Вспоминая прогулку с Яаном, я мысленно спустился в Нижний город, к улицам с теснящимися друг к другу узкими фасадами, с двух-трехступенчатыми каменными лестницами. Бросалась в глаза свежесть покраски, и оттого, что цвета домов не повторялись, они больше не казались одной глухой стеной. У меня возник вопрос: свои ли прежние цвета возвращали домам? И спросил об этом Кангропооля.
Прежде чем ответить, он выдержал паузу, как могут выдержать эстонцы.
— В прошлом каждый красил дом по-своему... Мы же, реставрируя дом, стараемся использовать краски, которые доминировали в той или иной эпохе.
Мне показалось, что я со своим вопросам поторопился, но Расмус Кангропооль, как вежливый хозяин, простил мне эту несдержанность.
— Еще одна черта, присущая только Таллину... Старый город почти со всех сторон окружен городской стеной. Это явление тоже ведь нечасто встречается в близких нам странах. И если прибавить к этому дошедшие до наших дней домостроительные и центральные ансамбли, такие соборы, как Олевисте, Нигулисте, Домский, Пюхавайму, то можно сказать, что Таллин сохранился очень целостно. То есть сохранился основной каркас города, в котором текла жизнь прошлых веков... Поэтому не очень интересные и ценные сами по себе здания выигрывают в ансамбле.
Начиная с 1966 года Старый город объявлен государственной охранной зоной. Строительный режим отвечает теперь двум принципам. Первый — Старый город не должен стать большим музеем под открытым небом. Музей — это что-то неживое, стерильное... Мы, жители Таллина, уверены, что сама жизнь лучше всего сохраняет любые вещи от разрушения. Ведь если какой-то памятник прошлого нам нужен повседневно, то мы и заботимся о нем каждый день. Поэтому Старый город должен в первую очередь служить таллинцам. Но как, в каком качестве он должен им служить? Как пользоваться им? И тут вступает в силу второй принцип. Вот, например, площадь Ратуши. Это не место для большого транспорта. И нельзя здесь заниматься продажей, скажем, холодильников, лучше устроить продажу народных изделий, сувениров. И еще. Если мы хотим, чтоб Старый город был живым, то и всех жильцов оттуда нельзя выселять. Сегодня в средневековом центре проживает более семи тысяч человек, а лет десять назад было пятнадцать. Это много. Большая часть теперь живет в новых районах и за чертой старого центра. А для оставшихся мы можем создать нормальные условия со всеми удобствами. По вечерам здесь окна должны светиться, ведь жители и есть основная атмосфера в этой старинной среде. В Таллине нет главной улицы, наша главная улица — Старый город...
Резко зазвонил телефон. Кангропооль потянулся к аппарату и шутливо заметил:
— Настоящее напоминает о себе...
Говорил он долго. Положив трубку, закурил и, некоторое время помолчав, сказал:
— У нас сейчас работают гданьские мастера, вы могли их видеть на улице Виру, они реставрируют кафе «Гном» — жилой дом XV столетия. И рядом перестроенный бывший амбар. Участие польских мастеров — приятное явление в истории Таллина, и нам очень хочется, чтобы деловые связи с ними продолжались и после олимпийского года. Очень надеемся...
Я подумал, что у эстонцев и поляков много схожего в стиле обживания старинных памятников. В каждом погребке, в толще крепостной стены или в подсобных помещениях домов прошлых столетий устроены кафе, клубы. Помню, в Гданьске я сидел в клубе судоверфи. В древней оборонительной стене города с коваными петлями дверей, со старым деревом — вдруг телевизор, магнитофон, в бойницах — красный электрический свет... Мы сидели с ребятами из судоверфи в одном из фортов XVI века и отдыхали от шума современного города... Такое же ощущение не оставляло мевл и в Таллине в клубе Молодежного театра на улице Лай.
— Мне пришлось перелистать немало архивных страниц, — сказал Кангропооль, завершая нашу встречу, — и я знал, что в Таллине в начале XVI века работал польский мастер и скульптор Клемент. Это редкое имя для нас. И вдруг, в один прекрасный день, перелистывая хорошо знакомый архивный томик, я наткнулся на документ, гласящий, что именно этот мастер Клемент в 1516 году представил магистрату эскизы и проект постройки башни Толстая Маргарита. После этого я оказал полякам: «Слушайте, вам надо довести до конца то, что вы когда-то начали...»
С Яаном Соттером мы встретились, как и условились, на улице Ратаскаеву, у гостиницы «Тооме». Когда я подошел к нему, он разглядывал канал, вырытый посреди улицы и обложенный по краям бетонными плитами.
Увидев меня, Яан улыбнулся.
— Вот колодец, — сказал он и указал себе под ноги.
В полуметре от поверхности вскрытой мостовой я увидел круглую стену колодца, сложенную из известняковых камней. С краю лежали аккуратно собранные брикеты брусчатки.
— Нашли недавно, я еще был в Бурятии. Случайно. Начали копать для центрального отопления и наткнулись на колодец. А теперь посмотрите сюда. — Яан раскрыл какую-то книгу на нужной ему странице, нашел улицу Ратаскаеву, на которой мы стояли, с картинкой колодца. — Это снимок 1840 года, его пересняли с маленькой архивной акварели, потому-то изображение неясное. Вот здесь, в беседке за колонной, угадывается колесо. Существование колодца отмечается в документах с 1359 года, а название улицы Ратаскаеву — с 1489-го. Если перевести на русский язык это название, то получается: «Ратае» — «колесо», «каев» — «колодец», улица Колодца с колесом...
Яан спрятал книгу и, когда мы стали спускаться к центру города, сказал:
— Надеюсь, олимпийцы увидят колодец не на бумаге...
На улице Виру мы остановились перед «Гномом». Ободранный фасад, заложенные свежим кирпичом квадратики окон, бетонные подпорки. Я помнил этот дом и свой первый приезд в Таллин. Два столика, буфет, вспотевшие от кофейного пара окна изнутри и струи проливного дождя снаружи.
— Пошли? — тронул Яан меня за рукав. — Пошли, выпьем теперь кофе по-эстонски...
Надир Сафиев Фото А. Маслова
Счастливые сезоны на леднике Росса
К азалось, совсем недавно я получил письмо от моего друга, геофизика Джона Клауха. Он работал тогда в университете маленького города Линкольн, столицы штата Небраска. Было это в 1971 году. Много воды утекло с тех пор...
«Дорогой Игорь, — писал Джон, — ты знаешь, что такое шельфовый ледник Росса. Это крупнейшая в мире плавающая на поверхности моря ледяная плита толщиной почти до километра: размером она такая же, как наш штат Техас или Франция. Плита эта с незапамятных времен покрывает южную часть моря Росса, но подо льдом еще остается слой воды глубиной в 200-300 метров. Ледник непрерывно движется с юга на север, где на границе с открытым морем обламывается, образуя айсберги: положение края ледника почти не меняется.
С юга поступает новый лед. Он образуется в основном за счет потоков льда, стекающих из центральных областей Антарктиды. Ледник непрерывно плывет, и плывет не так уж медленно: скорость его движения — до пятисот метров в год. Да что тебе говорить! Все это ты знаешь сам. Ведь именно на этом леднике мы с тобой встретились в первый раз. Пишу я, чтобы сообщить: мы решили пригласить тебя участвовать в комплексном исследовании этого удивительного создания природы. Сможешь ли ты принять участие в работе, которую мы назвали «Проект исследования шельфового ледника Росса»? Одной из главных задач Проекта является выяснение вопроса — тает или намерзает лед под ледником в местах, удаленных от открытого моря?..»
Смогу ли?!... Да ведь я много лет и сам пытался выяснить именно это! Делал расчеты, но все это была только теория, построенная на стольких произвольных предположениях, что уж мне-то, ее автору, было больше, чем другим, ясно, как важно ее проверить. Однажды целый год прозимовал я в составе американской антарктической экспедиции у края этого ледника. Но лишь немногое стало чуть-чуть яснее. Силы были неравные. Я и мои коллеги из США, да и не только из США, действовали тогда против ледяного колосса, что называется, в одиночку...
Директором Проекта был назначен геолог Джим Замберг — седой, высокий, худой интеллигентный человек. Сын плотника из Массачусетса, Джим со своим аккордеоном был не только душой любой компании, но и блестящим ученым. Много лет провел он на шельфовом леднике Росса — тоже пытался выяснить, тает или намерзает лед снизу, конечно, по данным, которые можно получить на поверхности ледника. Он первым предположил, что лед намерзает снизу. Но его данные были наполовину гипотезой.
Джим так рьяно взялся за дело, что директором Проекта оставался совсем недолго — пересел в кресло президента университета штата Небраска.
