била мать, её не изнасиловал отец, у неё не было фиолетовых пятен на лице, её никогда не дразнили квашнёй, она не подсела на героин и не торговала телом за дозу, её не ели заживо слепые африканские муравьи сиафу, способные за день до скелета обглодать лошадь, у неё не умирали дети (и не рождались), она не упала с бегового верблюда и не сломала позвоночник, её не похищали для опытов пришельцы, и даже девственность она потеряла по доброй воле, потому что было уже пора, а тут как раз на общежитской вечеринке у подружек подвернулся абитуриент из Иркутска. Этого абитуриента Настя видела первый и последний раз – наверное, он не прошёл по конкурсу и вернулся домой под сень кедрача. Казалось бы, откуда взяться пессимизму? Однако Настя держалась своего: не стоит обольщаться – просто будничная мука привычна и не то чтобы незаметна, но почти не страшна, а так мы, конечно же, по уши в аду. Словом, чистый гностицизм. Уместна ли в аду жалость и есть ли там место любви? Этими вопросами Настя не задавалась, а жалела, злилась или оставалась бесстрастной исключительно волей душевного движения, без подключения рассудка. Ну а влюбляться иначе и не выходит.
В Егора Настя, кажется, влюбилась. Странное дело, но познакомились они на поминках – Настина школьная подруга угодила на мотике под грузовик, а с Егором покойная, как выяснилось, училась в университете на одном курсе. Смерть берёт своё, а жизнь – своё: вскоре поминки перешли в сдержанное, без танцев, застолье, и Егор с рюмкой подсел к Насте знакомиться. Она подумала: «Что я как амёба – меня тронут, я подберусь. Не надо подбираться – вдруг будет приятно или щекотно…» Егор оказался славным парнем – не скучным, сообразительным, без хвастовства и фальшивой рисовки, – они выпивали, болтали, незаметно взаимоувлеклись и в конце концов так хорошо подумали друг о друге, что за полночь Егор частично очутился внутри Насти, и оба поняли, что это не случайно. Конечно, если поразмыслить, над Егором следовало ещё немало поработать, чтобы он превратился во что-то стоящее, однако Настя сейчас вполне была удовлетворена и заготовкой.
Ясным утром в июне хочется мороженого и счастья, но без жертв – никак, и Настя, предварительно созвонившись с подругой-однокурсницей, отправилась к десяти на экзамен. В старинных гулких коридорах было прохладно и скучно, редкие стайки студентов толклись возле кафедр и деканатов. Генетику принимали два преподавателя – седой строгий профессор и худой остроносый доцент с засаленными волосами, похожий на мокрую левретку, – про него на факультете ходил слух: дескать, если, сдавая ему экзамен, достаёшь зачётку из-под глубоко декольтированной кофточки – «уд» (в смысле «троечка») тебе обеспечен, невзирая на полное незнакомство с научной дисциплиной. Подруга Катенька оделась чрезвычайно дерзко и подгадала так, чтобы попасть к доценту. Настя, будучи увлечённым членом студенческого научного общества, пошла с билетом к профессору.
Катенькин «уд» (озорная Катенька называла его вставочкой, так и объявляла всем интересующимся после очередного экзамена: «Получила вставочку») и неизменное Настино «отлично» решили отметить бокалом шампанского в кафе. Немножечко отметить, совсем чуть-чуть, без разгула и излишеств – послезавтра последний экзамен, а уж конец сессии отпраздновать придётся как следует – с лёгким сердцем и засучив рукава. Сели в Катенькину «мазду-3» (подарок родителей по случаю поступления в Герцовник; сказали, мол, пройдёшь по конкурсу – получишь мамину машину, не пройдёшь – машину продадим, и будешь за эти деньги грызть гранит на платном отделении; Катенька напряглась и по конкурсу прошла, но хорошо учиться дальше стимула уже не было – ничего удивительного, что к четвёртому курсу она докатилась до сплошных «вставочек» и перезачётов) и намотали на колеса широкую петлю: по Мойке, Вознесенскому, Казанской – на Гороховую.
По непонятной причине «Zoom» был набит сидящими и снующими туда-сюда живульками, облепившими даже подушки в чиллауте. Катенька с трудом запарковала «мазду» и ехать в другое кафе не хотела, к тому же на улице разыгралась небольшая гроза, так что подружки, не найдя свободного столика, подсели к молодцеватому дядечке в футболке с махрящимися наружными швами и расшитой бисером шапочке, которую он в помещении с головы не снял.
Заказали шампанское и пломбир с ромом и шоколадной крошкой. За окном по мокрому тротуару шли ноги. Сосед, беспардонно разглядывая подружек, тянул из бокала брутальное пиво. У него были умные серые глаза с искоркой азарта в зрачке, да и вообще он выглядел довольно эстетично. Вот только шапочка вызывала у Насти неясную тревогу.
– Однажды моя тётя, – сообщил сосед, обращаясь к подружкам запросто и без предисловий, – рядовая женщина с незадавшейся судьбой, из тех, что всегда едят то, что полезно, а не то, что вкусно, перебирала старые бумаги и нашла записку, посланную ей ухажёром в четвёртом классе: «Маша, выйдиш?» – Сосед голосом изобразил соответствующие орфографические ошибки. – Она уже не помнила, куда ей следовало выйти, но помнила, что написал эту записку шалопай Карпухин с последней парты. Тогда он был троечник и грубиян, а теперь – хозяин небольших размеров нефтяной трубы и регионального телеканала. Так вот, перечитывая записку, тётя подумала: «Ах, если бы я тогда вышла, жизнь моя могла бы сложиться иначе!» – Дядечка поднял бокал с пивом и подвёл итог: – Не опасайтесь приключений, барышни, чтобы потом не терзаться мыслями о несбывшемся.
Катенька прыснула в ладошку.
– Но ведь и у Карпухина, выйди к нему тогда ваша тётя, жизнь тоже могла сложиться иначе, – заметила Настя. – Скажем, не задаться.
– Верно, – согласился дядечка. – Но тётя бы в этом случае терзалась мыслями о сбывшемся, а она ими и так терзается.
Собственно, Настя не опасалась приключений, что само собой следовало из её жизненной установки, однако ловкое обоснование позиции ей понравилось. Сосед определённо умел располагать к себе случайных встречных. Хотя, судя по бесцеремонности, легко мог и послать – настолько далеко, насколько захочет.
Разговор тем временем сошёл к собакам, поскольку Катенька успела поведать причину их с Настей в этом месте появления, рассказать историю своей последней «вставочки» и вскользь упомянуть о внешнем сходстве доцента с забытой под дождём левреткой.
– Мы позволяем себе быть снисходительными к бессловесным тварям, – сказал сосед, между делом представившийся Ромой (как раз принесли мороженое с ромом), известным в кругу товарищей под прозвищем Тарарам, – а они, вообразите-ка, прекрасно постигают мир без помощи пропитанного ложью языка и редко покупаются на всевозможные фальшивки. Они, в отличие от нас, пока ещё неотделимы от реальной, тревожной, подлинной основы бытия, знают толк в простых вещах и ведают вкус неподдельной жизни. Недаром
