Наконец долгожданный день настал. Около восьми утра бальи, гражданский и уголовный судьи, королевский прокурор и превотальный судья в сопровождении письмоводителей обоих судебных ведомств явились в монастырь. Первая дверь была открыта, но вторая оказалась запертой; через несколько минут показался Миньон и провел посетителей в гостиную. Там он сообщил, что монахини готовятся к причастию, и предложил посетителям подождать в доме напротив, а он, мол, позовет их, когда все будет готово. Судейские удалились, предварительно сообщив Миньону о жалобе, написанной Грандье.
Прошел час, и поскольку Миньон так их и не позвал, чиновники зашли в монастырскую часовню, где узнали, что изгнание бесов состоялось. Когда монахини стали уходить с клироса, у ограды монастыря появились Барре и Миньон и сообщили, что только что своими заклинаниями изгнали из одержимых злых духов. Затем они добавили, что трудились вдвоем с семи утра и за это время произошло множество чудес, о которых был составлен документ, однако допускать на процедуру посторонних им показалось неуместным. На это бальи ответил, что действия священников незаконны и он с коллегами склонен подозревать их во лжи и наветах, поскольку настоятельница обвинила Грандье прилюдно и теперь должна прилюдно же доказать обвинение, а сами священники проявили неслыханную дерзость, заставив достойных и высокопоставленных людей прийти и, ждать целый час. О столь разительном несоответствии между словом и делом, добавил он, будет составлен протокол — точно так же, как и в предыдущие дни. Миньон ответил, что у него с Барре была единственная цель — изгнать демонов, изгнание это увенчалось успехом, отчего святой католической вере будет великая польза, поскольку благодаря завоеванной над демонами сильной власти они велели им явить в течение следующей недели какое-нибудь великое чудо, которое осветило бы колдовство Юрбена Грандье и спасение монахинь таким ярким светом, что ни у кого не останется и тени сомнения в кознях дьявола. Обо всем происшедшем и сказанном чиновники составили протокол и учинили под ним свои подписи — все, кроме уголовного судьи, который заявил, что безоговорочно верит священнослужителям и не желает усугублять недоверие к ним, и без того, к сожалению, уже посеянное в умах мирян.
В тот же день бальи по секрету сообщил Юрбену об отказе уголовного судьи подписать протокол. Одновременно Грандье узнал, что его противники привлекли на свою сторону г-на Рене Мемена, сеньера Сийи и мэра города; этот дворянин имел большое влияние благодаря своему богатству, множеству должностей и, главное, друзьям, среди которых числился даже сам кардинал-герцог, коему Мемен оказал услугу, когда тот был еще простым священником. Заговор начал приобретать угрожающие размеры, и Грандье больше не мог занимать выжидательную позицию. Припомнив вчерашний разговор с бальи и его скрытый совет обратиться к епископу Пуатье, Грандье отправился в сопровождении луденского священника Жана Бюрона в загородный дом епископа, расположенный в деревушке Диссе. Однако епископ, предвидя этот визит, успел принять меры, и его дворецкий по имени Дюнюи заявил Юрбену, что его преосвященство болен. Тогда, обратившись к его домашнему священнику, Грандье попросил передать епископу, что он привез протоколы, составленные судейскими в монастыре урсулинок, а также жалобу на клевету и поклепы, которые на него возводятся. Священник согласился на уговоры Грандье и взялся исполнить его просьбу, однако очень скоро вернулся и от имени епископа и в присутствии Дюпюи, Бюрона и г-на Лабрасса сообщил, что его преосвященство советует обратиться к королевским судьям и искренне желает, чтобы правосудие восторжествовало. Грандье понял, что епископ был заранее предупрежден, и почувствовал, как кольца заговора сжимаются все сильнее. Но поскольку отступать Юрбен не привык, он вернулся в Луден и, явившись к бальи, рассказал ему, чем закончилась поездка в Диссе, повторил жалобу на клевету в свои адрес и стал просить королевского правосудия, чтобы оказаться под защитой короля, так как выдвигаемые против него обвинения ставят под угрозу его честь и даже жизнь. Бальи тут же выдал ему бумагу о принятии его жалобы к рассмотрению с запрещением кому бы то ни было причинять ему зло словом или действием.
Благодаря этому документу роли действующих лиц переменились: Миньон из обвинителя стал обвиняемым, однако, чувствуя у себя за спиной сильную поддержку, в тот же день набрался наглости, пришел к бальи и заявил, что ни он сам, ни Грандье не подлежат его суду, так как, являясь священнослужителями епископства Пуатье, могут быть уволены только своим епископом. Затем, протестуя против жалобы Грандье, в которой тот обозвал его клеветником, он выразил готовность отправиться в духовный суд, дабы продемонстрировать, что никакие допросы ему не страшны, после чего добавил, что, дескать, вчера он поклялся на святых дарах в присутствии прихожан, явившихся на мессу, в том, что до этого дня он действовал, движимый не злобой к Грандье, а любовью к истине и ради вящей славы святой католической веры. Обо всем этом бальи составил акт и в тот же день уведомил о нем Грандье.
После 13 октября, когда демоны были изгнаны в последний раз, в монастыре воцарилось спокойствие, которое, однако, отнюдь не усыпило бдительности Юрбена: он слишком хорошо знал своих врагов, чтобы полагать, что они на этом остановятся, и когда бальи упомянул о наступившей передышке, Грандье ответил, что монахини зубрят новые роли, дабы с еще большим усердием продолжить спектакль. И действительно, 22 ноября Рене Манури, врач монастыря, пригласил одного из своих коллег по имени Гаспар Жубер вместе с другими городскими медиками посетить двух монахинь, которых опять стали одолевать злые духи. Но оказалось, что Манури обратился не по адресу: доктор Жубер, человек искренний и честный и враг всяческих мошенничеств, не захотел участвовать в этом деле без ведома судебных властей и отправился к бальи, чтобы выяснить, не по его ли распоряжению он был приглашен. Бальи ответил отрицательно и, вызвав Манури, поинтересовался, с какой стати тот позвал Жубера; Манури заявил, что привратница монастыря в испуге прибежала к нему домой и сообщила, что двум одержимым еще хуже, чем обычно, и что Миньон, их исповедник, просит его и других врачей города поспешить в монастырь.
Узрев в этой затее очередные козни против Грандье, бальи тотчас же вызвал его и предупредил, что накануне из Шинона вновь прибыл Барре, дабы опять заняться изгнанием дьяволов. К тому же, добавил он, по городу прошел слух, что в сестру Клару и настоятельницу снова вселились бесы. Ничуть не удивившись и не огорчившись, Грандье с обычной презрительной улыбкой ответил, что узнает в этом руку своих недругов и в случае необходимости вновь будет на них жаловаться, а зная о беспристрастности бальи, просит, чтобы тот вместе с врачами и судейскими тоже отправился в монастырь и присутствовал при изгнании дьяволов, дабы, если признаки одержимости будут налицо, монахини были помещены в разные комнаты и допрошены по отдельности, но не Миньоном и Барре, против которых он питает столь обоснованное подозрение. Бальи вызвал королевского прокурора, и тот при всей своей нелюбви к Грандье был вынужден высказать свое мнение, о котором мы еще расскажем, после чего немедленно послал в монастырь письмоводителя с приказом выяснить у Миньона и Барре, одержима ли еще настоятельница дьяволом. В случае положительного ответа чиновнику было велено объявить священникам, что производить изгнание бесов тайно им запрещено и что они должны, когда соберутся приступить к экзорцизму, предупредить бальи, чтобы он мог присутствовать вместе с чиновниками и врачами по своему усмотрению; кроме того, им следует выполнить требование Грандье относительно разделения одержимых и предоставить возможность допросить их другим, не вызывающим подозрений лицам. В противном случае священники будут наказаны. Выслушав приказ, Миньон и Барре ответили, что не признают за бальи права вмешиваться в это дело: вызванные вновь заболевшими настоятельницей и сестрой Кларой, недуг которых заключается в одержимости злыми духами, они до сего дня занимались изгнанием последних по поручению епископа Пуатье, а поскольку срок, данный им на выполнение этого поручения, еще не истек, они будут продолжать свое дело, сколько и когда сочтут нужным; впрочем, продолжали Миньон и Барре, они сообщили этому достойнейшему прелату, что он может приехать сам или послать кого-либо, дабы официально подтвердить факт одержимости, которую люди светские и недоверчивые склонны считать обманом и иллюзией, принижая тем самым славу католической веры и самого Господа. Тем не менее они не могут помешать бальи и другим чиновникам, равно как врачам, посетить монахинь, пока не пришел ответ от епископа, которого они ждут завтра; монахини впустят их, если захотят, но сами они выражают свой протест, не признавая за бальи права быть судьей в вопросах, являющихся предметом ведения духовного суда, и запрещать им выполнять распоряжения вышестоящих иерархов.
