел он под тентом уличного кафе. В Майами стояла ясная погода. У агента начался отпуск. Дело Грюнвальда в лес не убежит — правительственные жернова мелют медленно, но верно.
Грюнвальд дремал в горячей ванне, установленной во внутреннем дворике, когда его разбудили первые раскаты грома. Он вылез из ванны и ушел в дом. Как только он закрыл за собой стеклянную дверь между двориком и гостиной, начался дождь. Грюнвальд улыбнулся. Это тебя остудит, сосед.
Вороны заняли прежние позиции на лесах вокруг недостроенного банка, но, когда разразился гром и первые капли дождя стали падать на землю, улетели в лес, раздраженно каркая.
В биотуалете — казалось, прошло не меньше трех лет — Кертис прислушивался к стуку дождя по крыше его тюрьмы. Вернее, по задней стенке туалета. Дождь сперва мягко накрапывал, потом забарабанил и, наконец, грянул в полную силу. У Кертиса было ощущение, что его заперли в телефонной будке, оборудованной стереодинамиками. Над головой прогремел гром. Кертис тотчас представил, как ударившая в туалет молния поджаривает его, точно петуха в микроволновке. Что ж, смерть хотя бы будет быстрой.
Вода опять начала прибывать, правда, медленно. Кертис ей даже обрадовался, поскольку утонуть, как крысе в унитазе, ему не грозило. По крайней мере это была вода, а ему очень хотелось пить. Кертис приник к дырке в железной облицовке и начал пить, как лошадь из поильника. В воде был песок, но он пил, пока в животе не заплескалось, постоянно напоминая себе, что это вода, вода.
— Может, в ней и есть доля мочи, но очень небольшая, — произнес он вслух и расхохотался.
Смех перешел в плач, затем обратно в смех.
Дождь закончился как обычно, около шести. Небо прояснилось аккурат к первоклассному флоридскому закату. Любоваться им на пляж пришли несколько местных жителей. Никто не заметил отсутствия Кертиса Джонсона — иногда он приходил, иногда нет. Среди собравшихся был Тим Грюнвальд, и многие отметили, что сегодня он веселее, чем обычно. Миссис Пиблс сказала мужу, что мистер Грюнвальд наконец оклемался после ухода жены. Мистер Пиблс ответил, что она — неисправимый романтик. «Да, дорогой, — кивнула она, положив голову ему на плечо, — потому я за тебя и вышла».
Свет, проникавший в будку сквозь отверстия в облицовке, из персикового превратился в серый, и Кертис понял, что проведет ночь в вонючем гробу, на два дюйма залитом водой. Теоретически он даже может здесь умереть, но это еще не факт. А вот ночь — час за часом, как стопка черных книг — реальна и неизбежна.
Кертиса вновь охватила паника. Он опять начал биться о стены и орать, поворачиваясь на коленях. «Как пташка в клетке», — подумал он, но не остановился. Одной ногой Кертис размазал по скамье беглую какашку и порвал брюки. Ссадил в кровь кулаки. Наконец он замер, рыдая и посасывая разбитые костяшки.
Хватит, довольно. Надо набраться сил.
И тут же подумал: «Для чего?»
К восьми часам стало холодать. К десяти охладилась и лужа, в которой он лежал; Кертиса забила дрожь. Он обхватил себя руками и прижал колени к груди.
Все хорошо, главное, не стучать зубами. Я не вынесу этого звука.
В одиннадцать Грюнвальд лег спать. Он лежал в пижаме под вентилятором, смотрел в темноту и улыбался. Впервые за много месяцев ему было так хорошо. Он, конечно, обрадовался, но не сказать, чтобы удивился.
— Приятных снов, сосед.
Грюнвальд закрыл глаза и сладко проспал всю ночь, чего с ним не случалось уже полгода.
В полночь неподалеку от импровизированной камеры Кертиса протяжно взвыл какой-то зверь — скорее всего бродячий пес, но Кертис решил, что это гиена. У него застучали зубы. Звук был именно такой, как он боялся.
Через невыразимо долгое время он уснул.
Очнулся Кертис от мощного озноба, который сотряс все тело. Ноги выбивали чечетку, точно у наркомана, страдающего ломкой. Я заболеваю, надо сходить к врачу. Кости ломит. С этой мыслью он открыл глаза, увидел, где находится, вспомнил вчерашние события и застонал: О-о… нет! НЕТ! О да. Ладно хоть в туалете немного посветлело. Свет шел из круглых отверстий: бледно-розовое утреннее сияние. Скоро оно станет ярче, зной наберет силу, и Кертис опять будет тушиться на пару.
Грюнвальд вернется. За ночь он все обдумал и понял, какую глупость совершил. Он меня выпустит.
Кертис не верил, что так будет, пусть и очень хотел.
Еще ему зверски хотелось отлить, но он дал себе клятву, что не станет мочиться в угол, хотя всюду плавала туалетная бумага и дерьмо. Это все равно что расписаться в собственном бессилии.
«Я расписываюсь в собственном бессилии».
Но нет, еще нет. Да, он изможден, напуган и упал духом, однако в глубине души надежда еще жива. И потом, его хотя бы не тошнит, а это уже хорошо, и за бесконечную ночь Кертис ни разу не поскреб голову гребнем.
И вообще, необязательно мочиться в угол. Можно поднять крышку и пустить струю в бак. Конечно, учитывая теперешнее положение будки, писать придется горизонтально, но его мочевой пузырь так раздулся, что с этим вряд ли возникнут проблемы. Последние капли, правда, упадут на пол…
— Считай, это превратности войны, — сказал Кертис вслух и удивился своему скрипучему смеху.
Раз уж на то пошло, вовсе не обязательно держать сиденье поднятым. «Я способен на большее».
Кертис не мнил себя Геркулесом, но и само сиденье, и обод, прижимающий его к скамье, были пластмассовые: сиденье черное, обод белый. Простая хлипкая дешевка, не надо быть строительным подрядчиком, чтобы это понять. И в отличие от стен никто не укреплял сиденье листовым железом — оторвать его не составило бы труда. Хоть пар немного выпущу.
Он схватил крышку, поднял ее и уже хотел вцепиться в сиденье, как вдруг замер, вглядываясь в круглую дырку и пытаясь сообразить, что же он видит.
Похоже на тонкую полоску света.
Кертис озадаченно смотрел на нее, чувствуя, как внутрь прокрадывается надежда. Нет, она не охватывала его, скорее просачивалась сквозь потную, перемазанную испражнениями кожу. Сперва он подумал, что это флуоресцентная краска или оптический обман. Последнее подозрение окрепло, когда свет начал меркнуть.
Все слабее… слабее… почти пропал.
И тут, не успев исчезнуть, вспыхнул снова. Полоска была такая яркая, что отпечаталась на сетчатке, и Кертис видел ее с закрытыми глазами.
Это солнечный свет. Дно будки обращено на восток, где только что взошло солнце.
Тогда почему он мерк?
— Солнце спряталось за тучу. — Кертис убрал со лба прилипшие волосы. — А потом вышло снова.
Он тщательно проверил эту идею на признаки самообмана, но не обнаружил ни одного.
Прямо перед его глазами сияла тонкая полоска света, пробившегося сквозь щель в дне будки. Или сквозь трещину.
Если забраться внутрь и расширить это сверкающее окно в мир…
Не тешь себя пустыми надеждами.
Чтобы это сделать, придется…
Невозможно. Если ты думал пролезть в бак через дырку, как Алиса в Страну Говночудес, подумай еще. Ты уже не тот худосочный мальчишка, каким был тридцать пять лет назад…
И правда. Но он по-прежнему подтянут — ежедневные велопрогулки не прошли даром — и вполне может протиснуться внутрь. Не так уж это и трудно.
А обратно?
Ну… если он расширит трещину, обратно лезть не придется.
— Предположим, я смогу туда забраться…
Его вдруг охватило приятное волнение, и впервые после приезда в Деркин-Гроув захотелось сблевать. Если сунуть два пальца в рот и…
— Нет, — коротко осадил он себя и одной рукой дернул сиденье в сторону.
Обод затрещал, но не поддался, Кертис схватил его обеими руками; волосы упали обратно на лоб, и он нетерпеливо их смахнул. Потянул снова. Сиденье и обод немного поупирались и вылетели из дыры. Один пластмассовый штырь свалился внутрь, а второй, треснув посередине, покатился по двери, на которой сидел Кертис.
Он отбросил сиденье с крышкой в сторону и заглянул в бак, держась руками за края скамьи. От первой волны едкого воздуха Кертис невольно отпрянул и сморщился. Он думал, что уже принюхался к вони — видимо, нет. Или ее источник был слишком близко. Когда последний раз чистили этот толчок?
Подумай о хорошем. Если его давно не чистили, значит, им давно не пользовались.
Что ж, может быть. Но так ли это хорошо? В дезинфицирующей жидкости на дне бака по-прежнему плавало дерьмо. Его было видно даже в тусклом свете. И потом, как все-таки выбраться обратно? Возможно, это будет нетрудно — если уж влез, то почти наверняка вылезешь, — но Кертис легко мог представить, как застрянет в дыре. Рожденный не из грязи, но из дерьма.
Впрочем, выбора-то нет.
Можно сидеть в будке и убеждать себя, что помощь рано или поздно придет. Прискачет на конях, как в финальной части старого вестерна. А вернее, приедет Паскуда — убедиться, что Кертису по-прежнему… как он сказал?., уютненько в своем маленьком домике. Что-то вроде того.
