У квестора Евсевия на этот счет было иное мнение, но высказывать его вслух он не стал. Зачем лишать последней надежды людей, томящихся в неволе. Варварам-гвардейцам по большому счету все равно, кому служить, Валенту или Прокопию. Да и в городских легионах более половины состава все те же наемники, признающие только одну власть — власть денег. Даже среди чиновников императора истинных римлян можно пересчитать по пальцам, так откуда же им взяться среди простых вояк. В сущности, нынешняя империя — лишь призрак старого Рима. И ни Прокопию, ни Валенту не удастся возродить его былого величия. Все рухнет в течение ближайших лет. А разумному человеку остается только наблюдать за конвульсиями умирающего организма да надеяться, что жизнь на земле продолжится даже после гибели Великого Рима. Квестор Евсевий не осуждал ни комита Прокопия, ни нотария Руфина. Первый был слишком честолюбив, чтобы прозябать в безвестности, второй слишком молод, чтобы смириться с неизбежным. Эти люди прольют еще немало крови, но цель, которую они ставят перед собой, от этого, увы, не станет ближе.
Пока для Прокопия все складывалось более чем успешно. Константинополь был обезглавлен в течение нескольких часов, и к рассвету на свободе уже не осталось людей, готовых отдавать приказы во славу императора Валента. Когда бывший комит прибыл в казармы близ Анастасьевых бань, легионеры Фронелия встретили его дружным ревом.
— Да здравствует император Прокопий, — треснувшим от волнения голосом прокричал патрикий Кастриций, мужчина уже далеко не молодой, но полный неподдельного энтузиазма.
Надо отдать должное Прокопию, он смотрелся очень неплохо в вышитой золотом тунике, красных сапогах и с копьем императора Констанция в руке. К сожалению, не удалось найти пурпурного императорского плаща и пришлось довольствоваться простым — легионерским. В этом плаще он и отправился на главную городскую площадь в сопровождении блестящей свиты из самых знатных и богатых мужей Константинополя, которых, к слову, становилось все больше и больше по мере того, как процессия продвигалась к цели. Зрелище, что ни говори, было впечатляющим. Легионеры Фронелия четко печатали шаг по мостовой Константинополя. Сам император Прокопий стоял в полный рост, бледный и величественный, на колеснице, отделанной золотом и драгоценными каменьями, а разодетые в пух и прах конные патрикии потрясали мечами над его головой. Помех процессии никто не чинил. И к рассвету даже маловерам стало ясно, что у сторонников Валента просто нет сил, дабы вернуть под свою руку утерянный город. Народ потоком хлынул на площадь, заполнив ее в мгновение ока. В огромной толпе прошелестел слух, что император Валентиниан умер и перед смертью повелел своему брату Валенту передать власть комиту Прокопию, доводившемуся близким родственником Констанцию и Юлиану. Скептики по этому поводу недоверчиво хмыкали, но большинство горело желанием послушать нового императора, который уже поднимался на помост, дабы обратиться с речью к народу. Огромная толпа замерла в предвкушении чего-то необыкновенного. К сожалению, голос Прокопия был не настолько силен, чтобы покрыть собой всю площадь, а потому слышать его могли только обыватели, стоящие в первых рядах. Но и те, кому повезло меньше, тоже не остались внакладе. Во-первых, они все-таки увидели нового императора, а во-вторых, уяснили с помощью впередистоящих, что сиятельный Прокопий принадлежит к царскому роду, коему самим богом предназначено возвеличить Рим. Правда, новый император не уточнил, о каком боге идет речь, а потому всяк мог толковать его слова по-своему, кто в пользу Юпитера, кто в пользу Христа. В любом случае люди выслушали Прокопия с большим вниманием и дружно подхватили брошенный с помоста клич:
— Да здравствует император!
У скептиков, правда, еще оставались сомнения, сумеет ли новоявленный владыка утвердиться во дворце Константина Великого, но очень скоро они были посрамлены. Гвардейцы из дворцовой схолы сами распахнули ворота перед Прокопием, стоило только тому повернуть свою колесницу на усыпанный цветами путь. Цветы, скорее всего, сорвали в императорских оранжереях, ибо больше взять их в первый весенний месяц было негде. На руках Прокопий держал маленькую девочку, про которую в толпе говорили, что она дочь императора Констанция. И еще говорили, что именно эту белокурую кроху новый император прочит в свои наследницы. Горожане еще некоторое время постояли на площади, тупо глядя на ворота императорского дворца, посудачили немного о грядущих переменах, а потом разошлись по своим насущным делам. Ибо ничего интересного более, похоже, не предвиделось.
Нотарий Руфин провел все утро в неустанных хлопотах, торгуясь сначала с гвардейцами дворцовой схолы, а потом с городскими легионерами. И если первых ему удалось подкупить сравнительно легко, то со вторыми пришлось помучиться. Жадные трибуны заломили такую цену за свою лояльность новому императору, что у Руфина даже дыхание перехватило от возмущения. Вообще-то городские легионеры как бойцы ничего существенного собой не представляли. Недаром же император Констанций вообще собирался их разогнать. Проводя большую часть времени за крепкими стенами, городские легионеры очень быстро теряли воинские навыки, срастались с местным населением и превращались в ленивых обывателей. Фронелий, возмущенный жадностью городских вояк не менее Руфина, клялся, что разделается с ними в течение нескольких часов. И его слова не были простым сотрясением воздуха. Однако Прокопию очень не хотелось начинать свое правление с кровопролития. Кроме того, истребление городских легионеров могло бы вызвать возмущение среди константинопольцев, поскольку многие из них имели здесь кучу родственников. После почти двухчасового торга Руфину все-таки удалось склонить трибунов к компромиссу. Звон золота и серебра подействовал возбуждающе на рядовых легионеров, которые тут же принялись делить полученную сумму, и трибунам пришлось махнуть рукой на свои завышенные претензии, дабы не остаться внакладе.
После столь удачно завершившегося торга с легионерами у Прокопия осталась только одна забота — комит Юлиан. Конечно, взять Константинополь, окруженный высокой стеной, фракийским легионерам было не под силу, зато они могли попортить много крови новому императору, перекрыв подвоз съестных припасов в густо населенный город. Фракийцев следовало сначала обезглавить, а потом подкупить. К сожалению, комит Юлиан был слишком умным и осторожным человеком, чтобы его можно было поймать на простого живца. Однако среди константинопольских мужей нашелся доброволец, выразивший готовность послужить новому императору в столь важном и многотрудном деле. Патрикий Арапсий был дальним родственником префекта Набидия и до недавнего времени считался его преданным сторонником. Еще накануне он и подумать не мог, что сегодня в полдень предстанет перед новым императором и будет не только принят, но и обласкан им. Прокопий предложил Арапсию место префекта претория, еще вчера занимаемое сиятельным Набидием, и честолюбивый патрикий не устоял перед соблазном. Он столь решительно взялся за дело, что буквально в течение часа добился от своего бывшего друга и благодетеля секретной записки для комита Юлиана. Нельзя сказать, что Арапсию потребовались для этого чрезмерные усилия. К пыткам он тоже не прибегал. Зато пообещал Набидию похлопотать о нем перед Прокопием. Движимый заботами о собственной жизни и имуществе, а также из соображений гуманности бывший префект претория помог своему преемнику заманить в ловушку комита Юлиана, который, естественно, не мог не откликнуться на призыв Набидия и прибыл в Константинополь с малой свитой, даже не подозревая о переменах, произошедших здесь минувшей ночью. Нотарий Руфин надолго запомнил потрясенное лицо стареющего комита, когда тот наконец понял, что его обманули и предали. Град ругательств, которые Юлиан обрушил на сиятельного Арапсия, не произвели на нового префекта претория особого впечатления. Решив одну задачу, поставленную императором Прокопием, он тут же приступил к решению другой.
